Лемурия

нового мужчину? Нового..."
  Голова её кружится.
  Приятно... Нового...
  "Это тот... кого видела только издали, а теперь... со мной... Он со мной!"
  Только читала в книгах о такой страсти. В романах... Какая была отстранённость от тех страстей! Она и представить себе не могла, что возможно так - наяву.
  И кружение мыслей, и неясность, смещённость сознания, и затуманенность его - всё как-будто свидетельствовало о том, что она и впрямь попала неожиданно в странный, сладкий и пугающий своей непредсказуемостью сон, но чувства, охватившие её, были так сильны и так отчётливо ощущались и переживались её, что, не смотря на всю необычность ситуации, сознавала она, что всё происходящее с ней - происходит наяву.
  Здесь, сейчас, на каменном ложе, у ног чёрной богини отдаётся она едва знакомому...
  Но такому желанному, желанному человеку!
  И своими коленями чувствует его колени.
  Его ноги раздвигают её ноги.
  Слабость и истома... И первый стон её! Страстный и долгий стон!
  Она чувствует как напрягшийся член его входит в глубину её тела. Пятками она гладит его ягодицы, ощущая напряжение твердеющих, сжимающихся мышц и, одновременно, приятную мягкость кожи. Бёдрами охватывает его тело, сжимает его...
  И, запрокинув голову, видит благословляющие её чёрные руки богини...
  Руки, дарующие благодать, руки, из души извлекающие огонь - плывут, плывут, сплетаются, узором, рисунком, кругом чёрного солнца сплетаются над ней, вверху!
  И синие искры сыпятся с купола, сверкающим вихрем кружатся в воздухе, вспыхивают ярко - и гаснут.
 
  "Как мне найти дорогу домой, любимая?
  Как вернуться?
  Как сотворить тебя? Из какого нежнейшего бархата сшить твоё тело?
  И снова написать жизнь. Жизнь с тобой.
  Неужели возможно... придумать любовь?
  Такое запутанное письмо у жизни... Пишет, зачеркнёт - пишет снова.
  Хочется заглянуть через плечо: а что там будет, впереди?
  Что ещё она сочинит...
  А я вот пытаюсь пристроиться рядом и приписать что-то своё. А жизнь глядит на меня лукаво и думает: "Не переиграешь, брат, не превзойдёшь фантазией!"
  А я всё надеюсь, надеюсь.
  Глупый я человек. Но потому, наверное, и жив до сих пор, что силою глупости и наивнойо веры умею преодолевать невзгоды...
  Часто на мой же зов и приходящие.
  Самое время постучать в грудь кулаком.
  Позёрство... Ни во что не верю, ни от кого спасения не жду. И сам стал на удивление бесполезен.
  Нет, не возвращайся. Чёрт со мной и со всеми моими бестолковыми исповедями!
  И пьяными откровениями...
  У меня всё хорошо. Очень хорошо! Мне наплевать на всё. Я доволен жизнью и счастлив. И без тебя мне лучше, чем с тобой.
  В конце концов, я могу позволить себе всё! Всё, что только может вообразить больное моё воображение и всё, что может предложить снисходительная ко греху Нарака.
  Ты освободила меня, и сделала это вовремя.
  Скоро, поверь, я выброшу тебя из головы. Окончательно и бесповоротно. Я чищу себе мозги такими крепкими кислотными растворами, что память грязной коркою отлетает прочь от сознания и растворяется без остатка в бурлящей кислоте.
  Скоро и ты...
  Ты мне веришь?
  Не надо, не верь.
  Не знаю, что со мной. Курю самокрутку дядюшки Джа, а всё бьётся что-то в груди.
  Сколько ещё время будет тянуться?
  Хотя, наверное, скоро..."
 
  Раздвинув обессилившие ноги, Ирина лежала на спине с закрытыми глазами.
  Дыхание её было ровным и, казалось, она спала, но стоили Искандерову склониться над ней, чтобы, осторожно потянув платье, прикрыть её соблазнительную и непомерно заводящую его наготу, как открыла она глаза.
  И сказала:
  - Со мной никогда ещё не было... такого.
  - Такого хорошего? - шёпотом спросил Михаил.
  - Необычного, - ответила она.
  Михаил выпрямился. Откашлявшись смущённо и полуотвернувшись, протянул ей взятые с каменного пола её трусики.
  - Я кажется в порыве страсти...
  Она взяла их. Улыбнулась.
  - Теперь их не наденешь. Но будет память!
  Она встала, отряхивая с платья древнюю пыль.
  И сунула изорванные трусики в боковой кармашек платья.
  Потянулась и спросила спутника:
  - А до душа эта древняя цивилизация не додумалась?
  "Какой у неё игривый тон стал!" отметил Михаил. "Кажется, она входит во вкус. Что ж, игра станет ещё интересней! Теперь пора мне встать на колени..."
  - Лучше! - воскликнул Михаил. - Здесь кое-что лучше душа и джакузи. Горное озеро в водопадом! Сейчас выйдем из храма, по горной тропе минут за пять выйдем к подножию горы. Обойдём её, и вскоре выйдем к озеру. Это тихое, уединённое место...
  Ира зябко поёжилась.
  - Вода-а холодная! - нараспев протянула она.
  Михаил подошёл к ней и нежно обнял.
  - Я тебя согрею... К тому же на озере есть отмели, где на солнце вода быстро прогревается...
  Вдох. Раздувающий ноздри - воздух, наполненный запахом женщины. Женщины, которая принадлежит ему.
  "Когда женщина испытывает страсть, от тела её пахнет цветами и мёдом... От тела... Но там, между ног - особый запах! И особый вкус..."
  - И никого нет, - продолжал Михаил. - Никто не увидит. Можно купаться обнажённой.
  - Тебе мало? - и губы Ирины коснулись его щеки.
  - Мало, - честно признался Михаил. - Наверное, мне тебя всегда будет мало...
  Ирина качнула головой.
  - Запомни, - сказала она. - Хорошо запомни - мы только сегодня вместе. Только сегодня я позволю себе быть свободной и легкомысленной.
  А потом добавила:
  - Ну, быть может ещё завтра.
 
  Когда вышли они на свет, спросила она как бы между прочим:
  - А почему никто не заходит в глубину храма? Даже эти, "люди мира"... Там что-то страшное? Неприятное?
  Искандеров замотал головой.
  - Нет, нет! - поспешно ответил он.
  Так поспешно, что Ирина удивлённо вскинула брови.
  - Там нет ничего плохого! - воскликнул он. - Нет и быть не может!
  - Но почему?.. - не отступала она.
  Михаил протянлу ей руку.
  - Острожней, сейчас спускаться будем! Тропинка широкая и спуск пологий, но всё-таки будь осторожней и смотри под ноги. Камешек можут попасться или трещина в скале. Бывают такие коварные трещины...
  Она взяла его за руку.
  - ...заросшие травой. Их сразу и не заметишь!
  И ответил на её вопрос:
  - А про святилище не спришивай. Входить можно, и на богов этих смотреть, и многое ещё чего... Но дальше нельзя! Нельзя в глубину горы!
  Он приложил палец к губам.
  - Точно знаю, что там есть кто-то... Что-то живое там, шевелится... В его жилище лучше не заглядывать. Местные об этом знают, и "люди мира" знают. Местные на всякий случай вообще сюда не заглядывают. А я вот часто захаживаю, даже ночевал однажды рядом с входом. Но только рядом с входом... Осторожней!
  Она едва не попала ногой в небольшую впадину между камнями.
  Искандеров подхватил её. А потом поднял на руки.
  - Лучше я так понесу, - заметил он. - Так спокойней!
  "Всё-таки все писатели сумасшедшие" подумала Ирина, по-детски сжимаясь калачиком и голову укладывая Михаилу на плечо. "Всё время что-то придумывают, сочиняют... Потому с ними и интересно! Вот Лёшка, сухарь офисный, никогда бы такую историю не придумал. И никогда бы не додумался... у ног этой богини... Надо же, сама чёрная, рук полно, и язык такой красный! Боже, как же это... заводит! И, кажется, он сейчас придумает что-то ещё!"
  И она, улыбнувшись, тронула губами его шею.
 
  Нож стучит по доске. Часто-часто. Красный перец, сладкий перец, сочный перец, сок брызжет, мелкие капли сока летят в стороны, капли сладкого сока летят в стороны.
  Занавеска задёрнута. Солнечный день, но солнце - на улице, солнце во дворе, старом московском дворе, солнце заглядывает в окно, но на окне занавеска.
  Плотная занавеска. Белая занавеска. Вышиты шёлковой ниткой маки.
  Окно приоткрыто. Ветра нет. Духота.
  - Что случилось? Я же поздоровался. Так и сказал: "Добрый день!" Громко сказал, между прочим...
  Стук лезвия о доску.
  - Да ты уже порезала всё! На мелкие кусочки! Остановись!
  Михаил пытается обнять жену. Но она отстраняет его, отбрасывает его руки.
  - Ты че...
  Он спотыкается. Стул падает на пол, качается стол. Кусочек перца с края доски падает на пол.
  - Я... Хочу я..
  Откладывает нож. Отодвигает доску к краю стола.
  Поворачивается к мужу.
  Глаза у Светланы холодные. Боже, до ледяного ожога холодные!
  - Ты! - кричит она. - Всё ты! Конечно, ты! Ты у нас много лет самый главный, ты у нас единственный, тебя надо беречь любить и холить! Минуты не прошло, как ты любимую песню завёл. "Я" и "хочу"! Вот всё, что у тебя в голове! Хочу быть великим, хочу быть единственным и неповторимым, хочу памятник при жизни! А ещё что?
  Она бросает синий, с жёлтым солнышком, передник. В мойку! Прямо туда!
  - Ещё что? Компенсацию от жизни за годы бедности и унижений? Хочешь, чтобы носили на руках! Хочешь себя, любимого, ублажать!
  - Сдурела... Как есть... Стоило на два дня, всего на два дня...
  Михаил, поддерживая стул, садится медленно, с трудом сгибая ватные ноги. Шумно дышит, отдувается.
  - ...в поездку отправится, так уже скандал и разгром в доме.
  - Четыре! - кричит в ответ Светлана. - Тебя не было четыре дня!
  Она отошла к плите. Она стоит, опустив голову. Кипит бульон, пар идёт от кастрюли.
  Шум за окном. Урчит машина, пересекая двор.
  - Ну да, четыре, - и Михаил важно кивает в ответ. - Творческая поездка, писательская конференция в санатории... Как его...
  Михаил роется в карманах. Достаёт листок из внутреннего кармана пиджака.
  - Санаторий "Берёзовая роща", на Клязьме. Я же говорил...
  Светлана качает головой в ответ.
  - Ты говорил, много чего говорил. Я всё верила... Хотя давно можно было бы догадаться! И звонки эти днём и ночью, и сообщения на автоответчике, и записочки в столе! Хранил их, собирал! И часто названивал по номерам, муж разлюбезный?
  Михаил бьёт кулаком по столу.
  - Не напоминай! Не смей напоминать! Слушать тебя не хочу! Мой стол, мой письменный стол - святая святых! Запретная территория для всех, включая и тебя! И если уж ты имела бесстыдство копаться там...
  Он грозит пальцем жене.
  - ...Дело прошлое. Ладно, я уж и сам всё забыл. И ведь заметь, простил тебя тогда.
  - Господи, - шепчет Светлана, - какой же он дурак! Какой же дурак! Простил... Я ведь не верила тебе. Только теперь понимаю, как давно уже не верила. И терпела, зачем-то терпела всё это. Твоих любовниц... Не отрицай! Твои поездки, встречи, звонки тайком от меня! Всё вытерпела! Запах перегара, даже запах чужой косметики...
  Искандеров махнул рукой в ответ.
  - У тебя фантазия поболее развита, чем у меня. Может...
  Он прыснул, не сдержав пьяный, издевательский смешок.
  - ...вместе книгу напишем? Триллер под названием "Одичавшая домохозяйка пытает известного писателя"!
  И он послал жене воздушный поцелуй.
  - Такой сеанс разоблачения устроим - Воланд с Коровьевым позавидуют! И успех гарантирован! А гонорар - на двоих.
  И он замер на мгновение, сдерживая икоту.
  Светлана посмотрела на него грустно. Холода уже не было в её глазах. Только пустота.
  - Очень страшная это штука - пошлость, - тихо произнесла она. - Особенно, если до пошлости и низости докатывается человек, которого когда-то любила... Булгакова ты, конечно, к месту вспомнил. Кого ещё вспомнишь, бывший интеллигент и умница? Новый уровень культуры демонстрируешь? Как это принято