своего ближнего и делал это радостно и охотно, то я, невольно сразу же начну защищаться и укажу на заключающееся в ней небольшое противоречие. Ведь если бы мы сами заранее ведали, что нам следует делать и при этом были уверенны, что будем это делать не иначе как с воодушевлением, тогда данная заповедь оказывается совершенно излишней. Если же нас заставят исполнять эту прекрасную заповедь путём принуждения, обязывающего уважать её, тогда у нас неминуемо вспыхнет протест и возникнет настроение, боюсь, прямо противоположное тому, ко-торое она нам рекомендует.
– Ну и наговорил же ты! Теперь я ещё хуже понимаю, почему эта заповедь так сильно тебя за-девает, – признался принц.
– А что понимать-то? – развёл руками оруженосец. – Если бы разумное существо как-нибудь могло достигнуть состояния, при котором охотно исполняются все моральные законы, то не возникло бы и желания уклониться от предписаний этих законов. Если же наше несовершенство подталкивает нас в не лучшую сторону, тогда преодоление такого желания всегда требует от нас немалого самоис-тязания или нежелательного подчинения принуждению. А в этом сосем мало радости
Лицо Тартальи приняло точно такое выражение, какое появляется у готтентотского короля, ко-гда его спрашивают о преимуществах скрипок Страдивари.
– Всё равно, не понимаю, – уныло повторил он.
В эту минуту к разговору присоединился всё тот же сосед из толпы
– Говорят, что чёрту больше всего на свете нравиться дурачить курицу, – сказал он принцу. – И я никак не пойму, зачем это ему нужно.
Затем он обратился к Труффальдино и, не переводя дыхания, выпалил:
– Я вижу, что вы начитались Канта, и всё, что вы говорите – святая правда. Всякое творение ни-когда не свободно от своих желаний и склонностей, которые основываются на физических причинах и не могут сами по себе соответствовать моральному закону, ибо этот закон имеет совершенно дру-гие источники. Значит, по отношению к людям всегда необходимо требовать, чтобы их настроение находило надёжную опору в моральной принудительности, а не в добровольной готовности, и в ува-жении, которое требует исполнения закона, а не в любви, которую не беспокоит какое-либо внутрен-нее противодействие закону, хотя именно чистую любовь к закону хотелось бы сделать постоянною, хотя, не скрою, и недосягаемою целью своих стремлений.
– Теперь я совсем перестал понимать даже то немногое, что раньше было мне совершенно по-нятным, – с рыданьем в голосе сказал Тарталья.
– Это потому, – объяснил разноглазый (конечно, это был Дух Сомнения), – что вы, августейший принц, беспечально наслаждаясь благами всякого рода, никогда не задумывались о том, что данная заповедь, если покопаться, создана лишь ради того, чтобы научить слуг любить своих господ. Вы и вам подобные никогда не сумеют догадаться, что она унижает так называемого простого человека. Заметьте, что любимцы судьбы, такие как вы, со своей стороны, безмерно уважая эту заповедь, поче-му-то не торопятся возлюбить нижестоящих настолько, чтобы охотно поделиться с ними всеми пре-имуществами своего положения.
– Тогда получается, – присоединился Труффальдино, – что моё сомнение в ценности заповеди является оправданным. Уж я-то точно не принадлежу к любимцам судьбы, и моё место, как говорят немецкие студенты, не на колпаке госпожи удачи.
– Но ведь ты и не в пыли на подошвах её туфелек, – упрекнул слугу сиятельный господин.
– Это правда. Я сильно возвысился благодаря вашей милости, взявшей меня в оруженосцы.
– Но какая тебе польза от твоего сомнения? – продолжал настаивать Тарталья.
– Позвольте, я вам разъясню, – снова вмешался разноглазый. – Всякое сомненье полезно тем, что оно является вернейшим, возможно даже одним из главнейших, путём к истине.
– А какие ещё есть пути? – заинтересовались молодые путешественники.
– Мне больше всего нравится математический метод, оперирующий определениями и аксиома-ми, позволяющими получить строгие выводы, которые в итоге окажутся истиной. Но большинство людей, по необъяснимой причине, не любит математику. Поэтому их путь к истине всегда уводит не в ту сторону.
Наконец и пиковый философ прервал молчание. Ему тоже захотелось сказать что-нибудь умное.
– П-п-правильно, – сказал он, обращаясь к растерявшейся толпе, – не нужно уклоняться в сто-рону, потому что это нехорошо. Хочу, кстати, обратить внимание присутствующих, что всё, сказан-ное сегодня нашими образованными гостями, является весьма упр-р-рощённым изложением моих главных мыслей. Это очень удачно получилось, что они избавили меня от лишнего труда растолко-вывать вам, здесь собравшимся, сущность картезианства и неокантианства, понять которые простому человеку очень нелегко. А вас, дорогие мои союзники в изнурительном философском труде (эти доб-рые слова относились уже к принцу и оруженосцу), благодарю за посильное участие в дискуссии. Хотя, конечно, самых глубоких элементов проблемы вы так и не сумели кос-с-снуться.
Тогда Император очнулся от дремоты, гордо поднялся с трона, окинул толпу орлиным взглядом и сказал, что и он со своей стороны благодарит всех присутствующих. Потом он спел вместе со всеми длинную заздравную песню и отправился заниматься неотложными государственными делами.
Народ, как всегда, ничего не понял, но ему и не положено понимать.
Покидая столь любопытную страну, наши путешественники наткнулись на Высшее Существо. Белоснежный халат служил верным признаком того, что Существо имеет некоторое отношение к ме-дицине.
– Надеюсь, вы прониклись искренним состраданием к больному Бубновому королю? – сурово спросило оно.
– Больному — удивились и принц и оруженосец. – Нам не показалось, что этот славный человек нездоров.
– Но вы же наверняка слышали его бред, – запротестовало Высшее Существо и даже икнуло от возмущения. – И вам даже не пришло в голову, что бедный юноша свихнулся?
– Конечно, нет, – горячо возразил Труффальдино. – На мой взгляд он в полном порядке и его светлый ум ничем не отличается от вашего.
Это была незаслуженная и чудовищная лесть. Тем не менее, Существо надулось.
– Не могу не отметить, – мягко сказал Тарталья, – что его мысли, особенно рассуждения о вре-мени, показались нам исключительно глубокими.
– То, что он вам рассказал о времени, – возмутился обладатель медицинского халата, – так же далеко от здравого смысла, как законы Хаммурапи от рекламы стирального порошка и льды Антарк-тиды от Нильских порогов! Ничего он не понимает. Представляете, он посмел отвергнуть мой проект машины времени, над которым я тружусь уже много лет.
– Машина времени? – переспросил оруженосец. – Это, конечно, очень-очень интересно. Наде-емся, вам удалось продвинуться достаточно далеко. Позвольте узнать, какому материалу при по-стройке вы решили отдать предпочтение: металлу, камню, глине или, быть может, дереву?
– Материал не имеет значения, – неуверенно молвило Высшее Существо. – Надеюсь, подойдёт любой.
– Сильно сомневаюсь в этом, – сказал принц, с трудом сдерживая непочтительную ухмылку. – Ведь если ваше путешествие во времени затянется, железо почти наверняка погибнет от ржавчины, дерево сгниёт, глина рассыплется, а камень растрескается. Всё это машине на пользу не пойдёт.
– Вы правы, – встревожился халатоноситель, – я об этом как-то не подумал. А то и впрямь вме-сто машины времени получится какая-то развалюха. Так что же вы мне посоветуете?
– Для вашей цели лучше всего подойдёт слоновая кость, – веско сказал Тарталья.
– Или, если слонов не хватит, серебро самой высокой пробы, – добавил Труффальдино. – Мы как раз недавно вместе с моим хозяином построили двухместную машину времени, Для этого при-шлось переплавить все ложки и вилки, доставшиеся мне как наследнику санкт-петербургского дя-дюшки. Если вы согласитесь немного подождать, мы перешлём вам её по почте. У нас сейчас нет времени на ней кататься.
– Ну, ладно, – сказал доктор (предположим, что это был доктор), – будем считать, что Бубновый король ещё способен как-то соображать. Но остальные короли уж точно должны были показаться вам потерявшими чувство реальности. Например, тот, что любит залазить на дерево.
– На мой взгляд, этот король не более сумасброден, чем сиятельный маркиз Бюль-Буден, – отве-тил Тарталья. – Месяц назад мы гостили у него, так этот знатный синьор почти всё время проводил среди ветвей древнего фамильного дерева. Лазание по этому дереву, объяснил он нам, укрепляет су-хожилия и препятствует окостенению позвоночника.
На лице Эскулапа отразилось сомнение вперемежку со смятением. Он никогда не слыхал об упомянутом аристократе, но признаваться в этом очень не хотелось.
– Наследникам древних и знатных родов дозволены всякие шалости, – сказал лекареподобный собеседник по некотором размышлении. – Но истинным философам, даже если они носят личину карточных королей, приличествует очевидная сдержанность, и оттого настоящим потомственным аристократам не стоит им подражать. Как говорится, quod licet Jovi non licet bovi, что в переводе оз-начает: не в свои сани не садись и не ищи почёта, которого не заслужил.
– Не могу с вами согласиться, – сказал Труффальдино. – Мне всегда казалось, что людей, пы-тающихся ограниченным разумом постичь бесконечность Вселенной и достигающих на этом пути поразительных научных результатов, вполне можно считать властелинами духа, и нам надлежит воз-давать им поистине царские почести
– Их отчаянная затея, – воспротивилось существо в белом халате, – познать сущность непозна-ваемого совершенно безумна, поскольку такая задача только мне одному по плечу.
– Мне кажется, не в наших силах, установить критерий, позволяющий отличать полоумных от полунормальных, – подумал Тарталья и дал шпоры своему коню. Труффальдино тоже тычком при-ободрил своего осла, и наша пара снова отправилась в путь, раздумывая об услышанном и совершен-но не представляя, как распорядиться обретёнными познаниями.
ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ СКАЗКА ПОСТОРОННЕГО
Так случилось, что принц и оруженосец заехали в мало чем примечательный город. Да будет всем известно, что большинство городов на свете обладает одним и тем же свойством. А состоит оно в том, что обитатели этих городов весьма умеренны в своих желаниях и не пытаются создать что-нибудь прекрасное и вечное. Они никогда не напрягают свой разум, свои мускулы и своё воображе-ние, а тихим, спокойным шагом проходят весь отведенный им жизненный путь. И ни разу искра бо-жья не блеснёт в их невыразительных глазах.
Вот и в том городе, куда заехали Тарталья и Труффальдино, не было почти ничего, способного привлечь просвещённое внимание заезжего европейца или хотя бы вызвать минимальный коммерче-ский интерес по ошибке завернувшего сюда богатого арабского шейха. Для любителей музыки не было здесь даже подобия оперного театра с бесталанными певцами, заменяющими пронзительными криками отсутствие голоса. Те, чьи интересы хоть немного выходят за пределы обеденного стола, не нашли бы здесь ни простенького музея естественных наук, ни даже средневековой ратуши, жалкий вид которой напоминал бы о всемогуществе времени. Впрочем, особо зоркий глаз, если бы
