небу, по всей видимости, надеясь получить сверху надлежащее указа-ние.
Указание пришло быстро. По-видимому, небесная канцелярия в нужные моменты действовала быстро.
Шестьдесят процентов, твёрдо сказал Толкователь.
Длинноносый скривился, но вынужден был согласиться.
Вот указ, сказал он, разворачивая свиток. Из него следует, что все окрестные леса, воды и незасеянные в данный момент земли передаются барону Фихтенгольцу (кстати, это я) в неоспоримое пользование сроком на сто девяносто девять лет.
Вот это размах! с восхищением сказал Толкователь.
А кого стесняться? вопросил длинноносый барон, внешность которого недвусмысленно ука-зывала на родство с австрийскими Габсбургами.
И то верно, согласился Толкователь. Некого. Поэтому я склонен посчитать данное предпи-сание вполне конституционным.
Рассказ оруженосца подошёл к концу. Но ведьмы были явно разочарованы. Им представлялось, что история необычайного носа должна была развиваться совсем в другом направлении.
Никогда не поймёшь этих ведьм. Кто разберёт, что им нужно?
Хотел бы я знать кто в итоге остался с носом? сказал Тарталья.
Нос это очень интересно, сказали слушатели Постороннего, но нам хотелось бы больше узнать про лемуров.
ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ СКАЗКА ПОСТОРОННЕГО
Историю лемуров написал Абдалак.
Когда беспокойный ветер проносится над головою и гонит тяжёлые тучи, как гонит пастух своё стадо, кто спросит, куда они мчатся, кто знает, чей воле подвластны, чей замысел цель им назначил? Прольются ли они благодатным даром на иссохшую, исстрадавшуюся землю, обрушат ли безжалост-ные потоки на паруса корабля, затерявшегося среди волн, то уготовано не нами.
Не властны мы над тучей дождевою. Но, может быть, мы властны над собою? Нет, подчиненье вечный наш удел. Мы знаем: Время тот, кто нами правит. Приходит час, когда не по плечу нам бытие и силы нам не служат. Стеклянными от ужаса глазами беспомощно мы смотрим, как слабеет сиянье нашей жизни с каждым днём, бледнеет солнце в небе, гаснут зори и серый надвигается туман, недобрый вестник бед неотвратимых.
Сумрак давит, опускаясь всё ниже, всё сильнее сгущается он, и в нём растворяются все окру-жающие предметы. Это старость. Подчинившись годам пролетевшим, облысел и присмирел муд-рый гном нибелунг Абдалак. Исчезли дерзкие искры в глазах и прежняя лёгкость движений. Даже не нужно наново пересчитывать: и так видно, что зубов осталось меньше, чем хотелось бы. И тогда по-пытался ослабевший весёлый затейник найти и удержать что-то невесомое и в то же время всё ещё значительное.
Разве такое возможно?
Рука кузнеца ищет молот, рука бойца ищет меч, рука ваятеля ищет резец, рука бедняка обшари-вает пустые карманы в поисках фартинга.
Случается, ищущий находит перо.
Это замечательно, когда в конце времён в тебе вспыхивает литературный талант. Вот так вул-кан, молчавший сотни лет, вдруг извергает и огонь и лаву. Он долго их хранил в своей груди и вы-плеснул богатство сил могучих.
И вот совсем стихающие звуки в ликующую песню превратились. По преданию Эсхил начал писать свои пьесы, когда ему перевалило за восемьдесят. Заметим, получилось совсем неплохо.
Античные греки благожелательно увещевали его:
Чего тебе неймётся, старче? Сиди, лежи, отдыхай, утихни. Не наработался, что ли?
Но вдохновлённый снисходительными к старости музами сгорбившийся от придавивших его лет классик не слушал их, а большую часть времени бродил по улицам, бормотал ритмичные строки и при случае выпрашивал у добрых людей, то кусочек папируса, то обломок стилоса.
Ему не отказывали, скорее всего из жалости, но, возможно, и потому что смутно догадывались о величии его труда.
Совсем недавно и совсем случайно, так уверяют многознающие историки, обнаружились запис-ки почтеннейшего гнома Абдалака. Они хранились в одном из склепов в Помпеях и чудом пережили истребительное извержение Везувия.
Это одна версия. Она не хуже других.
Но и не лучше.
Некоторые специалисты, опираясь на смелое утверждение, что ослы и учёные являют собою равную ценность, датируют бесконечно интересные записи малорослого мудреца годами похода На-полеона в Египет.
Нашлись и знатоки, готовые поклясться, что Абдалака никогда на свете не существовало, а то, что в высших литературных кругах принято сегодня называть «Историей лемуров», или «Записками гнома», является лишь плодом неуёмного воображения одного из участников орнитологической экс-педиции на острове Врангеля.
Зачем гадать? Достаточно прочитать «Историю», и сразу станет всё ясно.
Наиболее способным всё станет ясно, даже если они и поленятся читать.
Один толковый англичанин посоветовал читать только собственные книги. Так меньше всего времени тратится попусту.
Тут Посторонний прибавил, что более умного совета он никогда не слышал.
Шутил?
Вряд ли.
Всякое знание начинается с вопроса.
Вопросы не задаёт только тот, кто знает всё.
Вы догадались, кто это?
Не торопитесь с ответом. Правильных ответов, по крайней мере, два, и они полностью исклю-чают друг друга.
Настоящий философ отличается от не заслуживающей внимания околонаучной мелочи не толь-ко своим несносным характером, непременным спутником истинного величия, но и безусловным умением ставить великие вопросы.
Всё спасение мира в том, что ответы на эти вопросы не столь уж важны. Наверное, именно по-этому достойных ответов никто не находит, а если кто и находит, на него сразу же обрушивается та-кое цунами критики, что после безнадёжной попытки ухватиться за лавровое дерево ему остаётся только захлебнуться и навеки исчезнуть в мутном потоке злорадных напутствий.
Конечно, Абдалак был великим философом. Среди гномов это большая редкость.
Свои мысли он выражал в своих записках предельно ясно, что среди философов большая ред-кость.
Эти мысли иной раз удавалось понять, что среди читателей большая редкость.
Сегодня и читатели сами по себе уже большая редкость.
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Эти письма написаны вовсе не потому, что я ощущаю в себе необыкновенные литературные способности (даже если бы они у меня имелись, моя непревзойдённая скромность не позволила бы упомянуть о них), но лишь по той причине, что любой другой грамотей из гномов написал бы о том же самом намного хуже.
Я пишу историю лемуров по совету Постороннего.
Зачем мне её писать? спросил я.
Вообще-то любая история мало кому нужна, ответил он, но эта работа даст прекрасный повод написать что-нибудь и к самому себе.
Так и получилось: эти письма я пишу к самому себе, и никто лучше меня не поймёт их сокро-венный смысл.
Внешне всё выглядит так, словно я пишу историю лемуров.
Конечно, я пишу историю лемуров.
Возможно, мои оценки отдельных лиц и событий (а я посвятил их исследованию долгие годы) покажутся случайному читателю (если таковой вдруг найдётся) слишком резкими. Но, поверьте, я эти оценки не заострял, а, наоборот, насколько мог, смягчал. И если после всех титанических усилий мо-ей толерантной души отдельные персоны выглядят всё ещё не вполне совершенными, то лишь одна тому причина: их подлинное существо, сами понимаете, настолько далёко от идеала, что моей руке (руке добрейшего из летописцев, пытающегося запечатлеть одни только лучшие черты своих героев) остаётся лишь бессильно упасть вниз.
Не сомневаюсь, что просвещённый читатель, намного основательней, чем я, изучивший нравы и повадки лемуров, а вместе с ними античную культуру и всё, что за ней последовало, найдёт в моём скромном труде немало неточностей и даже грубых ошибок. Я буду бесконечно признателен ему, когда он мне укажет их, пусть даже в самой неделикатной форме.
Признаюсь, мне больше понравилось бы писать историю человека.
Мы, гномы, бесконечно любопытны и от того любим наблюдать всё на свете: закат солнца и восход луны, приливы и отливы, извергающиеся вулканы и полевые цветочки. Мы изучаем и птиц, и рыб, и насекомых, и людей. Последних с особым удовольствием. Так приятно чувствовать себя красивее этих громоздких не совсем удавшихся созданий расточительной природы.
И красивее, и честнее, и умнее.
И людям тоже нравится встречаться с гномами. Как завидят маленьких жителей тёмных пещер, сразу же самодовольно расправляют плечи и даже немного приподнимаются на носках. Так они ка-жутся себе ещё более значительными.
Зачем им это?
Если мы хотим разобраться в большом, мы должны сперва хорошо изучить малое и даже беско-нечно малое. Математикам это известно с пелёнок. Если мы хотим до конца понять себя, гномов, нам прежде придётся досконально изучить человека. Он более примитивен и организован намного проще. Полученные в ходе такого исследования знания можно затем обобщить и даже экстраполировать (ка-кое удачное словцо!) на богатую истинными достоинствами породу нибелунгов.
Что же мы знаем о человеке?
В каждом человеке живёт большая любовь к себе.
Он хочет быть совершенным или хотя бы казаться таковым. Получается, что он любит себя больше самого себя. Кому этого не понять, кто склонен видеть в естественном явлении неразреши-мый парадокс, тому не следует жить среди людей, потому что он того недостоин.
По моим наблюдениям человек существо удивительно бесхитростное. Можно было бы ска-зать глупое, но я так не скажу: а вдруг кто-нибудь поймёт намёк и обидится!
Человек так устроен, что с величайшей охотой верит любой небылице, любой нелепице и са-мому примитивному вранью. Он настолько наивен и несообразителен, что обманывать его быстро становится неинтересным. А верит он по той простой причине, что очень хочет верить.
Не хотел бы, не верил. Значит хочет.
Вера выглядит занятием самым привлекательным, самым удобным, самым необременительным для тех, кто желает плохо осознанными, небрежно организованными тайными помыслами заменить какие-либо усилия своего тела и разума, направленные на познание истины. Поэтому можно только удивляться тому, как много ненужных движений совершают верящие, как много энергии они готовы потратить ради спасения своей веры в туманные образы, ради оправдания своей напрасной склонно-сти доверяться милым сердцу речам, и заманчивым обещаниям. И вовсе не от того взволнованно ды-шат люди всей грудью, что вера так уж сильно им дорога, а лишь потому, что она спасительно осво-бождает вялые души от томительных сомнений.
Только не думайте, что одни лишь человеческие существа становятся напрасными жертвами своей бессмысленной доверчивости.
Кто только не писал историю человека?
Разве только ленивый.
А кто писал историю лемуров?
Наверное, всё-таки я первый и единственный.
«Лучше быть первым в галльской деревне, чем вторым в Риме».
Хотел бы я знать, кто это сказал. А ведь правильно сказано!
Обратив внимание на лемуров, я заметил, что и они тоже попадаются на самую жалкую нажив-ку.
Тут я и призадумался. И вспомнилась мне одна давняя история.
ПИСЬМО ВТОРОЕ
Отправился я как-то навестить товарища своих детских игр Алемандо. Не потому пустился в путь неблизкий, что сильно
