такой сыскался, мог бы заметить на окраине останки чудом уцелевших остатков римского акведука, кото-рый местные старатели начали было растаскивать на кирпичи по своей хозяйственной надобности, а потом обленились и бросили. Много памятников старины только потому и сохранилось, что потомки просто не нашли времени их разрушить или пустячный случай помешал сравнять последние камни с землёй.
Была, однако, в этом городе картинная галерея, где, как сообщал путеводитель вековой давно-сти, хранилось бесценное полотно кисти знаменитого голландского художника Рогира ван-Лейдена. Попало оно туда при совершенно необъяснимых обстоятельствах. Узнать, как оно было в самом деле, нет никакой возможности, поскольку каждый горожанин рассказывает эту историю по-своему и при этом клянётся, что только ему следует верить. К сожалению, полюбоваться редкой картиной давно никому не удаётся, потому что никто из служителей не может правильно указать, в каком зале её по-весили.
Рассказ первого прохожего
Вы спрашиваете о картине Рогира ван-Лейдена? Хорошо, что вы обратились ко мне, потому что другие наврут вам с три короба. Странный тут у нас народ: врёт безбожно, врёт бескорыстно, а зачем, сам не знает. Я же, из принципа, назло другим, всегда говорю правду.
Наши горожане любят поспать, И сон их настолько крепок, что если бы среди ночи какой-нибудь герцог Мальборо вздумал штурмовать город, используя сотню орудий, никто не стал бы по-спешно вскакивать с постели. Разве что сладко зевнул бы кто-нибудь, не размыкая век, и поглубже зарылся головой в подушку.
И вот однажды, в самую глухую пору, по уснувшему городу, плотно придавленного к земле не-проницаемыми дождевыми тучами, стремительно проскакал чёрный всадник на чёрном коне. Его длинные волосы и шарф на шее широко развевал холодный ночной ветер, а губы были плотно сжаты, как у человека, решившегося на отчаянный поступок. Серебряные шпоры его остроносых сапог зве-нели мелодичным звоном в такт стуку неутомимых копыт. Лицо всадника наискось пересекал без-образный шрам от удара саблей. Без этого ужасного украшения молодой человек, вполне возможно, выглядел бы вполне красивым, поскольку лоб и нос его отличались несомненным благородством ли-ний.
– Не могу отказать в удивительной наблюдательности мирно почивавшим жителям этого горо-да, – подумал Тарталья.
Так бы и пронёсся стремительно, не оставив следа, этот призрачный всадник, если бы не спо-ткнулся конь, попав ногой в колдобину. Этого добра у нас на дорогах так много, что, вздумав прода-вать наши ухабы по копейке и сыскав на них самого прижимистого покупателя, власти нашего города быстро стали бы миллионерами. Так что нет ничего удивительного в том, что конь споткнулся. От толчка таинственный незнакомец чуть не вылетел из седла, но всё же сумел выправиться, после чего помчался дальше, не заметив, что на дорогу вывалился небольшой свиток, который он вёз под пла-щом, оберегая от дождевых капель.
Утром свиток подобрали городские стражники, выходившие на дежурство. Когда они разверну-ли полотно, дыхание их от удивления пресеклось: то была картина кисти Рогира ван-Лейдена!
Рассказ второго прохожего
Эта картина оказалась в нашем городе, потому что её привёз в подарок своей дорогой Саре мо-лодой Джошуа, сын скрипача Менделя. Не было в то время и в нашем городе, и даже на всём белом свете музыканта, который мог бы сыграть на скрипке лучше старого Менделя. Он играл и на свадь-бах, и на крестинах, и на похоронах, и в День конституции, и в праздник Всех святых, и ещё где-угодно и когда-угодно. Но ещё лучше играл Джошуа.
Он был очень беден, этот одарённый юноша.
И вот сел он на большой корабль и уплыл через океан в далёкую страну, где талантливым музы-кантам за один день платят больше, чем у нас старшему научному сотруднику за год. Он играл там так замечательно, что не только девушки, но и замужние дамы хватались за сердце и влюблялись в него. Но он не мог ответить на их любовь своей любовью, потому что душа его навеки принадлежала дочке старого учителя математики Брикса. Уезжая, он сказал ей, что обязательно вернётся весёлым и богатым, и тогда они поженятся.
И он вернулся через пять лет в чёрном шёлковом костюме и с блестящим цилиндром на голове. Но у него было золота меньше, чем у Мидаса, и кошелёк тоже был непозволительно пустым, потому что все свои заработки до последнего цента он потратил на картину знаменитого голландского ху-дожника Рогира ван-Лейдена.
Саре это очень не понравилось. Можно допустить, что она больше интересовалась современной живописью. Так или иначе, но осчастливить пылкого Джошуа она не решилась, а вместо этого вышла замуж за овдовевшего директора банка. Он был уже очень немолод, но ещё не настолько выжил из ума, чтобы тратить все деньги на искусство.
А Джошуа навеки покинул родной город. Ходят слухи, что он стал играть ещё лучше. И так сильно за душу берёт его скрипка, тоненьким голоском рассказывая о несбывшемся, что люди слу-шают и плачут, сами не понимая, отчего. А картину знаменитого голландца Джошуа подарил музею, чтобы она постоянно напоминала его возлюбленной о напрасных мечтах бедного юноши. Но она ни-чего Саре не напоминает, поскольку эта славная женщина не имеет обыкновения ходить по музеям.
После напрасных попыток отыскать хоть какую достопримечательность – никто из встречных не мог подсказать, в какую сторону надлежит двигаться с этой целью, – наши путешественники за-брели на базар. Только день для покупок выдался неудачный, потому что кроме двух суровых с виду старушек, торгующих молоком, и ещё одного поникшего старичка, предлагающего за невысокую плату огурцы, которые выглядели его ровесниками, никого там не было.
Зато кое-чего там было в избытке: не только базарная площадь, но и весь город – улицы, дома и даже листья деревьев – были основательно покрыты пылью. Если по дороге что-нибудь проезжало, трудно было определить, что это было: всё скрывало белое облако, которое долго висело пышным неистребимым шлейфом, дожидаясь следующего проезжающего, который решится в него окунуться.
Тарталья и Труффальдино уже направили своих скакунов прочь, когда их внимание привлекли звуки барабана, долетевшие со стороны реки. Там на лужайке был разбит шатёр странствующего цирка. На верёвках, протянутых от стоек сооружения к ближайшим деревьям, трепыхались цветные треугольные флажки, уже сильно выгоревшие, но всё ещё способные создавать праздничное настрое-ние у людей с развитым воображением.
У самого входа на коротких цепочках сидели лев и гепард. Лев откровенно демонстрировал во-истину царское равнодушие к мелочам жизни и своему жалкому положению тоже. А вот гепард, на-оборот, беспрерывно играл мышцами и явно не отказался бы погнаться за газелью, если бы ему та-кую возможность великодушно предоставили.
Группа зевак нерешительно топталась возле барабанщика, но войти внутрь никто не решался. Любопытство, конечно, разбирало, но жалко было денег на билет, да и грозные звери отпугивали. Они могли легко дотянуться до любого, слишком близко подобравшегося ко входу.
– Мне кажется, что сегодня судьба посылает нам необычное приключение, – обрадовался Тар-талья, давно соскучившийся по славным деяниям.
Барабанщик перестал бить в барабан и подошёл к всадникам.
– Уважаемые сеньоры, – сказал он. – Я счастлив приветствовать ваше появление и смею наде-яться, что вы удостоите наше представление своим присутствием.
– Конечно, удостоим, – сразу откликнулся добрый Труффальдино. – Мы же не слепые и пре-красно видим, что ваш шатёр не ломится от бесчисленных зрителей.
– Вы совершенно правы, – согласился барабанщик. – С утра мы заработали меньше денег, чем нужно на прокорм самой маленькой труппы. Вы же сами видите, что никто из здесь собравшихся не торопится достать из кармана кошелёк.
– Тогда потороплюсь я, – сказал оруженосец, – потому что после своего благородного господи-на и всех прелестных девушек я больше всего на свете люблю цирковые представления.
– Обещаю, что вы не пожалеете, – сказал барабанщик.
После этого он укоротил цепи хищников, что позволило без помех провести дорогих гостей внутрь шатра.
Там было так темно, что глаза путешественников поначалу ничего не могли увидеть. Потом принц и слуга заметили, что их окружают тёмные безликие человеческие фигуры. Все они замерли в странных позах, неестественно вывернув руки, ноги и даже шеи.
– Ничего не понимаю, – сказал Тарталья.
Труффальдино ничего не сказал, хотя тоже ничего не понял. Просто не было у него привычки сразу объявлять о своём непонимании. Ведь оно ещё никогда никого не украшало. Так что не стоило торопиться.
– Знатные люди могут позволить себе непонимание, – сказал Посторонний. – Им вообще живёт-ся легче. Любой их недостаток считается извинительным, любой промах – простительной небрежно-стью, глупость – оригинальностью ума, тупость – сосредоточенностью, разговорчивость – живостью, лень – спокойствием.
Простолюдин, а Труффальдино имел честь целиком принадлежать к этому уважаемому сосло-вию, должен бдительно следить за каждым своим словом, каждым движением, каждой гримасой. И только в том случае, когда взгляд слуги, устремлённый на господина, ничего не будет выражать кро-ме беспредельной преданности, бедному человеку достанется достаточно сладких крошек с обильно-го барского стола.
Поскольку оруженосец промолчал, принц подумал, что всё увиденное на самом деле исполнено некоего скрытого для него смысла. А раз так, то не следует быть глупее своего слуги.
– Наш мир, – так подумал Посторонний, но вслух произнести не решился, – устроен настолько сложно, что понять хитросплетения его творцов нормальным людям совсем непросто. А если человек ещё и сильно поотстал в своём развитии, тогда, сталкиваясь с вещами, мало доступными его понима-нию, он без малейших колебаний объявляет их чушью, недостойной рассмотрения, и с радостным визгом обращается к простейшим прелестям бытия, напрямую связанным с удовлетворением жажды и голода, иногда ещё и желания властвовать.
Насытившись, такой человек ищет других развлечений, помогающих уверенно убить время, ко-торого у него слишком много по причине отсутствия серьёзных занятий. При такой жизни, естест-венной для одноклеточного существа, ему всё понятно, а другие люди, которым не всё понятно, вы-зывают у него неприятный зуд подмышками и тупую боль в области печени.
Отсюда следует вывод, что истинное Непонимание, как это ни парадоксально, является приви-легией высокого ума. Оно является подлинным мотором мысли, устремляющейся к цели, которая ещё не вполне осознана, но всё же призывна, как далёкий шум прибоя укрытого туманом неведомого моря.
– Не понимаю, – повторил Тарталья, умело делая вид, что развивает своё предыдущее заявле-ние, – почему все эти олухи, собравшиеся под цирком, не захотели насладиться таким поучительным и художественным зрелищем.
– Очень хорошо понимаю ваше непонимание, – подумал Труффальдино, – а вслух сказал:
– Как вы сами видите, эти исковерканные фигуры символизируют противоречивость человече-ской личности, невозможность
