сучка... московская проститутка..." На спину женщины, до пояса, опускалась мощная, соломенная коса, с маленьким синим бантиком - со вкусом; она была крупной, рельефной, и очень устойчивой, несмотря на покачивающиеся сверх меры бедра. И веяло от этой парочки - бедой...
Вечером Бык, бледный, осунувшийся (сослался на усталость), отказался от ужина, рано ушел на вечернюю поверку, - а вернулся уже за полночь; и, как бы она этого и не хотела, но связала эти два события воедино. На работу Бык ушел не позавтракав, что еще более усилило ее тревогу. После ранения на фронте хирург объяснил Быку, что остался жив он благодаря тому, что успел позавтракать, - поэтому Бык относился к нему, как к незыблемому, святому делу.
Эрну Христиановну внезапно вызвали в Оренбург, заявки быстро иссякли, и Кукла, тупо побродив по улицам, нехотя направилась домой.
Ключа на месте, под половичком, не оказалось, но и дверь не поддалась ее нажиму; крючок изнутри исполнял чужую волю, Быка? но он и на ночь не всегда вспоминал о нем. Странно... Она постучала. Внутри глухо, но бурно завозились, прозвучал отчаянный шепот Быка: "Не открывай!.."
Но дверь открылась.
Перед ней стояла та, красивая женщина, в короткой розовой комбинации, или в белой? но кажущейся розовой, от полного, спелого тела и пахла, пахла влажным, чужим потом, - к горлу Куклы подкатил отвратительный комок.
- Здравствуйте!.. - растерянно выдохнула Кукла, пропуская обязательный вдох. - Я ничего не понимаю, - снова выдыхая, она сделала несколько шагов в комнату, тяжело опустилась на краешек табуретки. Она - не - желанная гостья? Всего лишь...
А женщина - красива: огромные серые глаза навыкате, в окружении невероятных ресниц, в них решительность, постепенно перетекающая в оскорбительную усмешку, - попускаемая заведомой слабостью соперницы? Соперница! - Кукла содрогнулась.
- Я сейчас, - сказала она тихонечко, и неожиданно для себя самой вышла.
И перевоплотилась, - солдатом прошагала к сенному сараю, двумя руками выдернула из стожка оружие - вилы. "Соперница! Соперница! - стучали виски, и как в кино, как в гражданскую, она перехватила их наперевес, - соперница!.." И еще: только бы не вдохнуть этого противного запаха, иначе вырвет. Но... вдохнула, и выронила вилы, - вдохнула свежего, холодного воздуха, и протрезвела, и вернулась в дом прежней хозяйкой.
- Уходи! - крикнула она непрошеной гостье, - сейчас же уходи!
Бык сидел на кровати - мелкий, босой, в кальсонах, - не мог такой быть причиной смертельной схватки, а ее нарождающийся под сердцем сын требовал другой защиты, - она должна быть спокойной, в тепле, хорошо питаться. Сын вырастет настоящим мужчиной, защитит ее, и сам скажет Быку свое веское слово.
- Я попрошу вас уйти, - повторила она уже совершенно спокойно.
- Еще чево, - буднично возразила та, - оказывается, буря, которая бушевала вокруг них, ее не коснулась, - собирай вещички, и уматывай! - сама она и не собиралась одеваться, вдобавок, упитанная половинка ее груди бессовестно выползла наружу (нарочно?), - и побыстрее, и документики не забудь! Не то, - она опустилась на кровать рядом с Быком, подняла его ступню на колени, пощекотала пятку, от чего тот взбрыкнул как ужаленный, - хуже будет! Скажи ей, Саша, ты меня хорошо знаешь!
Саша? Ах, вон оно, в чем дело. Саша...
Антонина долго подготавливала себя к тому моменту, когда назовет его - Сашей. Узнав о ее беременности, он заметно смягчился, потеплел, не позволял по дому тяжелую работу; набирающая вес свинья за барьером в сарае вряд ли признавала ее за свою хозяйку; она была вся в работе, но там, в поселке, а он сопел, но не возражал, на нечто приготовленное невкусно (и такое бывало: и пересоленное, и недосоленное) если и реагировал, то разве что учащенным сопением. Когда выпивал, возвращался в своего прежнего Быка, но ненадолго, да и прикладываться к рюмке без причины старался все реже и реже. Она мечтала, что как-нибудь поздним вечером они сядут друг напротив друга и договорятся раз и навсегда, называть себя, и требовать от других, пока не привыкнут, настоящими именами: Саша, Тоня, и главное, - выберут, непременно красивое, мужественное имя будущему сыну, а в том, что будет именно сын, она нисколько не сомневалась, поэтому и не прорабатывала даже запасного варианта. Она через день колола антибиотиками председателя поселкового совета и надеялась с его помощью дописать к фамилии мужа окончание "ов", и уже нормальную взять ее себе, и тогда об их семье без улыбки будут говорить - семья Быковых!
Так она мечтала, - ошибалась, - ну какой из Быка - Саша, Александр, Победитель, - обыкновенный шелудивый пес, пожалуй, единственный такой экземплярчик на весь поселок.
- Ты скажи, Бык, кому из нас уходить? - еще раз уточнила рыжая.
Он молчал; он хотел бы исчезнуть за окном? он, наверное, мечтал о сне, - сейчас проснется и кошмары исчезнут. Интересно, снились ли Быку сны, и какие? и какие подлецам вообще могут сниться сны...
- Ты не скажешь, я скажу, - (нет, так гости не разговаривают, скорее хозяйки, если и не дома, то положения), - про то, как кто кого убил...
- Уходи! - испуганно закричал Бык, - ты уходи! Тоня...
Змеиная кожа, вероятно, сползает с змеи так, как сползала с Куклы Кукла, и оставалась прежней - Тоней. Прежней ли? Беременной... Не смог защитить ее сыночек родименький, потому что очень маленький, еще в зародыше.
Она собрала вещички в новенький (вот и пригодился), купленный на базаре, чемодан ("с жиру бесишься!" - прокомментировал тогда Бык), вышла из дома; одновременно с хлопнувшей за спиной дверью взорвался нервный, нездоровый смех хозяйки положения, и Антонина подумала, что вот снова очередная дверь сыграла в ее судьбе роковую роль.
Куда пойти?.. Конечно, к Эрне Христиановне...
Она еще не приехала; Милашка согнулась на лавочке, поджала ноги, что делать? Пожаловаться братьям, Якову? Она была уверена, что Яков непременно броситься на ее защиту, - порядочный человек, - да и Иван в стороне не останется, но проскользнув мысленным взглядом по Мамо, как по неопределенности, она уперлась в омерзительную, торжествующую победу, Марусину рожу. Нет, к ним не пойду...
Прибежал молчаливый Кузя, впустил в дом, растопил печь; она любила это состояние перехода: от "холодно" к "тепло", - остывший за ночь дом просыпается от первых поленьих стуков, от потрескивания лучиной, от густого мазутного, антрацитового запаха. Постепенно комната наполняется ровным, теплым гулом, по стенам мечутся отраженные в стеклах, в зеркале оранжевые язычки, - хорошо!.. Но сейчас под мышками рождались неприятные ручейки - и так липко, так неуютно...
Наконец-то объявилась Эрна Христиановна, и тоже - в не лучшем своем настроении, - желто-зеленая до фиолетовости, цедящая сквозь зубы папиросный дым и злые, гундосые слова, - она подхватила насморк, кабину продувало насквозь. И главное, то "бл...во", с которым ее вызывали в органы, - и так почти с самого детства, и лишь потому, что она - немка! Странный между ними продолжался диалог (друг друга не слушали: каждый о своем), пока Эрна Христиановна откровенно не взорвалась.
- Ну, заладила мерзавец - Бык! Бык - мерзавец! На то он и бык, чтобы покрывать все стадо, мужиков-то настоящих в поселке не осталось, война была, а бабам-то хочется, жизнь свое требует, и нас на преступление, - на всякий случай приглушила голос, отчего зашипела еще страшнее, - на аборты толкает. Ты что думаешь, я на это из-за денег иду? А ты думаешь, ты лучше? Ты думаешь, что в госпитале потолкалась, задрипанное училище закончила и теперь цену жизни знаешь?.. А ты знаешь, что такое, иметь блестящее образование и перед тобой открываются захватывающие перспективы... - Она на мгновение остановилась, - о том ли говорит? и, отмахнувшись от всех, кто бы мог ее сейчас подслушивать, продолжила еще громче, чем начала. - Ты знаешь, когда на твоих глазах вшивый, рябой солдат расстреливает твоих родителей, когда тебя гоняют из ссылки в ссылку, ты знаешь, когда тебя насилуют хором, ты знаешь, - она задохнулась, - как пахнет, как воняет солдатский сапог?.. А ты знаешь, что бывают моменты, за которые всю жизнь стыдно, от которых просыпаешься в поту? Ты... ты просто миловидная самка, которой, видите ли, изменил кобель!
- Я не самка! - вдруг истерически, наводя испуг на лицо Эрны Христиановны, закричала Милашка, - он у меня первый!.. А еще был, был герой Советского Союза Кузнецов Сашка, сколько других было предложений, а я устояла. И вообще!.. Мы с Руфкой на фронт убежали, когда мне было семнадцать лет! Меня мама из госпиталя забрала, когда у меня отнялся язык, я три дня лежала, говорить не могла! А Руфка осталась, ее убили уже после победы...
- Постой, постой, - Эрну Христиановну, неожиданно, заинтересовали кое-какие детали, - какой язык? ты почему мне о нем раньше не рассказывала?
Милашку такой неподдельный интерес с ее стороны принудил несколько успокоиться.
- Я никому не говорила, мама строго-настрого запретила, но вам скажу, у вас еще хуже, и... - она по-детски зашмыгала носиком, - мне до сих пор стыдно... Была зима, морозы крепкие, под Гжатском, послали меня отнести в операционную землянку двухлитровую банку с кровью. А она такая - дорогая... Стала подниматься на бруствер, поскользнулась, и чтобы не упасть уцепилась другой рукой за бревно из снега. И тут увидела, что это не бревно, а рука трупа, испугалась и стала падать, а банку-то никак нельзя уронить, я ее вытянула перед собой на руках, так и упала на спину, а труп прямо съехал на меня и поцеловал в губы, первый раз в жизни, страшным оскалом... А тогда вышел приказ Сталина, что студентов можно отпускать с фронта на учебу, мама умолила директора выдать такую для меня справку, уж чего ей это стоило... Так меня и зачислили в училище без экзаменов. А тот госпиталь, про который рассказывала, другой был, в родном городе, там я за оборонные карточки подрабатывала...
- Ну и чего же ту стыдного, - Эрна Христиановна окончательно примирялась с подружкой, - за такую судьбу, какую-то мелочную справку... А хочешь, - она отстранилась от нее на вытянутые руки, с прищуром вглядываясь в глаза, я буду тебя звать не Милашкой, а дочкой? Ты мне на самом деле в дочки годишься.
- Хочу... - Милашка-дочка залилась пуще прежнего.
- Ну, хватит, хватит, - Эрна Христиановна склонила ее головку на свое плечо, - лучше вспомни-ка, что-нибудь хорошенькое, помогает лучше любого лекарства.
И Антонина вначале улыбнулась собственным мыслям, и затем выложила их вслух.
- А этот герой Советского Союза, после лечения приехал в госпиталь на лошадке, прямо в землянку и кричит: "Сейчас же подать мне самую красивую санитарку в мире!" А вышел навстречу начальник госпиталя Фельдман, и говорит ему: "Уезжай-ка отсюда, бандит, и побыстрее, ей еще таких не хватало". А тот стал стрелять ему из пистолета под ноги. На пятиминутке меня так отчитывали.
- Почему - бандит-то? - уточнила Эрна Христиановна.
- А когда он под наркозом лежал, то рассказал, до мельчайших подробностей, как брал кассу.
Ох, как хохотала Эрна Христиановна.
- Вот видишь, - она крепко ухватилась костлявыми пальцами за стул, чтобы усмирить конвульсии тела, - насколько жизнь богаче наших фантазий, что ни говори, но воистину пути Господни неисповедимы. Герой Советского Союза и воришка - уму непостижимо. А они, -
