Путь, или история одной глупой жизни...

насколько коротким оказался светлый миг счастья, в вечном полёте своём мимолётно коснувшегося его, словно божественным опахалом, благодатным своим крылом, по сравнению с мучительно долгими, мрачными и жестокими годами выпавших на его долю тяжких испытаний. Пять феерических дней безмятежного и безоглядного счастья, за которыми опять последует муторно-серая, безрадостная без Неё, одинокая жизнь. Всего пять дней!..
       И удушающий приступ горестной печали вновь стальной хваткой сдавил его горло.
       Отвернувшись к окну, он глотал слёзы и кусал пальцы, пытаясь хоть как-то остановить скорбный этот поток, который, вопреки расхожему мнению, не приносил ему ни малейшего облегчения. Благо, соседей на сей раз у него не было – сиденья рядом были пусты, – и опять никто ничего не заметил.
       Праздник, чудный, сказочный Праздник его души, главным содержанием которого была Она, и только Она, Праздник, о каком он даже и мечтать-то не мог, закончился…7
       Мир стал чёрно-белым. Мир, который вчера ещё только уподобить можно было бы яркому разноцветному витражу, сиявшему мозаичными переливами множества колоритно-сочных цветов и ещё большего множества разнообразнейших их оттенков, сегодня резко вдруг изменился. Витраж сей великолепный разбился внезапно, словно взорвавшись, как в замедленной киносъёмке, на мелкие кусочки и рухнул наземь, осыпавшись с хрустальным звоном тысячами ярко сверкающих цветных – и очень-очень острых – осколков. А за ним, витражом этим волшебным, оказалась «обогащённая» разными оттенками серого чёрно-белая стынь…

7 Много лет спустя, к немалому своему удивлению, узнает он: что знакомство его с Нею состоялось в великий – двунаде­сятый, по-церковному – христианский праздник Успения Пресвятой Богородицы (28 августа по новому, еретическому стилю), состоявшийся, как всегда, после двухнедельного поста; что разыскал он Её и прижал к сердцу своему трепетному на следующий день – в праздник Нерукотворённого Образа Господа Иисуса Христа; и что потерял Её он в день Отдания (окончания) праздника Успения Пресвятой Богородицы (5 сентября). Случилось, таким образом, что Праздник его, несомненно нис­пос­ланный ему свыше, пришёлся и в рамках своих точно уложился в праздник Вселенский – Небесный. Это была празд­ничная неделя! Более того, начало и самой-то «сказки» его, отпуска то есть необыкновенного, начавшегося с приезда его в город свой родной, случилось тоже в двунадесятый праздник – Преображения Господня.
Когда узнал он об этом, у него перехватило дух. Потому как понял он, что всё, что свершилось с ним, произошло совершенно не случайно.Ибо стал он к тому времени убеждённо верующим христианином, непоколебимо стоящим в истине Веры Православной. А посему, твёрдо веруя в Божий Промысл, он не верил уже в существование каких бы то ни было случайностей в жизни человеческой.








                                                                                           Глава пятая

                                                                           Осень.



       Куда было идти ему со своею печалью-тоской, как не к верному своему другу? Тем более что друг был не только свидетелем и непосредственным участником, но даже, в некотором роде, и причиной случившихся с ним счастливых событий. Ибо это именно он предложил поехать в тот памятный вечер в пригородный тот ресторанчик с простым и, в то же время, романтическим названием «Лесной».
       Поэтому, вернувшись в город из аэропорта с тяжело давящим камнем в том месте, где было ранее горячо любящее, а теперь разорванное надвое и пульсировавшее стонущей болью, словно алой струёй крови, бьющей из открытой артерии, его сердце, пошёл он первым делом к любезному своему другу.
       Друг же его был в это время в состоянии некоторого перемирия со своей «благоверной». Зайдя к тому, он неожиданно оказался приглашённым на день её рождения, которому надобно же было случиться именно в этот день. Приглашение отвергнуть он не мог и, скрепя сердце, остался. Компания была небольшая и состояла, кроме друга, из трёх дам, одна из которых и была виновницей торжества. Дамы были, хотя и вполне симпатичными, но типично и привычно пресными и пошлыми.
       По ходу вечеринки, с неотвратимым приближением ночи, обнаружил он вдруг, что дамы увлечённо ведут дело к тому, чтобы буквально уложить его в постель с одною из них, незамужней и смазливенькой. Которой он, похоже, приглянулся почему-то. Ещё восемь дней назад он только обрадовался бы столь завлекательной перспективе, и без излишних раздумий и возражений охотно пошёл бы навстречу настойчивым пожеланиям «общественности». Но теперь…
       Улучив момент и наскоро попрощавшись с другом, он почти что сбежал, чтобы провести ночь в безнадёжно тоскливом одиночестве…

       Следующее, сияющее солнцем утро ознаменовало собою, по иронии судьбы, смену пасмурной, хмуро моросившей или дождливой погоды, которая неизменно сопровождала их Праздник, но которой, правда, не удалось его испортить, на погоду ослепительно ясную, переливавшуюся всем великолепием красок начинавшейся золотой осени.
       Его, однако, это совершенно не порадовало. Скорее – наоборот.
       Свет мира померк для него. А явившийся вдруг, словно в издёвку, солнечный свет только усугубил тот мрак, что объял тоскующую его душу. И развеять мрак этот, в коем пребывал он отныне, могла только Она. Или, хотя бы, весточка от Неё, пусть бы даже и самая маленькая. Она теперь стала для него тем солнцем, которое способно было развеять любой мрак.
       Всё вернулось на круги своя: он вновь остался в холодно-стылом одиночестве. Но если ранее он пламенел жгучим вожделением в ожидании награды своей, то теперь, получив эту безценную награду, в полной мере удовлетворившую пламенную его страсть, он горько и остро тосковал о безвозвратной Её утрате. Огонь любви, тем паче раздуваемый скорбью потери, медленно, но верно, пожирал его изнутри.
       Весь день стонала его гитара. И под стон этот пел он все песни, которые вместе с Нею пели они дуэтом. И вспоминал при этом блаженно, как благодарно-нежно прижималась Она во время этих их дуэтов бархатной своей щёчкой к обнажённому его плечу.
       Он никогда не чувствовал себя сиротой. И только спустя многие и многие годы, по зрелом, рефлексивном размышлении своём, поймёт он, что где-то там, очень глубоко-глубоко внутри, на фрейдовском каком-то уровне, ощущал он себя, наверное, именно таковым. И женщина, безумно и неповторимо любимая им Женщина, могла бы возместить ему всё в его жизни. В том числе, действительно, и никогда не бывшую у него МАМУ.
       Увы. Не случилось.
       А сердце его, вне зависимости от не пришедшего тогда ещё к нему понимания этого, чувствовало себя сугубо, вдвойне то есть, осиротелым…

       На следующий день, узнав, что стал студентом Университета, и ощутив сдержанное от этого удовлетворение, он, дабы развеяться хоть немного, пошёл прогуляться по городу. Погода стояла чудная. Синее море игриво переливалось бриллиантовым посверкиванием безчисленных бликов, отражавших ослепительный свет ясного сентябрьского солнца. Городской пляж переполнен был купающейся, резвящейся и загорающей праздной публикой.
       Ему тоже захотелось искупаться в тёплых ещё водах лазурного моря. Полуобнажённые женские тела пленительно манили своими пупками и всем прочим. Но эта их пленительность вызывала у него сейчас только раздражение. Женщин он почти что ненавидел. И испытывал одно-единственное, но чрезвычайно жгучее, желание: оглядевшись внимательно по сторонам, увидеть где-нибудь невдалеке Её.
       «Ну почему, почему, почему среди всего множества этих вот нет Её, той Единственной, ни с кем не сравнимой?!! Насколько разительно отличаются все они от Неё!!» – мучительно думал он, с отвращением глядя на их прелести. «Она – Женщина! Изумительная Женщина. Неописуемо прекрасная, восхитительно обаятельная и обворожительно женственная. Ни с кем и ни с чем не сравнимая. Именно такая, какой и должна быть Женщина. Созданная Творцом для украшения этого мира, для украшения жизни мужчины. А эти!! Разве же могут они украсить собой хотя бы что-либо? Да разве ж это женщины? Куда там! Как далеко всем им до Неё!!! Какие это женщины?! Кор-ро-вы!», – думал он неприязненно.
       И никакое купание, ни-к-ка-кое развлечение не могло вернуть ему теперь, когда рядом не было Её, ощущения полноценности и оправданности существования его в подлунном этом мiре. Чувствуя, что вновь, несмотря на ярко сияющее солнце, погружается во мрак, поспешил удалиться он в «каморку папы Карло». Где, вдали от посторонних глаз, предался горькой своей тоске, спасения от которой не мог найти он теперь уже нигде…

       Едва сойдя с автобуса в «родном» селе, радушно приютившем его под благосклонной своею сенью, встретил он инспектора, осуществлявшего за ним надзор. Который сразу же и ошарашил его радостной вестью: тот подал документы на досрочное снятие с него надзора. Он сдержанно обрадовался этому известию. И, тепло поблагодарив инспектора, сообщил тому, в свою очередь, что ему удалось-таки поступить в Университет.
       Добрый и благородный, несмотря на простовато-сельское, анучинское своё происхождение, парень-инспектор не обманул. Через неделю административный надзор действительно будет с него снят. Последние оковы, крепко связывавшие его с прошлой, полной разнообразнейших недоразумений и малоприятных приключений, весёлой его жизнью, падут с его ног. И он станет, наконец-то, впервые за более чем десять лет, вполне свободным человеком.
       Нам же остаётся только констатировать тот факт, что, по странному стечению обстоятельств, и здесь у него, как, впрочем, и всегда, всё случилось не так, «как у людей». Ведь до его сюда приезда, как помнится нам, в здешней милиции не только не практиковали, но даже и не знали о том, что административный надзор может быть снят с поднадзорного досрочно. А этот приехал, и вот, поди ж ты, нахал, стал первооткрывателем. Впрочем, излишней скромностью он никогда особо-то и не страдал. Во всяком случае, мучительная смерть от неё ему не грозила…

       За шесть дней разлуки, до-о-олгих, безконечных дней, написал он Ей уже три пламенно-нежных письма, в которых признался в своей всепоглощающей, неземной любви. Психологическое состояние его отныне циклически пульсировало от безмерной любовной нежности, переполнявшей всё его несчастное – без Неё – существо, и сладостных надежд на скорый ответ, и даже встречу с Нею, к томительному и безконечному, как ему казалось, ожиданию. Плавно переходившему в тихое отчаяние. Которое, в свою очередь,сменялось ощущением холодного душа, приводившего его к «отрезвлению». Не слишком долгому, впрочем.
       И всё это пульсирование столь же циклически отражалось в его письмах.
       Лихорадочно ожидая ответа от Неё каждый день и не получая его, он буквально заболел Ею, заболел своею любовью к Ней. В полном соответствии с признанием учёными медиками того факта, что искренняя, пламенная, настоящая любовь, не находящая удовлетворения своего естественного и логического, является болезнью человека. Со всеми своими, присущими только ей, своеобразными симптомами. Вот ведь, и классик, задолго ещё до признания этого