этом дутыми своими регалиями и «заслугами», самонадеянно полагая, что иной позиции внутри бригады быть не может. Да не тут-то было.
Он сразу же, не скрываясь, занял другую, нормальную человеческую позицию. И в ответ на опубликованную в прессе статью, автор которой задавался целым рядом вопросов, главным из коих был: как такое могло случиться? – написал, как непосредственный очевидец, статью свою, в которой дал ответы на эти вопросы. Статья была опубликована. Естественно, тёплых чувств к её автору не испытал никто. Ни «комсомольцы», ни администрация порта. Которая теперь всячески пыталась замять получивший нежелательную для неё огласку неприятный конфликт, портивший благостно-очковтирательскую картину.
Он вновь оказался меж двух огней. Но теперь уже он не слишком тяготился таким положением. Поскольку после той жёсткой школы, что прошел он в крутом своём пике, положение это не напоминало ему, по сравнению с прошлым, ничего более, чем лёгкий флирт с обеих сторон.
В это время организовывалась новая бригада, в которую из других бригад «сплавляли» людей, не слишком нужных или угодных бригадирам. Увидев, что его не «сплавили», он сам напросился в новую бригаду. Когда его спросил один из «комсомольцев»: «А ты чего уходишь? Тебя ведь не внесли в список», – он, глядя прямо в глаза спрашивавшему, отвечал спокойно: «А мне не нравится у вас». Впрочем, хрен оказался редьки не слаще. Но, хотя бы, без комсомольского привкуса…
Дальше – больше. В стране разворачивалась горбачёвская Перестройка. Он, по наивной искренности своей, в неё поверил. Поздно став мировоззренческим (и только) коммунистом, всерьёз увлечённый марксистскими идеями о прогрессивном развитии человеческого общества, он не только наивно полагал, что кто-то ещё строит светлое коммунистическое будущее, но и испытывал горячее и искреннее желание самому поучаствовать активно в этом строительстве. Тем более что так много в жизни его было, по глупости непомерной, упущено!
Он видел засилье чиновничьего бюрократизма на всех уровнях, и понимал, что бюрократизм душит и сводит в могилу всё мало-мальски полезное и здоровое для развития общества. «Я никогда не прощу вам Владимира Высоцкого, которого топтали вы и затоптали-таки!» – почему-то думал он, обращая мысленный свой взор в сторону советского чиновничества. Укоротить руки бюрократии, – полагал он несколько более наивно, чем Игорь Тальков (о патриотическом творчестве которого он тогда ещё и не подозревал), – и можно будет продолжать строить светлое будущее. По заветам Ильича…
«Если не я, то кто же?!» – этот лозунг придуман был лукавыми закулисными манипуляторами для искренних дурачков, готовых жертвовать здоровьем и самою своей жизнью ради любых завиральных идей. Тем не менее, он, со всею горячностью искреннего сердца, воспринял его уже не как лозунг, а как девиз всей своей жизни, а также – и руководство к действию. Поразительно, но Промыслом Божиим даже лукавая задумка иезуитствующего ума в чистом сердце способна обратиться в истинную ценность.
И он всю жизнь далее руководствовался в своих действиях именно этим принципом. Поскольку полагал, что существует он, принцип этот, для действительно нравственных людей. Что бы по этому поводу ни зубоскалили люди иные. Главное – это чтобы цели человека, а также и пути движения к ним были правильными. То есть – тоже нравственными.
Начало следующего года также ознаменовано было активным участием его в разгоревшемся в порту конфликте между администрацией и докерами. Хитромудрая администрация, растущая количественно, как на дрожжах, беззастенчиво урезала докерам нелёгкий их заработок. И при этом рассказывала им проникновенно, как она, не щадя живота своего (весьма объёмного, по странности), о них заботится. На волне Перестройки докеры восстали против административного произвола.
Когда его, совершенно случайно, позвали на помощь, он буквально ворвался с мощной своею энергетикой вихрем свежего ветра в развивавшуюся ситуацию. Своим участием ему удалось придать протесту, напоминавшему до того кухонную свару, осмысленности, организованности, а также и резонансной мощи. Он писал листовки, информационные бюллетени, на свои деньги заказывал их распечатку, развешивал и раздавал их на территории порта, проводил беседы в бригадах, участвовал в первую голову в публичных препирательствах с хорошо организованным и сплочённым административным аппаратом.
Администрация была шокирована: ни с чем подобным сталкиваться ей не доводилось дотоле. Переполох в кабинетах начальственных поднялся изрядный. Профессионально лизоблюдствовавшие борзописцы попытались было в пасквильных статейках облить грязью обильною инициативную группу докеров, активнейшим членом которой был и он. Но добились только мощного ответного удара.
Он написал жёсткую и неотразимо аргументированную ответную статью. Которая за подписью членов инициативной группы была опубликована, хотя и не без некоторого сопротивления, в главной региональной газете (там тоже сидели такие же лизоблюды, но вынужденные держать нос по перестроечному ветру). А следом за этой статьёй и ещё одну написал он, уже о жизни порта в общем. И эта статья тоже была опубликована. Конфликт вышел далеко за пределы порта. Администрации волей-неволей, с зубовным скрипом, пришлось отступить. В неравной этой схватке докеры одержали-таки победу. В немалой степени – благодаря его в ней участию.
Неожиданно для себя узнав его и ощутив на собственной «шкуре» неудержимый напор его энергетики и осмысленность его действий, администрация если и не зауважала его, то, во всяком случае, вынуждена была опасаться. Поскольку избавиться от него, при всём горячем желании, не было возможности. Ибо работал он более чем хорошо (мало кто мог «пахать» с такой самоотдачей, как он), трудовую дисциплину соблюдал строго, поскольку от самой природы своей обладал достаточной самодисциплиной, веселяще-горячительных напитков не потреблял.
С ним беседовали, пытаясь «образумить» его, и начальник порта, крупнейшего предприятия с многотысячным коллективом, и парторг (второе лицо в порту). Начальник, Робкатов Михаил Фёдорович, интеллигентный, достаточно молодой, но вполне уже солидный и даже несколько величавый мужчина – мягко, вкрадчиво и почти что дружелюбно. Парторг, Александр Кононенков, тоже молодой, но пока ещё азартно рывший землю, секач-карьерист – визгливо, со слюной, стращая его «компетентными органами». Обе беседы позабавили его. С начальником они расстались почти что «друзьями». Парторг же, в ответ на стращания свои зубастые, удостоен был всего лишь иронично-презрительной улыбки…
Активное участие в какой-никакой общественной жизни вкупе с интенсивной учёбой несколько возвысило его над серостью давившей его тоскливой обыденщины. Участие это обрело ещё и некоторые иные формы. В полном соответствии с новым принципом своей жизни он считал необходимым долгом своим принимать личное участие в разных каких-то общественно-полезных акциях.
Он отправлял деньги («если не я, то кто же?!»), в том числе и некоторые свои гонорары, в различные фонды: «Фонд мира», «Детский фонд», «Фонд воинов-афганцев», «Фонд Владимира Высоцкого». Отправив деньги, испытывал он светлое и радостное чувство облегчения, поскольку считал этот свой конкретный долг выполненным. А задолжал он, как сам полагал, нормальному, человеческому обществу за все впустую прожитые годы непутёвой своей жизни весьма изрядно. Оттого-то и стремился вернуть он долги все свои застаревшие как можно скорее. А также был он и донором, многократно сдававшим кровь свою редкой группы, очень нужную, как говорили ему, больным детям.
Сам же он, в личном бытии своём, так же, как и в первый свой «заход» в порт, жил и одевался более чем скромно, как придётся. А деньги из приличного своего заработка тратил, помимо нужд насущных, в основном, на книги и музыкальные пластинки. Тем более что красоваться ему особенно-то не перед кем было. Любимая была безнадёжно потеряна, а заменить Её было совершенно не кем. И только благодаря полученной однажды медицинской страховке за раздавленный на работе палец руки, решил он, что пора бы приобрести каких-нибудь приличных одеяний и на тело своё бренное. После чего стал выглядеть даже импозантно, как говорили ему однокашники в Университете.
Глава вторая
Весна.
Второй год «домашнего» его бытия оказался исполненным самыми разнообразными событиями, и даже – бурным. Пожалуй, это был самый насыщенный и самый яркий год в глупой его жизни. Именно этого года события выдернули его из полудепрессивного состояния, помогли преодолеть острый внутренний кризис и вернули ему вкус к жизни. А также принесли ему некоторую известность во властных и общественных структурах его города.
Однажды попалось ему на глаза объявление в газете с приглашением к участию в заседании – в одной из крупных городских библиотек, расположенной в центре города – Дискуссионного клуба. Темой заседания была борьба с бюрократией. В силу злободневности своей, тема эта живо его заинтересовала. «Хватит киснуть, как в камере, в четырёх стенах неуютных, – сказал он мысленно сам себе, – пора идти к людям». И в назначенное время был в нужном месте.
Публика собралась неравнодушная и самая разная. Можно даже сказать – разношёрстная. Мнения, соответственно, звучали не просто разные – разноуровневые: от спичей, состоявших преимущественно из междометий вперемешку со слюной, до попыток серьёзного аналитического осмысления проблемы. Когда он произнёс свою речь, явно было видно, что она произвела впечатление на аудиторию.
Едва он только сел, как к нему сразу же обратились с предложением знакомства его соседи: два благообразного вида парня с аккуратно постриженными бородками, этакие молодые учёные-романтики. Что, в общем-то, недалеко было от истины. Один из них – океанолог – в дальнейшем станет директором морского заповедника общегосударственного значения на живописнейшем побережье. А другой, тоже океанолог, станет коммерсантом, в фирме которого доведётся работать ему менеджером и заместителем того. А поскольку им пора было уже уходить, они оставили ему свои координаты и удалились.
После заседания к нему подошли знакомиться сразу несколько завсегдатаев клуба и едва ли не наперебой стали приглашать в какие-то общественные организации, членами или руководителями которых сами они являлись. Там были и какое-то историко-краеведческое общество, и какой-то научный центр, и какие-то последователи Рериха, и прочие. У него, однако, возник уже свой интерес. К ведущему заседания руководителю клуба. Которого однажды уже довелось видеть ему: как-то, лет девять-десять назад, в портовой общаге, в которой проживал он тогда в сереньком своём пальтишке, тот читал лекцию о международном положении.
Когда познакомился он со всеми и деликатно-неопределённо уклонился от всех предложений, то сам подошёл к ведущему. Голованов
С уважением
Александр