нет. Но даже и в нормальные – весёлые и радостные – времена этой жизни ощущение это практически никогда не покидало его. В том числе и во взаимоотношениях его с женским полом, вниманием которого он, в общем-то, обделён не был.
Это было ощущение какой-то разбалансированности его жизни. В которой явно ощущалось отсутствие стройной упорядоченности, отсутствие гармонии то есть. Только в музыке его любимой находил он гармонию. Но музыка, при всей её гармоничности и любви его к ней, была вне его. И она не могла, будучи гармоничной сама, сообщить гармонию внутренней его жизни.
И только когда в его жизни возникла Она, он впервые в жизни ощутил, что всё вдруг стало так, «как надо». Всё встало на свои места. И это было самым главным из того, что принесла Она своим появлением в глупую его жизнь. Она́ была, как музыка. Она сама была Музыкой. Только такой Музыкой, которая смогла сделать жизнь его гармоничной. Она́, как в песне известной, стала его Мелодией.
В сердце его возникло умиротворённое ощущение той самой гармонии, возможность существования которой он, конечно же, предполагал, но вот познал её теперь впервые. А также испытал он и ощущение целостной полноты бренного своего бытия. Она́ оказалась тем недостающим звеном его жизни, ничем невосполнимый недостаток которого смутно-тревожно ощущал он на протяжении всей своей жизни.
Видимо, ощущение гармонии и полноты бытия – это и есть то, что называется счастьем.
И вот теперь убедился он, и утвердился безповоротно в убеждении этом, что распространённое представление о мужчине и женщине, как двух половинках друг друга – единого целого, является истинным. Она́, почувствовал, а затем и понял он, и есть та самая его половинка, которой так недоставало ему, которой так ждало и жаждало сердце его всю его непутёвую жизнь. Только с появлением Её жизнь его моментально обрела сокровенный свой смысл и стала в исчерпывающей мере полноценной…
Анализируя в размышлениях своих всё случившееся с ним, и будучи пока ещё не в состоянии оценить всю сложность создавшейся жизненной ситуации, он склонялся временами к тому мнению, что то, что для него было всепоглощающей любовью, для Неё являлось всего лишь только курортным романом. Может быть, и не типично пошлым с дешёвыми опереточными страстями. (Страсти-то, как раз, сильно отличались от опереточных своею чистой искренностью и глубиной, что делало их естественными и подлинными, каковыми они на самом деле и были.) Но и не более чем «милым приключением», или «счастливым времяпрепровождением на основе чувственных переживаний».
Возможно, да и скорее всего, именно так оно и было. Поначалу. И Она отчасти подтвердила это в своих письмах, дав определение их Празднику именно в таких формулировках. Но по ходу переписки ситуация менялась, приобретя со временем истинно драматическое звучание.
Дело в том, что письма его, помимо того, что исполнены были романтической пылкости и тонкой лирическо-чувственной нежности, начисто лишённой каких бы то ни было элементов пошлости, не лишены были, однако, ещё и некоторых (хотя, быть может, и не самого высокого свойства) литературно-философских достоинств. И Она, читая такие, безусловно искренние, обильные нежно-пылкие излияния в свой адрес, каковых читать Ей дотоле не доводилось никогда, невольно и неожиданно для себя самой подпала под их очарование. Которое возвращало Её в сладостный мир испытанных недавно Ею глубоких чувственных переживаний. И очарование это побудило-таки Её задуматься над его излияниями…
Четвёртое письмо его было «трезвым». Не холодным, правда, но спокойным, лишённым малейшей экзальтации. Иссушенный внутренне, словно земля в пустыне, растрескавшаяся под безпощадными лучами немилосердно палящего солнца, зноем безплодного ожидания, решил он, что ждать уж больше нечего. И надо терпеливо, без воплей, пережить свою боль, занимаясь делами насущными. Но, погрузившись с головой в занятия и ни на что более не надеясь, получил он вдруг Её письмо. Оно оказалось тёплым и нежным (видимо, его письма произвели уже на Неё чарующее своё воздействие).
Выжженная ожиданием душа его вновь моментально расцвела всем буйством весенних красок неослабевающей любви. Он воспарил в небеса и «зашёл» на второй цикл своей «пульсации». Письма его стали ещё более пылкими, нежными и любвеобильными. Ответа опять пришлось ждать долго, и он вновь прошёл полный цикл своих терзаний. Но Её вины в этом не было. В слишком разной ситуации были они.
Прежде всего, это не Она ведь, а он всецело поглощён был своим чувством, своею любовью безграничной к Ней. Она же лишь только поддалась, увлечена была, как бурным горным потоком, силою этого его чувства.
Не имея ничего за душою, кроме самой своей души, хотя и исполненной глубоких и искренних чувств, никем ещё в суетной жизни не ставший и даже жилья своего не имевший, что мог предложить он Ей, зрелому человеку с обустроенной профессиональной, семейной и бытовой жизнью? Только разрушить всё это здание основательно устоявшейся Её личной жизни, получив взамен крытый пальмовыми листьями шалаш с его пылкой любовью?
При всём уважении к искренней его любви, надо признать, что это очень, оч-чень немного, и предполагаемый гипотетически обмен был более чем неравноценным.
Сам-то он, конечно же, жил только Ею, своими мечтами, планами улучшения несовершенного этого мiра и учёбой. Можно не сомневаться, что, имей он обустроенную, и даже комфортную жизнь со всеми её атрибутами, ради Неё он отказался бы от всего. Но, по иронии судьбы, ничего такого он не имел, и отказываться ему было попросту не от чего. А ожидать или, хотя бы, надеяться на такой отказ (очень нелёгкий, заметим, и требующий для своей реализации очень веских причин) со стороны другого человека было бы, по самой меньшей мере, некорректно. И уж конечно – малоблагородно. Но в тот момент, будучи в полной власти безумной своей любви, он просто не в состоянии был осознать всего этого в полной мере.
И даже при таких условиях Она всерьёз подумывала над тем, что можно было бы предпринять для того, чтобы не потерять им друг друга. Конечно, он страдал и терзался в ожидании Её писем. Но и сама-то переписка с ним была для Неё проблемой. Дома писать ему письма Ей было невозможно. Напряжённейший режим Её труда не давал возможности писать их и на работе. Плюс к этому – ещё и разного рода естественные и многочисленные бытовые дела и заботы. Кроме того, и со здоровьем у Неё возникали проблемы: случалось лежать и в больнице.
И при всём этом Она умудрялась и читать его письма, и иногда отвечать на них. В одном из писем Она даже прислала ему стихи, которые написала для него и о нём. Естественно, он вновь вознёсся в небеса и «приступил» к новому циклу своих переживаний.
А Ей в это время приходилось едва ли не разрываться между обычной, насыщенной делами и заботами, своей жизнью и им любвеобильным, не знавшим и не понимавшим всей сложности этой ситуации. Которого Она также не обделяла своим вниманием (хотя и редким), теплом и нежностью.
Поскольку он планировал, будучи теперь уже вполне свободным человеком, покидать, наконец, по весне сельское своё заточение, Она предложит ему в одном из писем переехать к Ней на остров. Однако, по ряду объективных причин, сделать этого ему всё же не удастся. И он вернётся, хотя и не без сложностей, в родной свой город, где вновь, по необходимости, пойдёт работать в порт…
А тем временем, сгорая медленно от любви, он терзался от пришедшего к нему всё же понимания невозможности соединения двух их судеб, двух половинок – в одну. (И понимание это побудило его написать в одном из своих писем даже такие строки: «Наверное, ты – моя Полина Виардо. А мне всю жизнь сидеть на краешке чужого, очень уютного, но чужого гнезда…».)
Потом вновь лелеял тщетные надежды на то, что, может быть, ещё и не всё потеряно: ведь они же созданы друг для друга . Вновь писал любвеобильные свои письма, ввергавшие Её в транс, чем терзал уже и Её саму. Затем опять возвращался к трезвому пониманию ситуации. И мечтал уже об одной-единственной, последней встрече. Во время которой они, теперь уже (в отличие от безпечного их Праздника) всё зная и понимая о своих чувствах, могли бы подарить друг другу на прощание всю любовь и нежность своих сердец. Но и этой его мечте не суждено было сбыться.
Сидя однажды с дорогим его сердцу Степанычем за горькой рюмкой водки, он читал тому черновик своего уже отправленного пронзительного письма к Ней. И оба они, два зрелых, умудрённых нелёгким жизненным опытом, мужчины, плакали искренними детскими слезами: один – читая, другой – слушая…
Наконец, настал неизбежный момент, когда Она окончательно поняла, что не может уже и ничего изменить, и разорваться надвое тоже не может. И прислала ему тёплое, нежное и покаянное письмо. В котором сообщила, что должна вскоре вновь стать матерью, и где, в частности, написала: «Ищи себе вторую Т…ку. Верю в твои возможности в этом плане. Ведь меня же ты смог обольстить…».
Он, тоже всё прекрасно понимая, с тяжёлым камнем на сердце, но совершенно спокойно, ответил Ей в прощальном своём письме примерно так: «Ты советуешь мне искать вторую «Т…ку». Что ж, совет дельный. Да только где ж её найдёшь? Разве есть на свете ещё одна такая Т…ка? Нет. Другой такой нет. Тебя мне послало само Небо, и лишь потом я уже разыскал тебя. Можно ли надеяться на повторный столь драгоценный небесный дар? Вряд ли. А искать… Так я не знаю, как это делается. Разве что через газету. Ну а что касается обольщения, то эта проблема, цинично говоря, чисто техническая. Для меня куда большее значение имеет вопрос: кого обольщать? Я не могу и не хочу обольщать тех, кто мне не по душе. Тебя я полюбил сразу: неосознанно, подсознательно, – почувствовал, как ты прекрасна, как много в тебе женской прелести, нежности и любви. В других я этого не чувствую»…
Глава шестая
Отблески.
Пару лет спустя, Ей удалось-таки вырваться на несколько дней в чудный, ставший дорогим теперь уже и Ей, любимый его город. Решив наскоро суетные свои какие-то дела, Она, словно на крыльях, в предвкушении долгожданной встречи, полетела в портовое общежитие – по последнему известному Ей его адресу. Но там Ей отрезвляюще сказали, что такой здесь больше уж не проживает.
Было поздно. Поезд их любви безвозвратно ушёл. И навсегда скрылся за очередным поворотом извилистого жизненного пути.
Он в это время женился уже на такой же, как и сам он, не обременённой ни серьёзным имуществом, ни жилплощадью, ни обустроенной личной жизнью, но близкой ему по возрасту, духу и общему развитию, женщине. Вместе с которой, скитаясь по чужим углам, нащупывал пути создания собственного домашнего очага. Создать который, несмотря на все сложности наступившего неимоверно тяжёлого для честных и порядочных людей смутного времени, ему всё же удастся…
За три дня, что провела Она в его городе, Ей не удалось найти его. Последней встрече, о которой он когда-то вожделенно мечтал,
С уважением
Александр