собственном его сознании и осмыслении. Иначе говоря, опять обходился он на пути своём к Истине нетленной без поводырей и посредников.
Это было примерно так же, как у апостола Павла: «…восхищен был до третьего неба …и слышал неизреченные глаголы, которых человеку нельзя пересказать». На небо он, конечно же, восхищен не был (с его ли «заслугами»?). Да оно и ни к чему, наверное: «небом» для него была Библия. Но, вот, что касается «неизреченных глаголов» – всё именно так и было. Являлись они ему.
Он не знал, почему это происходило с ним. Пути Господни неисповедимы. Возможно, это было так потому, что сердце его, простое и искреннее, всю жизнь безудержно стремившееся к правде и справедливости, готово было уже к принятию, вмещению в себя этих истин…
Ещё по ходу длительного чтения Библии (что-то около двух лет затратил он только на полное её прочтение) начал он ощущать, а когда одолел её – окончательно осознал и понял, наитием понял, что это воистину богодухновенное Писание. Человек, сам от себя, ничего подобного ни сказать, ни написать не может.
И ещё понял он, что всё, что когда-либо сказано было или написано умного-мудрого за всю историю человечества, всё это уже есть в этом Писании. Недаром оно и именуется Священным. И никто из людей ничего нового сказать не может. Даже если для самого человека, а также для его слушателей или читателей, какая-либо «новая» мысль является личным открытием, а то и «откровением». Весь вопрос состоит в том только, как сможет человек сказать людям, современникам своим, то, что до него многократно уже было сказано в минувших веках. Поскольку, именно от этого « как» и зависит то, найдёт ли отклик сказанное или написанное слово в людских сердцах…
И вот, не столько даже поняв, а только лишь прикоснувшись червячьим своим пониманием к неисчерпаемой кладези божественной Мудрости, уяснил он, насколько мелки и убоги жалкие потуги суетного человеческого мудрования, насколько плоско и поверхностно человеческое знание. В том числе, и даже прежде всего – знание научное.
И иссяк в нём интерес к этому знанию. Ко всем этим философиям, психологиям (ведь и с психологами, а по сути – шарлатанами, ему тоже довелось поякшаться, и не только поякшаться, а ещё и кое-чему пообучаться), социологиям и прочим наукам. В том числе и естественнонаучным дисциплинам. Поскольку базируются все они на плоском, сугубо земном, то есть крайне ограниченном миропонимании. А сам он приобщился уже к миропониманию неограниченному, надмiрному.
Он и прежде-то, до соприкосновения с Божественным, всегда смутно его ощущал. А прикоснувшись, увидел Свет Истины, а также ощутил и осознал себя сопричастником этого миропонимания. Истина же, – понял он, – в простоте. То есть формой выражения Истины, равно как и Её сущностью, является простота.
Вот так и пришёл он, через тернии мудрований (которые сами по себе достаточно далеко возносили его, в своё время, в космические выси холодного разума), метаний и исканий суетных, а оттого – пустых и мутных, к хрустально-чистому роднику простоты.
И вот она-то, простота Истины, развязала, наконец, тенета путанные, крепко пеленавшие его прежде, и дала ему ощущение полноценности убогого и грешного существования его в бренном этом мiре. Соответственно, и мiр этот земной стал видеть он, осмысливать (поскольку, при всём его убожестве, человеком он был всё-таки мыслящим) и оценивать с позиций надмiрного своего миропонимания…
Всё это, однако, касалось, прежде всего, важнейшего, конечно же, но пока только внутреннего – духовного – его становления, развития и возрастания. Во внешнем же своём бытии он был пока ещё вне Церкви. И вполне удовлетворял духовные свои потребности «общением» с Библией, считая обрядовую сторону церковной жизни лишь внешней формой существования Церкви, а оттого – малосущественной и второстепенной. Что гораздо ближе было к протестантизму. И губительной ошибочности чего совершенно не понимал он ещё тогда. В Храм Божий они заглядывали хотя и с благоговением, но крайне редко.
В это время в городе его, как, впрочем, и по всей стране, бурно активизировали свою деятельность разные «христианские» секты, непременно и скромно именовавшие себя «церквами». Не раз подходили к нему – на улице, в трамвае – благообразного вида молодые люди и предлагали присоединиться к «церкви» их «истинной». Он отвечал им вежливым вниманием, но, к его счастью, ему было просто некогда. Все эти «церкви», при всей их разделённости, были одного – протестантского – толка. Хотя всячески стремились завуалировать этот факт. Благо для них, людям, душой и сердцем стремящимся к Отцу Небесному, но совершенно неосведомлённым в вопросах религии, трудно оценить, кто есть кто.
Однажды прочёл он в газете объявление о наборе слушателей в открывавшуюся «духовную семинарию». Его это заинтересовало. Поскольку чувствовал он в себе интерес, способности и желание к тому, чтобы заняться миссионерским проповедничеством. А получить систематическое образование в этой сфере (к тому времени он уже окончил Университет) было попросту негде.
Оказалось, что «семинарию» эту затеяли корейцы, арендовав под неё помещение в бывшем Центральном дворце пионеров. В помещении этом поочерёдно сменяли друг друга в течение дня арендаторы – «церкви» разные. Но, несмотря на разность свою, все они были «христианскими», и непременно – «истинными». И приносили с собой на «богослужения» они соответствующую «истинности» их атрибутику: гитары, плакаты, маракасы, бубны, браслетики какие-то разноцветные и прочую «церковную» утварь.
Придя к ним с немалым желанием учиться, он сразу же почувствовал себя не в своей тарелке. Всё там было как-то неестественно, наигранно. Вместо икон – коряво написанные от руки плакаты с цитатами из Апостола Павла. Неестественно-слащавые улыбочки «сияли» вокруг. Слащавые песенки (нечто, вроде псалмопений), сопровождавшиеся странными, если не сказать – идиотскими, телодвижениями, напоминали некую разновидность разнузданных негритянских спиричуэлов («духовных» песен-гимнов). Публика подобралась соответствующая, и напоминала она ему чем-то первую половину «народного фронта».
Пастор Юн (Иоанн) вместе с улыбочками лучезарными дарил и подарочки щедрые. Ручки знаменитой фирмы «Паркер», например (не забыв упомянуть их стоимость в долларах), или календари с надписью «Приведём Россию к Богу», ну, и прочие разные мелочи. Сулил также корейский пастор взять с собою в Америку (почему-то?) лучших учеников для дальнейшего обучения. При этом пастор первым делом поспешил сфотографироваться с каждым из посетителей (у него сохранился экземпляр такой фотографии). Для отчёта, наверное. В Америке…
Все эти странности специфические пережил он ради обучения премудростям «семинарским». Однако, когда начался сам учебный процесс, хватило его ненадолго. Поняв, что ничего полезного, как для души своей, так и для разума, приобрести там он не сможет, без сожалений покинул он «семинарию» ту.
Придя же после этого в Храм Божий, православный, почувствовал он что-то невыразимо родное, отразившееся в сердце его теплом домашнего очага. И понял он тогда, и твёрдо и окончательно утвердился в той мысли, что нечего делать заезжим пасторам и проповедникам разных мастей на земле его родной, Русской. Ибо она ещё за тысячу лет до появления всех этих кликушествующих пигмеев и карликов обрела незыблемую и ИСТИННУЮ свою Веру в Единого Творца мира – Бога-Троицу.
Глава пятая
Возвращение (на родину предков).
Город свой родной покинул он навсегда по нескольким причинам.
Жил он в краю, повторимся, красоты удивительной и своеобразной. Но однажды выехал с семьёй он в отпуск, в котором проехали они по стране и посетили родственников его жены. В отпуске этом и крестили они, как помянуто было ранее, полуторагодовалую свою дочь. 3 На обратном пути заехали они к родственникам в Москву. Во Внуково прилетели они следом за Горбачёвым (буквально через пару часов), вернувшимся из Фороса после какого-то там «путча».
Прокатившись по Подмосковью, увидел он там другую, свою – Русскую – красоту. Она пленила его своей непритязательной до щемящести прелестью, и он влюбился в Россию. Именно тогда впервые ощутил он остро свою русскость. И именно с этого момента началось возвращение его к полузабытым своим корням. И с этого же момента, если говорить о месте жительства, для него не представлялась уже невероятной возможность проживания вне его города…
3 Жена его всё настаивала на необходимости крещения дочери. Вот и собрались они как-то да поехали в городской храм Архангела Михаила, где и предали дочь свою таинству крещения. Каково же было их удивление, когда узнали они впоследствии, что случилось это в самый день её именин – день Успения праведной Анны, матери Пресвятой Богородицы.
Город же его на глазах превращался в бандитско-воровской шалман, с соответствующим этому качеству мерзким мурлом. А на мурло это насмотрелся он на своём веку более чем достаточно, до тошноты. Однажды довелось ему пронаблюдать такую вот картинку. Как-то поехал он с женой в мебельный салон в одном из районов города. Сойдя с трамвая и идя вдоль дороги, услышал он вдруг настойчивые сигналы автомобильных клаксонов. Взглянув на дорогу, он оторопел.
По дороге двигалась бесконечная колонна иномарок. Едва увидев морды владельцев этих машин, он сразу же узнал в них новых «хозяев жизни» – уголовную братву. По всему видно было, что направлялись они на какую-то грандиозную сходку, «стрелку», на их языке (нечто, вроде конференции, если говорить языком человеческим). Впереди колонны, на не очень «крутых» машинах ехали «шестёрки» и, нетерпеливо и нервно «клаксоня», сгоняли с дороги нерасторопных и замешкавшихся «лохов». За ними следовали дорогие джипы «авторитетов». Строгая иерархия заметна была в этой колонне: чем ближе к концу колонны, тем проще были машины. В самом же хвосте её дребезжали обшарпанные и битые колымаги совсем уж распоследних «шестёрок».
Он с отвращением плюнул при виде этого зрелища. Но совсем уж ужаснулся он, когда вышел из салона и увидел как последние, припозднившиеся «шестёрки» догоняют уходящую вдаль колонну. Не менее получаса продолжалось это демонстративно наглое «дефиле», от которого веяло не менее наглым вопросом: ну, кто против нас?!! Он действительно ужаснулся. Так ехать может только власть! И эта реальная власть, ничего и никого не стесняясь, с вызывающе наглой и отвратительной ухмылкой себя продемонстрировала…
К этому остаётся добавить только, что лет через восемь-десять реальность этой власти будет утверждена вполне «легитимной» её официальностью. Ибо на губернаторский «трон», с благословения всенародно любимого кремлёвского главнокомандующего полковника-кагэбэшника, беззаветного борца с «международным терроризмом», коррупцией и криминалитетом, залезет и по-блатному разнузданно развалится в нём лихой браток по кличке «Шепелявый». А тот, в свою очередь, обеспечит
С уважением
Александр