вообще возможно, на определённый срок, по истечении которого они, как отбывшие наказание, обязательно освобождались. Конечно, были осужденные за тяжкие преступления на пожизненную каторгу. Но и у них, и у остальных заключённых были определённые права – право на прошение о помилование или смягчение приговора, строго регламентированный порядок отношений между каторжанами и администрациями мест заключения, за соблюдением которого добросовестно следило государство. Труд заключённых конечно был тяжёлым, каторга – не санаторий, но он не был в принципе направлен на то, чтобы изнурить каторжным трудом заключённого до смерти. Каторжане могли свободно получать посылки с одеждой и едой, деньги, им довольно легко можно было получить свидания с родными, вспомним хотя бы знаменитых жён декабристов.
Если сравнивать сталинский ГУЛАГ и царскую каторгу, то труд гулаговских заключённых был гораздо тяжелее труда царских каторжан, а длительность рабочего дня дольше. В ГУЛАГе труд был настолько тяжёлым, что физически было трудно выжить, будучи годами изнуряемым таким трудом. Зачастую, когда незаконно репрессированным заключённым особенно не везло, они попадали на Колыму, на Крайний Север или медные рудники Джезказгана, где бесчеловечные условия труда сводили в могилу самое большее за несколько месяцев самых сильных, здоровых, молодых и выносливых людей. Многие не знают, но когда в Магадан для добычи золота в тридцатые годы прибыла первая партия заключённых с конвоирами, вместе несколько сот человек, то первую колымскую зиму не пережил ни один человек – ни из заключённых, ни из конвоиров. Нормы питания в сталинских концлагерях были гораздо меньше, чем на царской каторге – это официально утверждённые нормы, до заключённых же доходила в лучшем случае половина, поскольку продовольствие разворовывалось как лагерными служащими, так и приблатнёнными заключёнными. Посылки, свидания были или вообще запрещены в концлагерях, или очень жёстко ограничены. Условия проживания царских каторжан были несравненно лучше, чем у гулаговских. У сталинских заключённых, в отличие от царских каторжан, не было даже надежды, что они когда-либо выйдут из заключения. Все их прошения о помиловании, пересмотре дела, уменьшении срока заключения никогда не удовлетворялись, в то время как при царе смягчение приговоров по различным мотивам было заурядным делом.
Тем, кто чудом, в невыносимых, нечеловеческих условиях выживания доживал до окончания своих семи-десяти-пятнадцати лет (двадцать пять лет смогли отбыть, наверное единицы, да и то, освободились лишь в результате всеобщей Хрущёвской амнистии), или сразу, не выходя из лагеря получали новый срок, или, ненадолго выбравшись на свободу, снова репрессировались. По заведённому Сталиным порядку освобождение из ГУЛАГа не приветствовалось – уж коли признан врагом народа, то вот тебе пуля в лоб, или сиди пока не загнёшься. Любой заключённый ГУЛАГа мог быть в любой момент расстрелян даже не за провинность, а из прихоти, не то что по приказу начальника лагеря или его помощников, а просто убит любым рядовым конвоиром. Заключённых регулярно избивали, над ними могли провести любые пытки в соответствии с садистскими наклонностями лагерной администрации, искалечить, совершить в отношении их любое насилие. Жизнь и судьба сталинских заключённых полностью находилась в руках администрации и охраны лагеря. При царе политические заключённые и уголовники размещались в местах заключения отдельно, в ГУЛАГе же «социально-близкие» уголовники были первыми помощниками лагерной администрации по контролю и ещё большему ужесточению условий содержания политических, чем это было предусмотрено даже жестокими инструкциями НКВД.
Невозможно, да и без надобности в нескольких фразах описать то, на что Солженицыну для создания документального обвинительного приговора большевистскому режиму «Архипелаг «ГУЛАГ» понадобились годы жизни и три толстых тома, да и то, как признавался сам автор, далеко не всё туда вошло. Но Солженицын, сравнивая в своём бессмертном произведении сталинскую каторгу с царской, называл последнюю чуть ли не отдыхом по сравнению с ГУЛАГом. Однако нас сейчас интересует не это. Самое главное отличие ГУЛАГа и его «близнецов-братьев» за границей - его заключённые, в отличие от прежних каторжан, не имели совершенно никаких человеческих прав, кроме двух – права трудиться и права умереть. А ведь это как раз главный отличительный признак рабства – у рабов тоже нет никаких прав. Поэтому прежние каторжане и в царской России, и в других странах не были рабами, а гулаговские заключённые, как и заключённые концлагерей других античеловечных режимов были самыми настоящими, без малейшего преувеличения, рабами.
Сталинскому режиму для проведения индустриализации требовалось всё больше и больше рабочих рук. А тут как раз вовремя образовалась такое новое старое явление, как рабство заключённых и система ГУЛАГ. Поэтому зачем привлекать на стройки в Сибири свободных рабочих и специалистов – их ведь нужно как-то заманить на эти стройки – повышенными, может быть даже в несколько раз, зарплатами, создать более-менее достойные условия для проживания их и их семей, а это значит, нужно строить жилые дома, школы, детские сады, больницы, обеспечивать свободным работникам какой-то досуг, а это так всё сложно, да и незачем. Гораздо проще посадить нужное количество людей и отправить их на эти самые стройки, на рудники, на добычу золота. Это Столыпин, заботившейся прежде всего о России, о русском народе и делавший всё для их блага, проводя свою великую аграрную реформу, предусмотрел для желающих переселиться в Сибирь и другие окраины России всё, что только можно - налоговые льготы, заранее выделял наиболее плодородные земли. По инициативе Столыпина была разработана специальная модель вагона, в котором крестьянам-переселенцам было бы удобнее всего перевозить на дальние расстояния скот и скарб, и тысячи таких вагонов были построены. Позднее такие вагоны так и прозвали – столыпинскими. Большевикам в таких вагонах, предусмотренных изначально для перевозки скота, очень удобно показалось перевозить заключённых. И система работала бесперебойно. Народные комиссары, стоящие во главе разных секторов экономики, исходя из установленных планов определяли, сколько людей и на каких объектах им не хватает. НКВД через репрессии обеспечивал «народное хозяйство» страны нужным количеством трудовых ресурсов, которые развозили по все стране в столыпинских вагонах. Постоянная потребность в трудовых ресурсах, осложнённая высочайшим уровнем смертности в ГУЛАГе и вследствие этого огромной текучестью контингента, тоже подстёгивала расширение репрессий, и была одной из причин того, что репрессии стали массовыми и охватили всё общество, всю страну. А советские граждане искренне гордились тем, что в СССР люди не страдают от безработицы, как в «загнивающих» капиталистических странах.
Очевидно, что главным инициатором репрессий был Сталин. Есть такая версия, что великий русский психиатр Бехтерев как-то, посетив Сталина в 1927 году, поставил ему диагноз «тяжёлая паранойя». Через несколько дней он скоропостижно скончался, отравившись какой-то едой. Насчёт поставленного диагноза не знаю, сам не слышал, но, думаю, связь между встречей Сталина и Бехтерева и его странной смертью сразу после этой встречи однозначна. Не так уж часто врачи и академики травятся до смерти обычной едой, причём умер он один, больше никто, и сразу после визита к Сталину. Причинно-следственная связь очевидна. Что же касается паранойи, то, несомненно, у Сталина она была, вопрос лишь в том, в какой момент времени она перешла определённую границу и приняла самую тяжёлую форму. Всем известно, что он всегда обладал патологической подозрительностью и недоверчивостью. В последние годы жизни Сталин заставлял охранников заходить вместе с ним в туалет, на своих ежедневных валтасаровых пирах (в то время, когда вся страна голодала) заставлял соратников-собутыльников первыми пробовать блюда и напитки, внезапно назначал или отменял свои поездки, наугад выбирал маршруты движения, также в последнюю минуту наугад выбирал, в какую машину из своего кортежа он сядет, его дачи всегда охраняло несколько колец многочисленных телохранителей.
Главной чертой старых большевиков, вступивших в партию чисто по идеологическим причинам, до мозга костей поверивших в коммунизм, была их жертвенность, готовность к самопожертвованию. Уверен, что это было у всей верхушки большевиков, правда это у них сочеталась и с жаждой власти, и с ненавистью к самодержавию, либералам, буржуазии и вообще всей старой царской России, а ненавидели они её люто, за что распяли и изнасиловали. Присутствовала ли жертвенность в молодом и горячем грузине Иосифе Джугашвили, в принципе непонятно с какого перепугу решившего стать именно большевиком, хотя его натуре вроде бы больше соответствовал эсеровский терроризм? Думаю, да, была и в нём. Он, правда, не сражался на московских баррикадах в 1905 году, но зато участвовал в грабежах и разбоях (называемых большевиками экспроприациями) на Кавказе, что не никак не характеризует его как труса. В 1917 году он принимал самое активное участие в подготовке Октябрьского переворота, будучи верным соратником Ленина и во всём его поддерживая. А ведь это тоже было делом довольно рискованным, не сапоги тачать. Во время Гражданской войны он немало поездил по фронтам, где близко сошёлся с Будённым и Ворошиловым. Хотя в окопы не совался, сидел в основном в штабах, но война есть война, несёт в себе большой риск для всех, даже для высших военачальников. Внутрипартийная борьба была делом более безопасным, и Сталин, увлёкшись ею, мало чем рисковал. В двадцатые годы даже полное исключение из партии и изгнание со всех постов не означало, как десятилетием спустя, неизбежного ареста и расстрела.
Тем не менее, колоссальное нервное и умственное напряжение в ходе внутрипартийной борьбы; постоянное вынужденное, «стальное» сдерживание эмоций, а ведь Сталин был внутренне крайне эмоциональным человеком; неожиданное и потрясшее Сталина самоубийство любимой жены Надежды Аллилуевой в 1932 году; ряд неудачных покушений на него самого; репрессии против бывших партийных товарищей и соратников, так сказать, вкус первой крови - всё это привело Сталина, имевшего, видимо с рождения крайне неустойчивую психику, к тяжёлой форме психического расстройства не позднее середины тридцатых годов, а скорее всего ещё раньше, если он вообще не был болен с самого рождения. Сталин, получив наконец абсолютную власть в СССР, перешёл определённую грань, начав физическое устранение своих партийных соперников, они же бывшие соратники и товарищи по партии. И Сталин отлично понимал, что если вдруг он потеряет власть, одновременно с ней потеряет и жизнь. Думаю, что именно с этого времени в Сталине появился постоянно нарастающий с годами патологический страх как симптом тяжёлого психического расстройства. Этот страх заставлял его подписывать смертные приговоры даже
