О российской истории болезни чистых рук

полков, но не имели с гвардией ничего общего, кроме названия и двух-трех офицеров. В казармах была невообразимая теснота, нары стояли в три яруса, ученья приходилось вести на улицах.
Чем ближе была весна, тем тяжелее и страшнее делалось в казармах. Они пронизывались слухами об ужасах фронта, о продажности правительства, о благородстве оппозиции, которой мешают темные силы. ВОЮЮЩЕЕ РОССИЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО ВДРУГ СТАЛО ЧУЖИМ ДЛЯ МНОГИХ В РУССКОЙ ЭЛИТЕ.
(Выделено автором книги).
На фоне этой огромной, пока дремлющей враждебной массы, силы в 10 тысяч человек казались ничтожно малыми. Этих полицейских, казаков и солдат учебных команд было мало даже для поддержания обычного равновесия в городе с населением в два с половиной миллиона человек».

324
Да и кроме того еще и все тогда началось никак не с мелкого люда, а с тех весьма безупречно великих мира сего и это как раз они и есть, те, кто воду до зеленых чертиков в тихом пруду замутили, а в нем и без того было довольно-то илисто и сколь ведь жутко мутно.
Причем как только все — это тем чисто на редкость житейским образом и было до чего уж подробно отображено в самом что ни на есть исключительно так знаменитом романе Федора Михайловича Достоевского
«Преступление и наказание».
«Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет. Понимаешь? Понимаешь?
-Ну, понимаю, - отвечал офицер, внимательно уставясь в горячившегося товарища. - Слушай дальше. С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц, - и все это на ее деньги. Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощью посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно, крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь - тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен - да ведь тут арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит, потому что старушонка вредна. Она чужую жизнь заедает: она намедни Лизавете палец со зла укусила; чуть-чуть не отрезали»!

325
И главное от этакого простецкого образа мысли вовсе-то несносно более чем сходу всячески же разом тянет явным запашком до чего давно вконец протухшего популизма, весьма строптиво и никак неласково прячущего всякую ту сколь еще неизменную личную свою выгоду под маской до чего откровенно лживой социальной демагогии.
То есть, сначала все как оно есть более чем естественно делается, разве что чисто ведь во благо всего того совсем же вовсе как есть необъятно широкого, словно море человечества в целом…
Однако убивающий вовсе неважно, для чьей это, собственно, выгоды (не ради защиты всего своего отечества) уже тем самым заранее обречен, построить бескрайние бастионы абсолютной бесчеловечности.
Ибо, зачавшись в сущей грязи бессовестно юродствующих словопрений о лучшем благе всех и каждого, и зарождается затем наиболее кощунственное отношение ко всем ведь гражданам всех стран мира вообще!
И уж никак не иначе, а именно им и должно было, считай ведь со временем разом и стать одними теми сплошными винтиками ради на редкость сколь отдаленного и только лишь чисто ведь умозрительного блага, всех тех вовсе пока и не народившихся на белый свет в «сущем земном раю» мнимо живущих грядущих поколений.
А им между тем и близко никак не суждено было родиться и ведь исключительно как раз именно потому, что был до самого уж конца весьма резво произведен весь тот чрезвычайно грандиозный эксперимент, которому еще изначально и довелось уж в полную силу вестись разве что только над всем тем чисто всеобщим людским долготерпением.
Но некоторые между тем и по сей день до чего сладостно жуют все тот же хлеб всяческих тех навеки нынче безупречно прежних нелепых доктрин и безыскусно дармовых общественных свобод.
А между тем коли и будут некогда люди жить несколько лучше всех нас нынешних и сегодняшних, то, как дважды два, то никак не окажется самой явственной заслугой коршунов острым глазом открыто зарящихся на все те несметные кем-либо вовсе бессовестно уворованные у всего же народа неисчислимые богатства.

326
Да и вообще чье-то крайне вот несуразно низменное подстрекательство со всеми теми бесподобно наглядными разъяснениями об тех самых лишь некогда затем грядущих благах, которые довольно-то вскоре всемогуще же породит та сказочно сладостная новая эпоха и есть наиболее главная первопричина, собственно, и послужившая одним из самых неприглядных духовных зачатков нового русского бунта.
И надо бы учесть, что он совершенно не мог вспыхнуть в одночасье от одной той мелкой едва заметной глазу искры.
И, кстати, всякое мышление, сколь исподволь воздвигнутое на самом сплошном же беспричинном альтруизме, совершенно так бесследно исчезнет в огне яростно бушующих стихий, при котором все, что не будет растащено, просто-напросто сгинет в сырых подвалах или сгорит в буржуйках, поскольку дрова сами собой непременно исчезнут вместе со всем тем столь многократно проклятым царизмом…

327
Дикое зло до чего еще долго и бесправно и бродило, где-то уж весьма ведь глубоко внутри, однако никак не нашло бы оно себе этакого сколь вулканического выхода безо всех тех искусственно созданных иллюзий, до чего бездумно сотворенных людьми попросту и близко не понимавших, в какой это стране, им было дано судьбой мыслить, и до чего уж только праздно обитать.
Они до того тяжко тяготились тем, что Россия вовсе никакая не Франция, что в своих мечтах они мысленно весьма так ярко себе представляли как – это немыслимо же гордо на берегах Невы и будет ведь на деле стоять город Париж, а не Санкт-Петербург.

328
И то общество было настолько уж выпукло никак так нерусским, что приезжий чувствовал себя в нем словно бы совсем, как у себя дома.
А вот он и стих Чацкого, из бессмертной поэмы Грибоедова «Горе от ума».
«В той комнате незначащая встреча:
Французик из Бордо, надсаживая грудь,
Собрал вокруг себя род веча,
И сказывал, как снаряжался в путь
В Россию, к варварам, со страхом и слезами;
Приехал - и нашел, что ласкам нет конца;
Ни звука русского, ни русского лица
Не встретил: будто бы в отечестве, с друзьями;
Своя провинция. Посмотришь, вечерком
Он чувствует себя здесь маленьким царьком;
Такой же толк у дам, такие же наряды…»

А между тем загодя еще на себя сколь старательно примерив все, то действительно чужое и заграничное, было бы очень даже странно в свою страну и революцию совсем так ненароком чисто вот волоком не перекатить.
И при всем том совсем уж нещадно, а подчас и плащадно все эти западники исключительно как есть считай полуосмысленно хаяли все, то свое им исстари, несомненно, не совсем ведь более чем полноценно родное.
Столь отвратительно и прямолинейно всячески так и противопоставляя все то крайне неброско имеющееся в своем родном отечестве, тому самому, что, по их мнению, и впрямь-то явственно преобладало в той более чем весьма пресыщенной чисто внешним своим благообразием Западной Европе.
Причем то была, да и поныне есть самая естественная часть мышления людей, попросту совсем уж не сведущих, что в подобном духе опсовев на все свое им от века родное, они его разве что всеми силами лишь поболее никак не ко времени вспять до чего только значительнее оборотят, а то и навеки чудовищно сокрушат.

329
А чего-либо вполне нового им при всем том было, ну никак ни в жизнь вовсе вот не построить, поскольку российский народ был исключительно иным, нежели чем он мог кое-кому разве что издали в том еще призрачно розовом отцвете только-то именно что померещится.
Однако вот, (в то самое дореволюционное время) тратя часы долгих и немыслимо громогласных совместных раздумий ради того, дабы и впрямь была бы всеми силами ума и сердца до самого вот конца ликвидирована безалаберная леность всего русского народа, некоторые интеллигенты, по всей на то видимости, про то самое главное даже и не вспоминали…
А между тем речь тут идет как раз о самом достойном вознаграждении за свой из века в век неизменно нелегкий труд.
Как обо всем том до чего метко и верно некогда высказался Крымов в фильме «Асса» режиссера Соловьева.
«Чем больше горбатишься, тем меньше тебе платят».

И это уж очень даже старый российский принцип и вовсе не большевиками он был совершенно так наспех некогда выдуман.
Ну а к чему — это тогда все эти отчаянно горестные вздохи и трепетные ахи про некую еще и впрямь изначально свойственную всему народу - русскую лень?
А между тем сама по себе та лень — это лишь черная тень вездесущего и крайне так непосильного для всего же народа рабства, а потому лень на Руси исчезнет только лишь после того как появится настоящая экономическая свобода…
Но, ясное дело, куда только полегче будет вместо той главной беды на деле ведь сходу сколь так явственно примечать разве что ту одну весьма же чудовищно мерзкую ее тень.
И вот главное буквально все про нее нисколько никак не жалеючи сил совершенно безо всякого умолку уныло талдычат… как Чехов, да и тот самый Лев Толстой, а между тем и Достоевский, словно со всеми ими, загодя сговорившись туда же разом почти не кривя душой клонит.

330
И ведь все — это оттого, что кто-то попросту жил на небесах всего своего чрезмерно отменного прекраснодушия, и даже побывав в аду царских острогов, да и в никакими же словами неописуемой преисподней сталинских тюрем, они и там не сменили свои светлые, так и громыхающие пышными словесами убеждения на чего-либо более-менее объективное.
И вот он, кстати, ко всему тому исключительно же сияюще яркий пример из «Бесов» Достоевского.
«Говорят, французский ум… - залепетал он вдруг точно в жару, — это ложь, это всегда так и было. Зачем клеветать на французский ум? Тут просто русская лень, наше унизительное бессилие произвести идею, наше отвратительное паразитство в ряду народов. Ils sont tout simplement des paresseux*, а не французский ум. О, русские должны бы быть истреблены для блага человечества как вредные паразиты! Мы вовсе, вовсе не к тому стремились; я ничего не понимаю. Я перестал понимать! Да понимаешь ли, кричу ему, понимаешь ли, что если у вас гильотина на первом плане и с таким восторгом, то это единственно потому, что рубить головы всего легче, а иметь идею всего труднее! Vous tes des paresseux! Votre drapeau est une guenille, une impuissance**. Эти телеги, или как там: "стук телег, подвозящих хлеб человечеству", полезнее Сикстинской Мадонны, или как у них там… une btise dans се genre. Но понимаешь ли, кричу ему, понимаешь ли ты, что человеку кроме счастья так же точно и совершенно во столько же необходимо и несчастие! Il rit***. Ты, говорит, здесь бонмо отпускаешь, "нежа свои члены (он пакостнее