Галерея абсурда. Мемуары старой тетради

может, а только шуршит. А теперь-то он таки и вообще – опять в отпуске и замещает его Франц Густав –  широкая спина, подбородок прапорщика, вальс – танцует, но вот проявиться в свой полный, настоящий рост пока что не может – нет у него пока нужного здесь опыта. Здесь надо умней быть, чтобы ситуацию контролировать. Надо поначалу суметь многому научиться, потренироваться надо, и сначала попытаться суметь высоко прыгнуть и прикинуться сначала дымом из трубы, а только затем – трубой. И, наверное, Шестикос Валундр еще и для того говорил все это с таким видом, чтобы и ему показать «кое-что», чтоб неповадно  было. Но, конечно, не только для этого.

8

И вот, спрошу вас –  «на чем»  же теперь основан будет  надрез пошаговых вмешательств в Холомбока Доломбота прямолинейность, когда вдруг насквозь видно стало каждое движение в сторону возмущений?
– Добился своего. Все-таки трибуны умаслил!
– У него это здорово получаться стало. Франц Густав против него – кто? Так – шляпа на вешалке. Тот – «червонный король», а этот – «двойка». Шестикос-то он ведь все искусы прошел, начиная от Чускупу Сисмиланки канавы, и вплоть до того градуса выразительности в помыслах, какой может быть только после Машукиваты Кинкиного временной низменности в Понате Жо, и закончил он свои догадки железным люком самого что ни на есть примитивного Рамидинского тупика, после чего, как известно, слегка только изменил фасон, но не убеждения. И вот на чем он теперь основан – надрез этот, с «таким» вот пониманием происходящего? Шестикос давно хотел обо всем этом рассказать, но не решался. И никто не знает пока причины – почему решился теперь? Но я – знаю. Шестикос руководствовался простыми соображениями: надо научиться применять здесь обычную последовательность действий; надо сначала до угла дойти при повороте на Сервяжную, и только затем высказывания могут обрести хоть какую-то силу. Тогда можно будет высказывать версию дальнейших переименований сколько угодно!
– Да неужто он самолично на переименования в этот раз сам осмелился?! Без осведомления Роту и докладных?! Да – быть такого не может! Он хоть и подошва хоженая – да уж слишком!
– Но ведь он, думаю, как рассуждал? Пока начнут понимать «что к чему», пока подумают, как всегда «куда» и «зачем», пока усвоят, – смотришь и день прошел. А следующий день еще неизвестно «каким» будет, и понадобиться могут уже совершенно другие разъяснения. Круг ли это – не круг, ипподром или Фарватерная – будет не важно! Но пока что, о том, что с трибуны доносится, никто правила не отменял – «слушать», если, тем более, пришли не только скачки смотреть! Хороший у него появился случай – себя показать ввиду присутствия Булдыжного. Разительное отличие. Мол, сначала покричу основательно, затем покиваю, затем подойду «сбоку», а там – видно будет! Как у Достоевского.
– Так-то оно – так. Но, ведь после таких длинных и подряд произнесенных речей, в голове могут данные разоблачения застрять надолго, и тогда личных последствий не миновать! После этого могут и завязки на пути не то, что развязаться сами, но они ведь могут еще на пути и сами «завязаться», и еще неизвестно на какой узел! И вот еще – такой вопрос: а что другие строения города, которых почему-то никто с собой на ипподром не взял – они «что» при этом подумали? Ведь каждое отсутствие присутствия на площади, когда площадь на ипподроме, вызвать много подозрений могут, и тот же телеграф, увидав такое отсутствие, может, ведь, незнамо на какие действия сподобится, не знамо «что» выдать! Может ведь и такое произойти!
– Может. Вы тонко приметили. Потому телеграф теперь и «взяли». Поскольку, если не притащить другие строения с собой, а оставить их одних в городе стоять, неизвестно «что» может из них вообще выйти – какая архитектура? Придешь – поглядишь – а там беленая стена или Черзменский провал какой-нибудь! Сам город может целиком тогда не то, чтобы «измениться», но вполне может и в поезде уехать и, вернувшись, найдешь только пустырь. Так, что обычно городового оставляют, чтобы смотрел, и чтобы после было с кого спросить. В таком «одиночестве» даже примитивному зданию почтампа не мудрено замешаться в историю. Потому, как и здесь, хотя никакой нет вроде опасности влияния со стороны, нельзя думать единолично, надо во все окна смотреть – «кто, к примеру, идет теперь по улице»?
– Говорите уж – кто? Договаривайте до конца
– А вот те самые выдуманные проблемы с теми самыми глубокомысленными рассуждениями, когда думаешь, что познал Фарватерную до самого последнего фонаря и во всем ее волшебном блеске, уяснил для себя все ее проповеди, познал ее, так сказать, сущность, но на самом деле, обернувшись, увидал, что находишься внутри крокодиловой кожи, и те самые откровения твои – оттуда же. Секреты диалектики.
И только тогда ведь, только после таких «случайностей», и  можно  увидеть  самого Роту в виде вопросительного знака густых бровей над серым и достаточно невзрачным видом заката, а там и до окраин его собственных претензии можно дойти; затем – в школе; затем, может статься, станет он папиросой в портсигаре Шестикоса Валунда и его выкурят.
– Да, Шестикос Валунд этого самого, наверное, и хотел. Точно. Я забывать все время стал простую склонность Роту к перевоплощениям. И, наверное, уж точно, если умеет он это делать хорошо, то тем самым неминуемо вызывает сильную зависть у Шестикоса, – то мухой появится, то «щуром». Комедиант. Ну, и, разумеется, обозлит.
– Причем, комедиант истинный. Я его иногда люблю. Есть в нем, в Роту, что-то такое, что ни одному идиоту даже в ум не придет. То есть, я хочу сказать «ни нечто умное» чего идиот не в состоянии будет понять, а до того еще более идиотское, что только руки разводишь. Ведь допускает же, зная, что может из всего этого выйти, такую оперу в самом танцзале! И – ничего. Иногда даже намного интересней получается, чем всегда получалось. И такая его прогрессия (вместе со своим добродушием и допуском сегодняшнего оратора на трибуну) более пристанет глазу, чем когда ходит он в затрапезе, как бухгалтер – и не скажешь, на него посмотрев – дьявол (хотя сапоги – похожи). Он, верно, говорит так: «Перебесятся – новая жижа будет». И даже не догадываются при этом, что марево дыма от него такое, что обязательно повесишь топор и неизвестно еще на чью голову! Вернемся.
И когда молчание с трибуны кончилось, и Дульский проем, дав передышку, снова заработал на полную мощность, должны были появиться тогда по кругу колонны и флаги участников состязаний, и появиться должно было другое штатное расписание, но такого не произошло. Поезд только мелькнул вдали, размазались, как в сиропе, вязкие силуэты с двузначными номерами на спинах и исчезли. Было даже подозрение, что украли сами ключи события. Но всегда ведь запасные есть – у вахтерши.

9

– А, между тем, сам Роту, проснулся в этот день поздно, и достаточно внимательно посмотрел за окно, увидал вдали ипподром, на крыше – Шестикоса, а на пощади – дуб. «Интересно» – подумал он и принялся одеваться.
Пока что он, как стало часто бывать, –  сторонний наблюдатель, ничего явного не подозревает, – никто пока что не знает «где Кацуская» и не говорит ему, – он спокоен и почесывает только спину. И если, к примеру, связать ему свитер из того же Жерондона Булдыжного волосяного покрова и подарить такой подарок на именины, то, право, ничем невозможно будет возмутить. К тому же, нужно сейчас будет позвать  Валанду Оськину (прядильщицу), да пообещать ей, если спрядет хорошо, привилегии. Пусть ее – побаловать! Иногда – можно. Раньше под телегой валялась, а вот тогда, гляди,  – на подиум! Рожи вопрет в стену (то есть, – рога – ме...е...е). И золота ей не надо.  И с места ее не сдвинешь. Но – пусть.
– Да, такой подарок кстати бы вышел – а то, того гляди, Роту возьмет и опять все увеселительные мероприятия отменит, а у меня абонемент.
– И, между тем, пока идет он к месту события и ни о чем еще, как следует, не подозревает, давайте мы теперь вернемся на ипподром и посмотрим на то «что» происходит «между этим». 
«... следовательно, тогда, – продолжил Вадундр, (исходя из момента, что не каждой ноге нужен туфель и не каждой туфле нужна нога) – можно точно сказать, что первым придет к финишу самый умный, если даже все это потенциально принадлежит к области оптических обманов!»
«Не факт – донеслось с трибун»
«Можно поспорить!»
«По закону самообразований, так сказать!» – возразил он. «По факту предрасположенности «финишировать»! И чего тут спорить! В нашем случае это будет – конь-Мартрадор» – сказал он.




10

– И вот теперь надо, наконец, осветить здесь тот факт, что когда притащили на ипподром кристофер и содрали оттуда Булдыжного, конь-Мартрадор, который участвовал в забеге (и еще не зная точно «какую философию» выведет Валундр), так и поступил. Участвуя в забеге от первого штатного Висмигонского корпуса Крим-конской королевской кавалерии, именно он конь-Мартрадор, в тот самый момент, когда все состязающиеся подошли к барьеру, дождались старта и поскакали вперед, сделал только вид, что поскачет, а сам даже не собирался. Стоял, как вкопанный – Карлансабир Окатава даже лопату принес откапывать. И, безусловно, как можно подумать, ему подсказали так сделать (то есть, Мартрадору) – сам бы не преминул додуматься. Но, вот, кто именно подсказал ему так поступить, откуда такая догадливость могла с ним случиться? С какого сомнения? Недавние маневры, я слышал, хотя и отличились молниеностностью действий и были применимы разные стратегические новшества, не говоря уже о тактике, в целом прошли в чинном порядке, и кроме этой атаки конь-Мартрадор, как известно, ни в чем больше не участвовал. То есть, как выясняется – не от кого было обороняться. Так с какого сомнения?
Можно предположить, конечно, что инициатива данного обстоятельства принадлежала другим составляющим – ну дождь, там, пошел или какая-нибудь другая слякоть намекнувшая ему о том, что «бежать» теперь ровным счетом никуда не стоит и лишнее.. Но можно так же предположить, что не только внешние причины повлияли на его решение и позабылись притом, важные пункты пошаговых инструкции к соблюдению предписанных параграфов «бежать», а были тому причины и внутренние (иной окунь, ведь, бьется о борт судна так, что теряет сознание). Впрочем, можно так же и не предполагать себе ничего.
– Да, вы правы, обстоятельства разные могли быть.
– А между этим –  чтобы не говорили, – как ни крути, и как постромки на всю длину не раскручивай,  но ведь именно отсюда и получилось, что, конь-Мартрадор пришел первым и, как ни в чем ни бывало, наклонил свою гриву под венок.
– Вы предполагаете здесь какую-то причину такому поступку?
– Я не только предполагаю, я догадываюсь уже наверняка! Именно потому-то подковы он еще сохранил в целостности; именно потому то, ходил после гоголем перед взмыленными и пристыженными соперниками; и именно потому результат показал феноменальный – при расстоянии четыреста высокорослых берез в длину время прохождения дистанции – ноль секунд. То есть – рекорд! Все другие скорости, как понимаете, ни сейчас, ни впредь не составят ему  конкуренции. Феноменально только то, что однообразно. И потому