Василиск

сядет солнце. Он будет в полном Вашем распоряжении. Ему Вы можете доверять больше, чем мне или отцу Альтману.
Герр Штейн поднял кружку в знак согласия и допил вино. Ксендз аккуратно сложил листы и спрятал их под сутаной.

Аптекарь вернулся домой почти за полночь, с трудом пробираясь при свете уходящей луны по давно не убранным мокрым улочкам, стараясь держаться ближе к домам, чтобы не угодить в огромную лужу.
День прошел также как и вчера, а вчера ровно также как и неделю назад. Нескончаемая вереница людских  лиц, лишенных красоты, достоинства духа. Страждущие приходили за помощью, многие, кому было отказано, пытались взять силой, но сил уже не было ни у кого. Костел был переполнен; и сложившееся было разделение на прежних и тяжких больных превратилось в единый котел людского страдания, насквозь пропахший запахом смерти.
Те, кто могли ходить, помогали добровольным медсестрам кормить тяжелобольных, убирать за ними, обмывать умерших, но сил не хватало.
Отчаявшиеся снискать хоть толику надежды озверевали, норовя плюнуть в лицо доктору или медсестре, поэтому маски приходилось менять довольно часто.
Герр Штейн понимал, что большого толка от масок, да и от его назначений не было. Но внешний вид, серьезность и забота помогали многим уходить спокойно. Случаи агониального бреда снизились, аптекарь определено находил в этом заслугу своего можжевелово-облепихового отвара. Так или иначе, но другого уже просто не было – беда истощила все его запасы, накопленные годами собирательством, выращиванием в своем маленьком огородике возле дома плотника, все было отдано людям. Аптекарь ни разу не пожалел о растрате своих сокровищ, в меньшей степени его сейчас волновала доходность дела.
Основной вопрос вставал о еде и дровах. Склады города худели с той же быстротой, с какой спичка прогорает на ветру. Все ожидали привоза с освещенной земли, так называли земли, ранее свободные для перемещения, а ныне далекие, несбыточные. А привоза все не было, только бургомистр раз в несколько дней кормил население очередной порцией надежды густо сдобренной пустой моралью.
В мыслях о завтрашнем дне, а точнее о том, чем же они будут кормить завтра больных, аптекарь подошел к дому. В животе с надеждой заурчало, он прибавил шагу, Анна должна была ему передать через Франка обед, он настолько привык к ее заботе, что почти бежал домой. В предвкушении он прошел, не заметив пустую телегу с худой лошадью и отворил дверь.
Аптека была открыта, все помещение было заставлено мешками, склянками, мешками с углем, посередине расположилась большая железная печка с тремя большими кастрюлями.
Герр Штейн вспомнил утренних гостей, он совсем забыл об этом, вот уже и память начала подводить, а, может, он просто старался об этом не вспоминать?
Он прошел мимо мешков с углем, стараясь не испачкать платье, но все же краем плаща задел один из них. На кухне послышались голоса, кто-то раздул свет в лампе, двое сидели в темноте, дожидаясь его.
Первым вышел здоровый детина с закрытым наполовину черным платком лицом. Герр Штейн без труда признал в нем Франка и дружески помахал ему. С первой же их встречи он догадался, на кого работает этот костолом, впрочем, это не отпугнуло его. Тем более что Анна питала к этому изуродованному людьми и жизнью человеку теплые чувства, и Герр Штейн отчасти понимал ее, насколько мужчина может понять чувства женщины.
Франк поклонился ему, аптекарь приветливо помахал ему в ответ.
Вторым же из кухни вышел невысокий молодой человек с густой черной бородой. У него был колючий острый взгляд, делавший его лицо недоброжелательным.
— Меня зовут Густав, — весело приветствовал он его, бородатое лицо отобразило подобие улыбки, глаза на секунду помягчели, но сразу же вернули себе острые шипы. —  Мы с Франком привезли все, что Вы просили, проверьте, пожалуйста, если что-то забыли, тоФранк завтра привезет пораньше.
Франк утвердительно покивал и начал прощаться, делая неуклюжие реверансы, это особенно нравилось детям на старой мельнице, герр Штейн был там один раз сразу после тайного переезда. Тогда же он в последний раз видел Анну, наказав неустанно следить за детьми, тут он и сам справиться.
С кухни донесся запах погретого ужина, в животе аптекаря недовольно заурчало. Франк жестом показал, что Анна для него все передала. Они распрощались, и герр Штейн остался вместе с бородатым юношей.
Ужина хватило на двоих. После трапезы выяснилось, что Густав остается с ним до тех пор, пока его помощь будет нужна. Выпив по бутылке вина, они быстро сдружились, бородач оказался довольно веселым малым, а лицо ему досталось от бабушки, та была ведьма, шутил он.
Работа спорилась, через несколько дней все было почти готово, оставалось только испробовать результат.

Слушайте, слушайте, слушайте! Его Высокопреосвященство передает свое благословение и молится о спасении наших душ! – глашатай с выпученными от напряжения глазами тяжело дышал, набираясь сил. Ему было все труднее перекрикивать толпу, которая с каждым его словом начинала роптать все громче.
Горожане обступили небольшой сколотый наспех деревянный настил, задрапированный красной тканью, отчего издали он походил на кусок несвежего мяса.
— Что нам толку с его благословения? – кричали озлобленные голоса, находя поддержку в одобрительном гуле. – Пусть сам приедет и, мы его сами благословим!
Толпа громко и истерично засмеялась. От этого смеха у бургомистра сжалось во всех местах, поэтому он осторожно сделал несколько шагов назад. Свита бургомистра, а также несколько сановников от церкви, прибывших сегодня в город, видя реакцию бургомистра, поспешили убраться с помоста, прячась за спинами гвардейцев.
Глашатай обнаружил, что он остался почти один и со страхом посмотрел на стоявшего чуть поодаль отца Довжика.
— Не бойся, — тихо проговорил он, — ты невиновен, другим стоит бояться.
Глашатай собрался с духом и продолжил, стараясь еще пуще перекричать толпу.
— Только искупление греха, породившего эту чуму на наш город, только искреннее покаяние спасут наши души и даруют бессмертие!

— А сейчас что, подыхать как собакам? – взревела толпа. Было сложно определить, кто действительно являлся в ней подстрекателем, капитан гвардейцев поначалу определил нескольких, но сейчас они только молча потрясали кулаками в сторону ратуши.
— Они ждут, когда мы все подохнем от голода! – закричала растрепанная женщина, срывая с себя платок. Толпа чуть отступила, освобождая ей место. – Нам нечем уже кормить своих детей! Мои деточки помирают от голода, а это епископ объявил закрыть дороги! Мы хуже мышей в мышеловке!
— Да! Долой епископа! Долой бургомистра, где эта жирная свинья! – толпа взревела, практически уперевшись в трибуну.
— Епископ желает нам всем благоверия и терпимости! – глашатай перешел на фальцет, срываясь на каждой строчке послания. – Только очистительный огонь поможет изгнать дьявола из нашего города! Только истинная вера поможет нам определить потерянные души и освободить их от плена демона, поднявшегося из пучин ада, чтобы поработить наши души и уничтожить нашу плоть!
— Какой еще огонь? Кого они хотят очистить?— толпа недоуменно зароптала, сбавляя гул возмущения.
— Лишь те немногие, кто в борьбе с демоном смогли остаться в живых, лишь те, кто смог сохранить плоть, но потерял разум и душу – они и есть посланники дьявола!  Только огонь поможет освободить наших детей от демона, поглотившего их душу!
— Это все аптекарь! – выкрикнула худощавая женщина, стоявшая все это время чуть в стороне.
— Он прячет дьявольские отродия!
— Вот ее ребенка прячет аптекарь! – другая женщина, стоявшая в середине, вытащила из толпы трясущуюся от страха женщину, прижимавшую к груди небольшой сверток с одеждой. – Ее дитя приняло на себя дьявольское семя!
— Это неправда! Люди добрые, не верьте ей! – она начала усиленно молиться, поднимая глаза к затянутому серыми тучами небу. Незаметно к ней быстро подошел небольшой мужичок из толпы и быстро нырнул обратно, растворяясь в ней.
Женщина упала на колени, у нее горлом пошла кровь, она покачнулась и упала на землю, не выпуская свертка из рук.
— Вот! Господь покарал ее за богохульство! – вскричала все та же обличительница.
— Сжечь неверных! —  раздалось с разных концов.
— Сжечь! Сжечь! Сжечь! – толпа скандировала, объединившись в порыве ненависти.
На трибуну вернулись бургомистр со свитой, поддерживая толпу воинственным видом.
Отец Довжик стоял, склонив голову, вокруг него вставал демон безумия, возвышаясь уже над куполом церкви, скрывая своим оскалом последние лучи солнца.

Старая мельница поскрипывала при каждом дуновении ветра. Лопасти были уже наполовину сгнившими, часть просто отвалилась, но ветер, по старой привычке, раз за разом пытался  заставить их вращаться, но мельница только скрипела, подпевая ему протяжным низким контральто.
Насколько хватало глаз, вокруг было ни души. Раздолбанная подъездная дорога заставляла возниц соскакивать с повозок и вести лошадь вручную, старательно отводя телеги от глубоких ям, скрытых под тяжелой серой гладью.
Город заканчивался на этой дороге, уходя в никуда, дорога вела к глубокому оврагу, дьявольскому логовищу, как его называла детвора.
Взрослые всегда запрещали детям играть в этой местности, но взрослеющие мальчики, да и девочки, старавшиеся не  уступать мальчишкам по храбрости, каждое лето ночью стремились сюда.
С другой стороны от мельницы находилось заброшенное кладбище. Никто никогда не помнил, чтобы кого-то на нем хоронили, да и припомнить работающую мельницу уже не могли даже самые старые жители города.
Когда под покровом ночи Анна вместе с личной стражей отца Довжика тайно привезла спящих детей, она испугалась, что они попытаются убежать. Но дети, проснувшись поутру, так обрадовались, находя в этом только им известную тайную игру.
Анна и сама еще ребенком переспорила мальчишек и дальше всех спустилась ночью в дьявольское логовище. Странно, ей ни тогда, ни сейчас это место не внушало страха. После этого случая былые друзья стали ее сторониться, а некоторые родители требовали исключения ее из церковной школы.
За окном начинало светлеть, когда вдалеке послышался легкий стук копыт. Потом всадник спешился, и легкие шаги медленно приближались к заброшенному зданию.
Анна быстро погасила лампы, оставленные ей для шитья, ей почему-то не спалось этой ночью. В последнее время она потеряла сон, предчувствие беды гнетет ее сердце, не давая заснуть. Поэтому Анна по ночам, когда детишки спали, спокойно шила для них незатейливую одежонку.
Родители детей более не могли  передавать им гостинцы, матери шили для своих чад новые платьица и камзольчики, но складывали все в сундуки.
Город сошел с ума, вот уже целый месяц все  как помешанные рыщут по углам, каждый хочет первым найти дьявольские отродия.
Анна передернула плечами, вспоминая о нападении на госпиталь, с какой яростью люди ненавидели тех, кому удалось не умереть в первую же ночь. Тогда появился Франк и другие. Теперь она знала, что все они служат отцу Довжику. Сначала это ее так перепугало, но потом все улеглось.
Как ни странно, но именно они помогли спрятать