металлической пластиной на кисти руки. Умбон, закрывающей полностью саму кисть левой руки, которая должна была находиться всегда под самим прямым ударом противника и пальцы гладиатора Ритария. Оба в военных с динными голяжками из кожи и шнуровки красных калигах и широким металлическим из гибких сочленений поясом и спущенной вниз, поверх белой юбки из грубой шерсти пластин металла до колен, прикрываюшей у обоих Ритариев их голые бедра ног от острого колющего и режущего оружия.
Из оружия, у обоих только трезубец на длинной рукояти для выброса вперед как копье и боя на расстоянии. И у каждого сеть. Сеть сплетенная из волокон жесткой грубой шерсти со множеством грузил по краям для лучшего размахивания сетью и при броске заматывания сети вокруг противника. Еще сетью можно было орудовать при умении как ударным оружием. Прямо теми грузилами подсекая противника и повреждая даже при сильном точном ударе руки или чаще всего ноги врага.
Ганик смотрел на своего противника. Он, не торопясь, пока была возможность, изучал конкурента арены. Опасного, по всему было видно, как и он сам. Тоже умелого Ритария из Капуи. Они ходили кругами друг, напротив друга, медленно сближаясь в полной тишине. Как по команде, крик и рев на трибунах большого каменного амфитеатра прервался мгновенно, и наступила гробовая тишина. После того, как оба противника поприветствовав стоя на горячем песке арены перед главной трибуной императора Тиберия. И чуть ли не весь сенат, и зрителей лозунгом – Идущие на смерть, приветствуют тебя!
Наступила эта гробовая и жуткая тишина. Тишина финального боя между двумя мощными и умелыми Ритариями двух известных на весь Рим школ Олимпии и Капуи. По разрешению императора Тиберия, противники начали медленно сходиться в смертельном поединке друг против друга.
Ганик не спускал своих синих глаз со своего противника, который тоже смотрел на него, не отрываясь, и изучал его. Вароний, кажется, звали его. Тоже синеглазый и смуглый телом бактриец по происхождению. Так зачитал Эдитор со своей ораторской эдиторской трибуны перед смотровым ложем самого Тиберия Клавдия Нерона. Краем глаза Ганик выхватил фигуру сидящего на кресле троне из чистого золота самого императора Рима. Он увидел вновь его, точнее его фигуру, одетую в яркую пурпурную длинную богато расшитую золотыми узорами и нитями одежду, тогу трабею, посвященную Богам Рима, он и сам был как олицетворение Бога. Земного Бога. Всего в золоте украшений, золотых сверкающих на солнце под черным навесом между колоннами царственного трона, увенчанными золотыми орлами и львами выступающего, чуть вперед над самой ареной. Между двумя висящими на них эмблемами и знаменами, свисающими вниз с трибуны самого ложа с гербами дома Юлиев. В перстнях на всех пальцах и браслетах на запястьях обеих рук. В золотой царственной тиаре из золотых оливковых ветвей. Тиберий I, сидел рядом со своей матерью Ливией. Тоже богато по-царски одетой римской матроной, и тоже в золоте украшений. По сторонам от трона императора…
- «Трона» - вдруг отозвалось произвольно в мозгу у Ганика - «Трона» - снова как чьи-то слова услышал он - «Трона Бога».
Он не помнил, где их слышал. Уже не помнил. Он стал вообще со своим быстрым взрослением забывать все, что когда-то видел во сне. Он где-то слышал про трон. Про Бога. Про своего отца. От кого-то. Но где и когда уже не помнил. Прошло несколько лет, и он забыл все. И даже это. Ему было уже тридцатьпять и по возрасту теперь и по разуму. Он был взрослый молодой очень сильный натренированный мужчина. И со взрослением, он забыл все, все что видел во снах. Он был теперь воин арены, как и его друзья по его гладиаторской школе. Как его лучший друг гладиатор фракиец Ферокл. И ему даже стало нравиться то, что он делал. И он совершенно все забыл. Забыл свои те сны, которые когда-то видел и рассказывал по детской наивности своей приемной матери Сильвии. И забыл, как приемная мама Сильвия рассказывала ему о какой-то встреченной русоволосой нищенке, которой обещала его охранять и беречь как родного сына.
- «Трон» - снова отозвалось в его голове. Кто-то ему произносил это слово. Ганик подумал, что когда-то слышал его. Но от кого? Сильвия этого не говорила ему, тогда кто? Но какой трон и чей. И глядя на трон императора Цезаря Тиберия, вдруг почему-то признал это слово до боли знакомым. Он вдруг пришел в себя, и это было очень кстати. Его противник, приближаясь к нему в круге, стал кружить своей большой веревочной плетеной сетью с грузилами над своей головой в правой руке. Он готовился нанести первым свой удар по Ганику, по противнику его Ритарию. Ганик пришел в себя и сосредоточил себя на поединке. Ему нельзя было отвлекаться. Это сейчас было крайне опасно, и он снова сосредоточился на противнике, лишь краем глаза улавливая то, что творилось на той императорской трибуне. И вокруг нее, когда при кружении кругом со своим смертельным противником становился лицом к ней. Он видел всех сенаторов Рима и их жен в богатых расшитых золотом разноцветных одеждах и прислугу, рабов и рабынь, суетящуюся возле них и подносящую им напитки и фрукты. И ту, что стояла на ногах у самого верхнего каменного ограждения барьера. Это была Луцилла Вар. Та самая сучка Лентула Плабия Вара. Дочка сенатора, патриция и консула Рима. О которой, упомянул его наставник и учитель Ардад. И смотрела только на него. С самого начала смотрела на Ганика. Именно только на него. Эта богатая и очень молодая, но злобная особа. Освещаемая ярким горячим солнцем и отсвечивая темным силуэтом в ореоле света лучей от яркого горящего светила. Стоящая этакой черной почти тенью в ореоле яркого вокруг огня, на самой жаре и смотрящая на него на Ганика.
- «Луцилла Вар» - подумал Ганик - «Дочь сенатора Лентула Вара». Он видел ее один раз и то мимолетно, когда Лентул Плабий Вар заезжал к Харонию в гости. И эта молодая злобная сучонка, еще тогда присмотрела его Ганика. Случайно увидев тренирующимся с открытого балкона виллы. Она долго на него смотрела, и о чем думала неизвестно.
- «Это она специально. Стоит там специально отдельно от всех, чтобы он видел ее, там возле императорской трибуны Тиберия» - Ганик, думал сейчас и не знал, что случиться дальше, но она привлекла его внимание. И он то и дело, бросал на нее в полной наступившей тишине амфитеатра свои взгляды. Еще с того момента, как только он вышел на этот горячий от полуденного солнца песок, она подошла в момент их приветствия Тиберию и всем сенаторам и плебсу Рима к тому верхнему ограждению барьера. И так и стояла и смотрела на него. И теперь этот поединок. Поединок двух Ритариев, двух враждующих и не примеримых, как на песке амфитеатра, так и в миру гладиаторских школ.
***
Вароний раскручивал сеть над головой и сближался с Гаником. Он готовился к атаке, но Ганик пока бездействовал, и примерялся к ногам Варония. Он считал его глазами шаги в калигах по горячему песку арены.
Ганик скрутил свою тяжелую с грузилами сеть и не спускал своих глаз с противника. Он не собирался ее крутить над головой, как это делал его враждебный оппонент Ритарий. И в тот момент, как только в него полетела раскрытой во всю ширь, гремя грузилами большая плетеная сеть. Ганик ловко уклонился от нее понизу. И подпрыгнув близко к противнику гладиатору, забросил на его ноги свою скрученную в длинную косу сеть. Та, захлестнула противника Ритария ноги, обмоталась вокруг обеих ног бактрийца Ритария Варония, запутываясь вокруг его них, и перепутываясь грузилами, больно ударяя противника Ганика по ногам. И Ганик рванул сеть, на себя отпрыгнув назад, выставив свой трезубец вперед на противника.
Ритарий противник упал. Он не ожидал, видимо такого выпада. Он даже понять ничего не успел, потеряв, пролетевшую над пригнувшемся Гаником свою сеть и выронив свой на деревянном длинном древке на раскаленный на солнце песок острый трезубец. Трезубец с острым на конце древка пикой наконечником. Что говорило о том, что Ритарий Вароний был еще и Гоплитом. И действовал обеими положениями своего смертоносного орудия, что было гораздо опаснее. И Ганик это сразу понял, и смог нанести свой ловчий прием. Сбив соперника Ритария с ног. И таким образом уже практически выиграл одним таким выпадом последний и финальный бой. Он под ликующий рев теперь с трибун плебса и всех в диком кровожадном азарте Римской публики, подскочившей, мгновенно со своих мест и подлетевшей к краю верхнего барьера, давя друг друга от того кровожадного азарта. Они, чуть не вываливаясь за это ограждение. Кричали Ганику, славя уже его победу, и кричали, чтобы он убил свою жертву на их потеху. Но Ганик, схватив противника за свою обмотанную вокруг его ног сеть, потащил его за собой волоком по песку к стоящему одному из торчащих вверх как мужской фаллос каменному арены столбу. Не давая ему подняться на ноги и попытаться распутаться.
Ритарий Вароний проиграл. Он потерял свое оружие и только и пытался освободиться от сети Ганика. Вытаращив перепуганные свои глаза раба гладиатора этот перепуганный и отчаянно сопротивляющийся здоровый, как и Ганик фракиец, цеплялся руками за песок, но все бесполезно и бессмысленно. Лишь, подымая песчаную пыль, он тащился, скользя по желтому песку арены. И вскоре ухватившись обеими руками за каменный торчащий вверх фаллос столб, остановился, прижавшись голой мощной фракийца грудью к нему. И в это время Ганик подскочил к противнику и к его шее приставил свой на металлическом древке трезубец. Трезубец, изготовленный, именно для него по просьбе его учителя Ардада, заказанный самому ланисте Харонию и купленный на заказ в Римских кузнях и оружейках за солидные деньги. И вот решающий теперь участь другого Ритария на желтом песке кровавой арены. Под крик обезумевшей и взорвавшейся внезапно
