тук-тук, тук, тук.
- Эх ты, сонный дятел.
Миха подошёл к двери, на которой висела табличка «Канцелярия 3 роты» и крикнул в замочную скважину: «Тук! Тук, тук, тук!»
- Кто там? – не сразу послышался осторожный голос.
- Щас! – возмутился Миха. – Будем знакомиться в час ночи! Открывайте!
Дверь растворилась и тут же захлопнулась.
- Чё не предупреждаешь, козёл? – прошипели из каптёрки на дневального.
Миха увидел всех дембелей третьей роты, сидевших где попало, почуял знакомый запах и разочарованно спросил:
- Что, и у вас нету выпить?
- Да мы ставили, но ротный унюхал…
- На, курни дури…
- Садись, расскажешь свои знаменитые анекдоты…
- Ну, бляха-муха! Скорее бы война, да в плен сдаться… А у танкистов что?
- Косячок, что ж ещё… Да ты садись!..
- Эх, нет в жизни счастья. Придётся как последнему чмырю рано лечь спать.
214
Миха собрался было уходить, но присутствующие, которые, испытав уже воздействие известных паров, посмеивались с чего угодно, попросили рассказать анекдот.
- Ну, нате вам, - смилостивился Миха. – До трёх утра хватит хохотать. Прапор натягивает ботинок на ногу. Не получается. Солдат советует: «Вы бы язычок вытащили, товарищ прапорщик». – «Вот спасибо», - отвечает тот и высовывает язык.
Спустившись со второго этажа, Миха вспомнил о приглашении Митяя и постучался в каптёрку техотделения. Там были чай, жареная картошка и гитара. «Коли нету выпить, остаётся закусить», - решил Миха и пропел с техниками до самого утра. Так Кириллюк и Митяев переступили последнюю ступень двухгодичной срочной службы и из дедов превратились в дембелей.
В начале октября, готовясь к осенней проверке, весь батальон с благословения комбата Медведева увлёкся переустройством спальных расположений. Первой начала примерная вторая рота, а дурной пример, как говорят, заразителен, особенно если этот дурной пример начинают называть трудовым почином. Стены, батареи, ниши для шинелей – всё обшивали деревом, а доски для реек и фанеру каждая рота добывала по-своему. Также приводили в порядок всю амуницию, удивляясь в очередной раз, куда за полгода подевались все бирки. А ещё белили-красили, мыли-скоблили и т.д., и т.п.
Однажды, ближе к вечеру, бурная работа была прервана командой о всеобщем построении. Сам комбат, дождавшись, когда соберутся не только солдаты, но и офицеры, скомандовал «в походную колонну» и двинул батальон к штабу укрепрайона. Когда собралась вся часть, на крыльцо вышел начальник политотдела и объявил, что из роты связи сбежал молодой солдат и каждое подразделение должно выделить поисковую группу для поимки «бегунка». Начпо ещё говорил, а дембеля всех рот уже получили полную информацию: дезертир-связист был водилой, никто его не дрочил, «летал» он не больше других однопризывников и к тому же «оттарабанил» уже полгода, то есть самое трудное время.
- Замучаешь эти духи: вас трогаешь – не трогаешь, зачем убегаешь? – удивился Мирзоев.
Пока уходили одна за одной роты первого батальона, Швердякин тут же начал назначать «поисковиков»:
- Каныкбаев…Гасанов…Капин…
Михе захотелось покататься по городу, и он попросился в группу. Ротный почему-то неохотно согласился, но Миха убедил его, что отыщет всех дезертиров, какие только прячутся по Голопольску.
Швердякин не торопился с операцией. Уже рота сходила на ужин, уже Петров давно ушёл в парк, чтобы выгнать машину к воротам КТП, а офицеры всё резались в нарды в ротной канцелярии. Только перед самым отбоем Сайко наконец построил возле каптёрки всех, кто должен был ехать, и Швердякин сам повёл поисковую группу к автопарку. Выехали в полной темноте, и как ни всматривался Миха, сидевший у самого заднего борта, в опустевшие улицы, нигде не видел ни одной деревушки, не то что красивой, а вообще хоть какой-нибудь.
- Ничего, через месяц все девки будут мои, - утешался он и, кичась знанием города, вслух
215
пытался разгадать намеченный Швердякиным маршрут.
Через двадцать минут петляний по окраинам остановились возле какой-то стройки. Машина погасила фары, и тут же загорелся свет в маленькой сторожке, которую сразу и разглядеть-то было трудно. Машина зажгла свет и тронулась с места. Когда остановились у другой стройки, Миха уже догадался, какого дезертира они ловят, поэтому с пониманием отнёсся к приказу ротного посмотреть, нет ли здесь каких стройматериалов. Оказалось, есть только шифер и рубероид, и поиск продолжили. На этот раз отправились в противоположный конец города, где возводились рядом сразу три пятиэтажки. Едва въехали на территорию стройки и мотор заглох, как в кузове услышали, что Швердякин громко заговорил с кем-то. Послышалась команда «к машине», и Миха, выпрыгнув первым, увидел ЗИЛы второй и третьей рот родного батальона. Поисковые группы грузили доски.
- Кириллюк, ко мне! – крикнул Швердякин. – Ну что, дембель, напросился? Теперь командуй. Чтоб на весь ремонт материала хватило.
… Когда через полтора часа боевая машина Петрова подъехала для выгрузки к самым дверям батальона, там стоял ЗИЛ-157, из которого вытаскивали доски водители автовзвода.
Третий день готовили «коробку» для парада голопольского гарнизона на седьмое ноября. «Честь», выпавшая второму батальону, не радовала никого: мучились солдаты, набранные из разных рот по росту, мучились офицеры. Плац части был относительно небольшим, но, пока проходили из конца в конец, «коробка» искривлялась, растягивалась одним боком и сжималась другим, словно картонная, которую намочили, а потом положили на солнце. Командир танковой роты капитан Придорожный был однако неутомим. Он снова и снова подробно разбирал ошибки, общие и личные, терпеливо давал советы и, наконец, переломил-таки ситуацию: солдаты сами стали болеть за то, чтобы всё получалось лучшим образом. Тогда капитан бросил лозунг, который все с удовольствием повторяли: «Земля дрожит, глаза горят, зубы лязгают, слышен запах палёной резины». От единого удара десятков сапог плац действительно сотрясался, а для лязганья решили прибить к каблукам сапог пластинки жести, вырезав их из консервных банок. Кириллюк поиронизировал над словосочетанием «запах слышен», предложив вариант «запах виден», но другие не были настолько строги к лингвистическому уровню капитана-танкиста.
Несколько раз подготовку к параду инспектировал командир батальона. Всегда оставаясь недовольным, он орал на всю «коробку», а если замечал при этом, что кто-нибудь не стоит, застыв в позе почтительного подобострастия, а вертит головой или шепчется, то переходил к индивидуальному внушению. Когда однажды Медведев обронил фразу о том, что «таких дураков бестолковых нельзя и в город выводить», Тушкулов шепнул Михе: «Сам, чмо, каждый день по городу ходит, позорит нас…» Движение губ наглого дембеля не осталось незамеченным.
- Разговоры в строю!! – взвизгнул комбат. – Не хочешь стараться, товарищ солдат, возьми в руку палец и поковыряйся в носу! Может, поймёшь, как надо маршировать!»
Впрочем, за время таких пауз, посвящённых критике, у всех успевали отдохнуть ноги. И ещё подфартило занятым в «коробке», когда всю вторую половину дня шестого ноября им приказали «готовить внешний вид». Очевидно, начальство решило, что если готовиться по
216
традиции ночью, то на парад многие выйдут уставшими и заспанными. Остальной батальон в это время вылизывал казарму и автопарк к знаменательному празднику.
Утро праздничного дня выдалось свежим, морозным и ясным. «Парадников» рано сводили на завтрак, трижды придирчиво осмотрели. Замполит Краснопопов приказал, чтобы у каждого под шинелью был комсомольский значок, потому что с той стороны Амура на них будут взирать «представитель населения враждебного Китая».
Наконец, Придорожный построил солдат в колонну по трое и, прихватив знамённую группу и вещмешок с обувными щётками – сапоги могли запылиться в пути – повёл всех в центр Голопольска. Прибыли одними из первых, поэтому главным развлечением стало рассматривание других «коробок»: артполка, курсантов военного училища, пограничников… Артиллеристы тоже бренчали консервными банками, а будущие офицеры поголовно подковались (подкова для сапог в армии – дефицит, равноценный значку!). Когда соседи надоели, дембеля устроили коллективное обсуждение слухов, связанных с приближающимся увольнением в запас. Один из связистов уверенно заявил, что к середине ноября их всех разгонят из-за того-де, что скоро начинается всесоюзная перепись населения. Другой не менее аргументировано доказывал, что в части слишком много их, «ДМБ-86, осень», поэтому придётся ждать, когда придут духи и примут присягу, чтобы имели право ходить в караул. Спорили, пока не начался митинг.
Всё было красиво и торжественно. Миха Кириллюк, который стоял крайним в шеренге и хорошо видел и трибуну, и толпы людей, задумался о различиях между ними, военными, и разноцветными демонстрантами, что держали детей на плечах и шары с флажками в руках. Считая себя без пяти минут гражданским человеком, он вдруг остро почувствовал ту пропасть, которая возникла за два года между ним и той, доармейской жизнью. Ему становилось боязно оставлять привычный образ жизни, где всё известно, всё расписано по минутам, где не требуется принятия решений. Армия – ничего не поделаешь – обязанность, тут просто жди спокойно, когда она закончится, и всё. А вот вернёшься домой – сам уже отвечаешь за то, что с тобой происходит, и надо или поступить куда-нибудь учиться, или работу найти такую, чтоб зашибать хорошую деньгу, иначе все будут спрашивать, чем занимаешься, и разочарованно поджимать губы. Он и так уже последние полгода присматривался к разным профессиям, сопоставлял, внимательно слушал разговоры других на эту тему, завидуя определённости, с которой распланировали своё будущее узбеки, кавказцы… Даже у Митяя всё распределено: идёт к дядьке в автосервис «делать шару». Видно, поскорее хочет жениться, назло своей бывшей Вике. Эх, кто женится назло, проигрывает второй раз. Ничего, вернётся Митяй домой, увидит новых шестнадцати-, семнадцатилетних, одумается. Впрочем, и у него, Михи, в последние недели созревает одна мыслишка насчёт жизни после дембеля: взять в батальонной комсомольской организации рекомендацию и снова поступить в сельхозинститут в своём областном центре. Мысль была ещё сырой, но на всякий случай Миха обратил на себя внимание старшего лейтенанта Бухарёва и здоровается теперь с ним, как с хорошим знакомым. Вообще, у дембелей батальона появился особый шик: утром, когда офицеры приходят на работу, не просто козырять им, но и тем некоторым, которые нравятся, ещё и с улыбкой объявлять: «Здравия желаю, товарищ…». Миха выделял своих ротного, взводного, замполита Филипченко, начальника штаба Молчанова, от которого зависело увольнение в запас, ну, и комсорга Бухарёва.
Размышления солдата прервала общая команда, красиво, звучно пролетевшая над площадью, над рядами военных, над затихшей публикой. Даже выдыхаемый в свежий осенний воздух пар уменьшился, когда разом повернулись направо все «коробки», кроме первой. Парад начался. Почти недельная подготовка и – считанные минуты марша мимо трибуны с голопольским
