этом поранив ногу вылезшим через дыру в мешке лезвием топора.
Они просидели в спасительном домике почти до утра. Два раза мимо по участку проходили, негромко разговаривая, милиционеры в форме. Потом по звуку мотора солдаты определили, что машина уехала, но таились в своей крепости ещё часа полтора. Когда, наконец, вышли и Митяй, жалея раненого приятеля, взял мешок, тот оказался на треть меньше.
- Отсыпал всё-таки? Правильно.
- Как можно?!. Съел малость…
… Всё утро того же дня налётчики проспали на одной широкой доске, которую положили на бочки в углу территории пилорамы. Обычный их распорядок – до обеда пилят и спят, вечером плотничают, обшивая деревом кабинет зампотеха и каптёрку техотделения, ночью воруют доски – сегодня нарушился: на пилораме сгорел трансформатор, и она обесточилась. Как всегда, после обеда должен был подъехать на какой-нибудь машине прапорщик Кузнечиков, но добытые в последнюю вылазку доски лежали в сторонке неструганными. Все эти проблемы мало волновали солдат, и надрывно тарахтевший неподалёку трактор не способен был помешать их здоровому сну.
Митяю снилась Вика. Это был эпизод из раннего периода их отношений. Они сидели в её дворе, разговаривали, а рядом что-то монотонно гудело. Но весёлый голос девушки звучал довольно громко, и противный гул не мешал её слушать. «… Папа знает такие грибные места!.. Мы ездим туда всего раза два, а груздей насаливаем на всю зиму. И вроде бы недалеко от дороги, легко наткнуться, а сколько лет уж только мы одни там собираем… А почему вы спите, младший сержант Митяев?..» - «Что?» - «Почему вы спите?» - «Не знаю. Может, к грибному дождю…»
- К какому на хер дождю?! – заорал Кузнечиков. – Пилорама давно гудит, а они дембель во сне смотрят!
- Работает?.. – Митяй приподнялся, продирая глаза.
Действительно, мужики вовсю работали и, наверняка, уже сказали прапору, что они, конечно же, попилили и офуговали бы солдатские доски, да сами солдаты их об этом не просят. Митяю не нравился толстый бригадир, заправлявший здесь: за ним нужно было ходить, уговаривать, он притворялся глухим, но при случае всегда говорил: «Да шо ж не попросили? Мы всегда пожалста». Поэтому Митяй обращался к прорабу и проявлял невежливость, отказываясь выслушивать занудную историю, как служил в пятидесятые годы сам бригадир. «Врёт, собака, в армии его б убили. Отсиделся в тылу».
- Сейчас всё сбацаем, товарищ прапорщик!
- Бацайте, Митяев. А доски на себе принесёте. Я второй раз машину без путёвки не погоню. Итак, ни хрена не украли, считай…
- Сторож приехал… Большая чёрная собака сказала…
206
- «Большая чёрная собака с красными глазами»? Всё, вперёд работать.
- Глаз не помню… Тёмные очки, широкая шляпа…
- Хватит трепаться! Буди этого!.. А что от Королькова так грушами несёт?
- Сок покупали, товарищ прапорщик… Нет, мы не ходили в магазин. Мужиков попросили.
- Смотри мне! Загребёт патруль.
… Когда всё было готово и двухметровые доски сложили отдельно, Митяй пересчитал их и вынес резолюцию:
- Для обороны этого много. Пять штук я забираю на мирное дело, и тогда остальные унесём за два рейса.
Митяй спрятал доски за старым складом, забросал их строительным хламом, и они с Корольковым пошли «домой».
- Между прочим, земляк, Кузнечик спрашивал, куда мы положили груши.
Корольков даже споткнулся.
- Как же он проведал?
- Разведка сообщила.
- Шутишь, да?
- Ты, брат, так провонялся ими, что прапор догадался и просил пару килограммов для жены.
- Он ведь бобыль…
- Так не для своей же…
- … Видишь лужу? – продолжил Митяй, когда они остановились отдохнуть, не дойдя до ворот контрольно-технического пункта части метров двести.
- Ага.
- Один мой большой друг рассказывал как-то: валяется в этой луже пьяный прапорщик Кузнечиков. А рядом свинья. Провёл ей рукой по брюху: «Сразу видно: наш брат – пуговицы в ряд».
- Брешешь… - не сразу ответил удивлённый Корольков. – Титьки с пуговицами-то не спутаешь…
Вечером, после ужина, Митяй оделся в футболку, трико, обул старые кроссовки («гражданку» он завёл этой весной, став дедом) и отправился на пилораму. Там он раскопал под мусором свои доски, перебросал через забор и через полчаса выгодно продал хозяйственному мужику, на чей ухоженный двор обратил внимание ещё днём. Потом он нашёл Бахтиярова, уговорил вскрыть склад и купил несколько банок сгущённого молока, прихватив ещё одну – «по-землячески». После отбоя на пару с Корольковым он снова отправился на стройку, на которой всегда в нужный момент появлялись сторож на велосипеде и чёрный пёс, гроза воров. На этот раз доски носили часа полтора: предпочтение гражданской пищи военной требовало денежных средств. Когда у забора части образовался изрядный
207
штабель, Митяй сказал:
- В машину сам перетаскаешь. Мне пора навестить знакомых в городе.
- Ту бабу, что тебе земляк подарил?.. Передашь её мне, когда отправишься на дембель?
- Ну, если только пообещать, что женишься… Заготавливай на зиму груши.
Митяй вытащил из тайника под забором вещмешок и отправился в гости. Его «пассия», как выражался Миха Кириллюк, который, действительно, «подарил» Митяю Валю, жила неподалёку, в ближайшей кирпичной пятиэтажке. Миха познакомился с ней вскоре после разрыва с Юлей и ходил в гости довольно часто; даже попался раз дежурному по батальону. Но потом вдруг сам прекратил знакомство: «Разонравилась. Только и разговоров, что про замужество. И узнала ж откуда-то, что солдаты могут жениться». Митяй здесь оказался хитрее и, получив от друга разрешение «подкатить» в Вале, не только терпеливо сносил её намёки на счастье в семейной жизни, но и сам пускался в подобные разговоры, хвалил способности трёхлетнего сына Вали, играл с ним, льстя материнскому сердцу.
И сейчас, едва он переступил порог знакомой квартиры, как навстречу выкатил велосипедист и радостно закричал:
- Злавия зилаю, тавалис силзант! А ты плинёс сгусёнку?!
- Так, товарищ рядовой, а вы почему до сих пор не отбились?.. А ну-ка спиной друг к другу в шахматном порядке по диагонали становись!
- У мамы были, - вмешалась Валя, - так передремал. Сейчас буду укладывать… А сгущёнка тебе завтра, солдат… Дядя Слава её сам не ест, небось, а тебе приносит…
- Салдат долзен кусать килзовую касу! Ты не знаес!
Даже старослужащие не помнили, чтобы им когда-нибудь приходилось так работать. Вся часть не спала ночь, готовясь к приезду генерала, и сейчас дорисовывались последние штрихи к картине идеальнейшего порядка и высочайшей обороноспособности. Первая рота Швердякина вышла после завтрака подметать территорию автопарка, прилегающую к стоянке техники второго батальона. Территорию подметали, масляные пятна на асфальте тёрли соляркой. Пожарный щит, равно как и забор были с вечера покрашены автовзводом. Им же ночью были выбелены угол здания мастерских и длинный склад. Другую часть мастерских часов в пять утра белил автовзвод соседнего батальона, где-то разжившийся синькой, и цвета побелки не совпали. Но, как сказал комбат Медведев, «ладно, каски дырявые, главное, чтоб были покрашены». Тот же Медведев, осмотрев в десять часов фронт работ первой роты, обнаружил два опасных упущения. Во-первых, пожарный щит уже высох, и усердие в подметании привело к тому, что он покрылся тонким слоем пыли. Во-вторых, пожухла трава на маленьком пятачке в углу, у склада. Щит решили помыть, но трава явно ослабляла оборону и смотрелась изменницей Родины.
- Перекопать, товарищ подполковник?! – решительно спросил Швердякин, будто ему предстояло броситься под танк.
- А вдруг ОН спросит, почему не посадили траву?
208
- Может, где-нибудь в другом месте выкопать дёрн и задерновать?
- А в «другом месте» что воткнёшь? Хрен, что ли? ОН может хоть куда зайти посмотреть… Да и времени уже…
- Может, покрасить её… - вслух подумал стоявший рядом Филипченко.
- Молодец, замполит! – обрадовался Медведев. – Готовься к поощрению. Красьте, капитан! И чтоб было, как у Кремля…где голубые ели.
Ответственную работу поручили солдатам с художественным вкусом – Наульбегову и Кириллюку. Для них Сайко принёс из каптёрки все запасы краски, которые накопил Номин, и десяток кисточек, в том числе для школьного рисования. Наульбегов, как старший художник, всё внимательно перебрал, перенюхал и, вдохновившись, поинтересовался:
- Как красить, товарищ капитан? Можно стебли коричневой, листья зелёной, цветочки жёлтой или красной.
Ротный глянул на траву, которую первые морозы лишили цвета и прижали к земле, и приказал:
- Всё - зелёным… Как в Кремле.
Серик и Миха взяли самые большие кисти, стали макать их в краску и, размахивая руками, ляпать зелёными каплями на траву. Через пятнадцать минут газон стал ярче, чем в мае. Ротный остался доволен, а художники убедили его, что за пожарный щит с одним дырявым ведром и коротким багром ОН обязательно накажет всё батальонное начальство, и Швердякин позволил рисовать и на щите. Когда комбат снова заявился в автопарк, он увидел райскую картину: его первая рота бегала вокруг зелёной полянки, хватая на лету поднятые ветром пылинки, словно ловила бабочек, а Швердякин, как бог, сидел на песочном ящике у пожарного щита, увешанного инструментом, словно пехотинец оружием: двумя вёдрами, багром, двумя лопатами, тремя ломами и большим топором. Ещё один топор виднелся на самом краю щита, а его ручка, очевидно, загибалась и уходила за угол.
- У кого спёрли, орлы?! – нарушил покой Эдема Медведев.
- Нарисовали, товарищ подполковник!
- То-то я смотрю: топор ненаточенный. Ко мне художников!.. Молодцы, молодцы… Ротный, этим дембелям – одному сержанта, другому дадим старшего.
- Служим Советскому Союзу! – проорали дуэтом Наульбегов и Кириллюк, а Миха тихо шепнул напарнику: «Вообще-то, мы ещё не дембеля, а я по военному билету и так сержант. Есть идея. Может, тоже старшего даст козёл».
- Товарищ подполковник, вон там в углу, где стояла машина химразведки, могу нарисовать за полчаса ракетную установку. С двадцати метров никакой генерал не отличит от настоящей…
- С двадцати метров, говоришь… - задумался Медведев. – А ты хорошо рисуешь?
- Вон та верхняя лопата на щите – моя. Черенок, как положено, сто десять сантиметров.
- … Нет, солдат, - с сожалением вздохнул комбат, - наш батальон не имеет на вооружении ракетных установок.
209
Прошёл час. Гарнизон словно вымер. Дабы солдаты не раздражали своим присутствием высокого (и толстого, по воспоминаниям офицеров-старожилов) гостя из штаба округа, их разогнали куда попало. Во втором батальоне примерную вторую роту усадили за бесконечное политзанятие («пока ЭТОТ не свалит»); третья ушла за город «на инженерную подготовку»; артиллеристов ещё вчера отправили на полигон, чтобы скрыть то, что каждый второй миномёт у них, будучи прицеленным на врага, норовил долбануть по своим. Тем, кто был связан с техникой, не повезло более всего. Автовзводу приказано было забраться под машины и лежать, не высовываясь, всё время пребывания генерала в части. «Только сапоги торчат из-под техники! – приказал комбат. – Повторяю: начищенные сапоги!» Рядом с каждой парой торчащих сапог зампотех бережно разложил новые комплекты гаечных ключей,
