считать, и писать научились через это. В неурожайные годы жили промыслами: строили ладьи, а то и избы, которые затем, разобрав, везли на плотах в степное безлесье.
Дарник утвердительно кивал головой, но понимал с трудом. Как это так: чем больше отдавать – тем больше остается? Но поневоле и сам старался не ударить в грязь лицом: то распорядится ставить первую харчевню, куда мужчинам удаляться от своих жен, то придумает новое состязания для гридей, то приспособит ромейскую лебедку для нового подъемного моста Дворища.
Следом за мелкими торговцами в Липов, вернее на воеводское Дворище потянулся тоненький ручеек беглых отроков, которых не смущал ни зимний холод, ни предстоящее нападение рогановского войска, лишь бы стать великими воинами. Рыбья Кровь внешне строжничал, а про себя ликовал: вот они те ратники, которые всем будут обязаны только ему, воеводе. Да и намного сподручней было потери в сложившихся ватагах восполнять не только липовцами, но и сторонним людом. Пока перевес в мужах был на стороне Липова, ему так и суждено оставаться здесь наемным воеводой, а ведь хотелось уже чего-то совершенно другого. Новичков хоть и распределили по ватагам, но использовали лишь в качестве слуг и трудников на строительных работах, как за великую честь предоставляя возможность иногда пострелять из степного лука или поуправлять колесницей. Добрался до городища и первый торговый караван из Корояка. Старый знакомец Заграй решил разжиться трофейными арсовыми кольчугами и мечами, от себя на обмен привез всего понемножку, обстоятельно прикинув, что может понадобиться дарникцам во время зимовки. С купцом на двух подводах прибыли со своими наложницами Кривонос и двое бойников, что были на хозяйстве в короякском дворище. Теперь это дворище князь Роган отдал Стержаку за обиду, причиненную Дарником. Кривонос подтвердил, что по первому зимнику князь собирается еще строже наказать дерзского бежечанина.
Это известие уже мало кого смутило, был лишь вопрос какими силами придут роганцы. Совет полусотских и «смельчаков» одобрил предложение воеводы по обустройству Короякской Заставы. Один из готовых домов раскатали по бревнышку, завезли по короякской дороге за десять верст и снова в два дня сложили. Получилась гридница на шесть гридей, рядом дощатая конюшня и трехсаженная смотровая вышка с хорошим дальним обзором короякской дороги. Вокруг башни и вдоль дороги стали наваливать засеку из ветвистых стволов деревьев, чтобы роганцы могли продвигаться по этой Дороге смерти лишь узкой колонной, под медленным отступлением поставленных в два ряда шести камнеметных колесниц и ватаги конных лучников. Остановить сотню конных дружинников вряд ли удастся, но ущерб им будет весьма существенным.
– А дальше что? – беспокойно вопрошали «смельчаки». – Если они прорвутся, то уже не будут жалеть ни старого ни малого.
– Дальше вывезем в лес все семьи и позволим ворваться в Липов и Дворище всей дружине, в тесноте им будет не развернуться и если по двое-трое бросаться на каждого всадника с копьями и вилами, то им будет не устоять. Арсы не устояли, и они не устоят.
– А если сожгут Липов?
– А если молния нас всех поубивает? Построим уже не городище, а город.
Тяжело вздыхали «смельчаки», но делать нечего, приходилось быть сильными и мужественными и уповать лишь на счастливую звезду своего воеводы, о чьих прежних и нынешних приключениях уже десятки раз было рассказано у каждого домашнего очага, да и вы сами видели, как все у него получается.
Среди людей Заграя, прибывших в Липов, затесался ромей Фемел, старый, но весьма бодрый воспитатель купеческих детей, известный всему Корояку. Когда Дарник спросил его, зачем он приехал, ромей без тени смущения ответил:
– Учить тебя быть первым.
– Я и так первый, – не мог сдержать улыбки юный воевода.
– У хазарского кагана есть визирь, который главнее самого кагана. Я научу тебя, как быть главнее всех словенских князей.
После Тимолая никакой ромейский умник не вызывал у Дарника ни малейшей робости. Прогонять Фемела по первому мокрому снегу было уже поздно, и он остался жить в Липове. Дабы ромей как следует отрабатывал свои харчи, его приставили к обучению ромейской грамоте и счету детей, выкупленных из рабства. При посторонних Рыбья Кровь говорил с ним по-словенски, наедине только по-ромейски.
Оказалось, что Фемел как раз находился на княжеском дворе, когда там судили бежецкого вожака, и ему очень понравились слова Дарника, что многие могут знать его мать, но никто не может знать его отца. Второй приманкой для воспитателя купеческих детей стало послание Маланкиного сына князю написанное на ромейском языке, наделавшего в Корояке много шума и переводить которое как раз и позвали Фемела.
– Эти дело нам с тобой надо всячески развить, – уверенно заверял воспитатель. – Станем утверждать, что ты княжеский сын, позже и имя твоему князю-отцу подберем.
– А если я хочу, чтобы мой род начинался только с меня? – возражал ему Дарник.
– Такое желание хорошо для тебя самого, но не для тех, кто пойдет за тобой. Им нужны более убедительные причины почитать тебя. Во всем мире, даже у диких народов, есть знатные и не знатные.
– Глупые выдумки, чтобы держать чернь в повиновении.
– Вовсе нет. В каждом человеке сосредоточена жизнь и дела всех его предков, и если дела их были великие, то и у их потомка все будет получаться. Разве ты сам не променял свою спокойную жизнь в какой-то Бежети на судьбу вольного бойника? Ведь стоит тебе оступиться хоть раз, попасть в плен к арсам или к Стержаку, и с тобой расправятся как с простолюдином. А если будут знать о твоем знатном происхождении, то даже в плену и на казни ты будешь оставаться князем, а не смердом. И все рассказы о тебе будут звучать по-другому.
Полусотские и гриди смотрели на нахального ромея весьма косо, видя, как тот хочет пролезть в воеводские советники. Рыбья Кровь их успокаивал:
– Слушать советы того, кто в жизни не держал ничего тяжелее гусиного пера – себя не уважать. Я просто хочу с ним вспомнить ромейский язык, а то я его уже стал забывать. Когда с вами пойдем на их Царьград, он мне может понадобиться.
На самом деле прислушиваться к словам Фемела ему приходилось гораздо больше, чем самому ему хотелось. Это именно по его совету, вместе с Заграем назад в Корояк были отправлены на трех подводах восьмеро липовцев с мелким товаром. Трое из них должны были остаться в городе, чтобы, как только князь начнет готовиться к походу на Липов, немедленно выехать впереди войска с предупреждением. Заодно должны были по всему короякскому посаду рассказывать, как все было при нападении арсов на дарникское Дворище на самом деле и как вел себя там Стержак.
С одобрением рассматривал ромей дарникские камнеметы и пращницы, удивился и цепи через широкий рукав Липы.
– Ты знал, что в Константинополе через Золотой Рог тоже такая есть?
– Читал об этом, – честно признался Дарник.
Никак не мог поверить Фемел, что Дарник сам по свиткам научился читать по-ромейски, не зная даже, как на самом деле звучат эти слова.
– И после этого будешь говорить, что в тебе нет княжеской крови! – восклицал он.
Опыт с Короякской Заставой получился столь удачным, что полусотские с Карнашем заговорили о таком же «закрытии» дороги на Арс. И вскоре в одну из оттепельных недель с помощью разборки и сборки еще одного дома в пяти верстах от городища была возведена Арсова Застава. Службу в ней признали еще более опасной, чем на западном пограничье. Чуть ли не каждый день сюда наведывались дозорные арсов, всячески задирая дарникцев и вызывая на поединок.
Рыбья Кровь терпел это недолго и однажды с отрядом в сорок человек на восьми санях при четырех камнеметах наведался к Арсу посмотреть, как там поживает его боевой щит. Щита на новых воротах не было. Тогда Дарник развернул перед надвратной башней все сани, сделал три залпа «репами» – и ворота превратились в груду обломков.
Арсы об отпоре не помышляли, научившись уже с должным почтением относиться к дарникским метательным орудиям. Вышедший для переговоров Голован объяснил, что щит сняли при ремонте укреплений и вот-вот вернут на место. Сотский не преминул также с некоторым злорадством поинтересоваться, когда воевода ждет к себе карательное войско князя Рогана. Рыбья Кровь за словом в карман не полез:
– Я князю отписал, чтобы собирал дружину побольше, потому что теперь мы с Арсом союзники и будем сражаться вместе.
– Это ты хорошо ему сказал, – одобрительно заметил Голован. – Ну, а раз мы соломенные союзники, то почему бы не устроить боевые игрища?
– А как же обещанная кровная месть?
– Это я тогда малость погорячился. За храбрость в бою кровной мести не бывает.
– Все равно к вам приезжать мы поострежемся, поэтому пожалуйте к нам, – Дарник был само радушие – почему бы и нет.
И действительно вскоре соломенное союзничество было установлено: наезды на Арсову Заставу прекратились, и на боевые игрища на лугу перед Липовым был разрешен вход аж двадцати арсам. Для начала их допустили лишь на поединки на палках и кулаках. Арсы, правда, жаждали и более серьезных состязаний, но воевода был непреклонен:
– Мне кровь нужна в сражении, а не на веселье.
На палках предписано было сражаться только в шлемах, а на кулаках запрещено бить по голове.
– Не люблю щербатых молодцов, – объяснял Рыбья Кровь недовольным.
Причем то обстоятельство, что арсы выигрывали три четверти поединков, он считал весьма полезным – как повод больше требовать от гридей на боевых учениях.
Вскоре эти игрища-торжища приобрели еще более основательный вид, на них под охраной отцов и братьев потянулась даже девицы окрестных селищ. Арсовы дирхемы, которые доставались не только торговцам и липовским мастерам, но и своим гридям, делали свое дело – быстро формировали потребности в самых разных развлечениях: покупка не только товаров, но и всевозможных угощений, смотрины женихов и невест, песни и шутки записных остряков.
3
– Соль кончается! – жаловались кашевары.
– Подков не хватает, – вторили им коноводы.
– Тулупов на всех не достает, – ныли десятские.
– Спать в одной куче приходится, – надоедали наложницы гридей.
Один за другим являлись липовские мастера требуя каких-то уплат. За ними шли поставщики овса и сена торговаться о цене. В очередь стояли матери липовцев-отроков с хлопотами о своих чадах. Целая сумятица начиналась при разборе женских ссор и драк.
Самое удивительное, что все это втайне Дарнику чрезвычайно нравилось, давало ощущение своей полезности и нужности. Правда, сначала он относился к не военным обязанностям весьма напряженно, боясь в чем-то опростоволоситься, но вскоре заметил, что его ближайшие помощники еще больше во всем этом теряются, и успокоился. Справился с военной жизнью справится и с мирной.
Дельный совет дал Фемел: распределять весь день по части и неукоснительно следовать заданному распорядку, дабы народ приходил не тогда, когда ему удобно, а когда удобно воеводе. Не все были с этим согласны, но их раздражение было направлено не на Дарника, а на «зарвавшегося ромея» (ведь ясно же кто виноват). Зато успевать Рыбья Кровь стал гораздо больше.
Как-то вечером
