повозками. Несмотря на все старания запасов доспехов и шлемов на всех не хватило, что, впрочем, воеводу не сильно смутило и перед выходом он приказал, выделить всех безшлемных (или безголовых, как их тут же назвали) в две отдельные ватаги, чтобы оставить их по дороге для возведения и охраны двух торговых застав, где любые купцы и путники могли бы найти какое-либо гостевое пристанище.
– А не надо было на ратную службу голыми приходить, – объяснил Рыбья Кровь безголовым. – Назад пойдем – шлемы получите.
Зато все тридцать катафрактов выглядели женихами, на всех под кафтанами были добрые кольчуги, а на конях кожаные доспехи. Впрочем, покрасоваться им Дарник позволил лишь до околицы Глин-Воеводины, дальше согнав на землю, дабы не обременяли до времени своих красавцев коней. Три ватаги жураньцев избежали этой участи, просто ускакав вперед на разведку. Пешцы вышагивали возле своих ватажных повозок, сгрузив на них щиты, копья и колчаны с сулицами. Озабоченный вид был у Меченого, помимо колесниц под его началом находилась еще целая ватага с четырьмя повозками, на которых лежали две Больших пращницы. Его озабоченность объяснялась просто – все детали были новыми, вместе только примеривались, а не собирались, поэтому понять, как они проявят себя в деле было весьма затруднительно.
Сам воевода тоже был при гостинце. Неделю назад Фемел обмолвился, что всякое оружие хранит в себе память предыдущих владельцев, и Дарник велел себе выковать новые парные мечи, не отказавшись, впрочем, от своего старого неказистого клевца – дух Смуги Везучего мог только помочь ему, как помогал до сих пор.
Придуманная им стройная система ватаг подверглась вынужденному изменению. Каждому полусотскому понадобился свой гонец-оруженосец, а ватажная повозка требовала своего возницу – и вместо двадцати в ватагах стало по двадцать два ратника. Возниц и гонцов набрали из числа наиболее смышленых пятнадцатилеток. Сюда можно было добавить и десяток мамок: жен полусотских, вызвавшихся сопровождать своих мужей. Рыбья Кровь разрешил, но при условии, что у каждой мамки будет своя одноконная повозка с полотняным верхом, дабы не смущать своим постельным счастьем рядовых ратников. Вот и сидели на своих телегах посреди войсковой колонны разбитные красотки, отбиваясь острым словом от окружающих весельчаков.
Не обошла сия участь и Дарника. На его тарначской двуконной подводе, рядом с бородатым арсом и сундуком с войсковой казной горделиво восседала Саженка – юная липовка, которая всю зиму ходила на занятия подростковой ватажки воеводы. Высокая и нескладная, она отчаянно мечтала стать воительницей из старинных былин и в самом деле побеждала на палках всех подростков ватажки, да и в метании ножей и сулиц была одной из первых. Отправиться с Дарником она хотела в любом качестве, хоть наложницей, хоть возницей повозки, хоть гонцом-оруженосцем. Он отшучивался:
– Мне положено брать в наложницы самую красивую пленницу, придется тебя тогда кому-нибудь подарить.
– Только я сама выберу, кому ты меня подаришь, – с задором отвечала юница.
– Нет уж, спрашивать я тебя не буду, как сам захочу, – грозился воевода.
В последний перед выступлением день, правда, все чуть не нарушилось – родители закрыли ее в доме, и Дарник вздохнул с чуть заметным сожалением – бесконечные роды и младенцы на добрый месяц лишили его привычных любовных утех. Но лишь миновали Глины-Воеводину, как Саженка на неоседланной лошади догнала войсковую колонну. Мокрое платье, растрепанные волосы, ссадины на руках и ногах ясно свидетельствовали о выигранном битве с отцом. Арсы приветствовали девушку одобрительными возгласами.
– Не волнуйся, я все сама, – сказала она Дарнику и уверенно перебралась на воеводскую повозку.
На первой дневке Саженка действительно была уже с седлом и в полном комплекте боевой одежды, с кистенем, кинжалом и сулицей. Столь же легко она сдружилась и с суровыми воеводской охраной, быстро выучив имена арсов и находя приветливые слова для каждого из них. Ее высокий рост и почти мальчишеская угловатость тоже сыграли свою роль – никто из арсов не смотрел на нее как на женщину, признавая в ней лишь хозяйку воеводского лежбища. Неожиданно появляясь рядом и так же внезапно исчезая, иногда на целых полдня, она не слишком докучала ему, а после того, как научилась держаться в стороне, когда он с кем-нибудь разговаривал, ее присутствие радовало воеводу уже не только ночью, но и днем.
Шестьдесят верст до Толоки растянулись для дарницкого войска в недельное путешествие. Плохо наезженная дорога с пнями, рытвинами и выступающими корнями вдвое замедляла привычную скорость. На первой же переправе через небольшую речушку задержались на три дня, заодно заложив первую двухъярусную вежу. Через день еще одна речная переправа и вторая вежа. Для двух ватаг безголовых работ до глубокой осени: обноси вежи рвом и валом, строй мост через речушку, гридницу, конюшню, гостевой дом.
На вынужденные задержки никто не роптал, хорошо понимая, для чего все это нужно. Наблюдая за работами, Дарник неожиданно для себя открыл ту высокую цель, ради которой не жалко было никаких стараний. Не воевать и не путешествовать, и даже не строить вот такие места для стоянок, а просто всегда и всюду устраивать «Мир на дорогах», чтобы по ним могли спокойно передвигаться не только купцы со своими охранниками, а и простой смерд с телегой капусты или гороха. Ехавшие рядом арсы, не верили своим ушам, – всегда сдержанный воевода заливался счастливым смехом.
– Ты чего? – удивился случившийся поблизости Борть.
– Вспомнил твою вчерашнюю шутку, – ответил воевода, оставив своего сотского в еще большем изумлении.
Еще один двадцативерстный бросок, и у стен Толоки войсковую колонну уже приветствует местный староста. Здесь долго не задержались, лишь пополнив запасы продовольствия, и разжившись нужным железом (наконечников стрел и сулиц никогда не бывает слишком много).
Путь от Толоки до Остера преодолели за четыре дня, не задерживаясь больше положенного на стоянках. Как-то незаметно все злое чувство Дарника против короякских ополченцев совершенно улетучилось, они ему безоговорочно подчинялись – этого было достаточно если не для любви, то для его великодушия и снисхождения. На вопрос Саженки, почему он всегда такой спокойный и в хорошем настроении, так и объяснил:
– Потому что на всем белом свете я самый главный человек. Ну разве должен царь царей бояться или обижаться на своих подданных?
Слышавшие его слова арсы уже даже не переглядывались между собой – им любая дерзость Дарника была в приятную усмешку.
При подходе к Остеру их встретил княжеский разъезд со знакомым Дарнику городским тиуном. Тиун указал место для войскового стана, после чего купцы со своими товарами, отделившись от войска, поехали на торжище, а воевода с полуватагой арсов, захватив в подарок куньи и лисьи шкуры, отправился на княжеский двор.
– Может, нам не следует туда ехать? Возьми лучше быстрянцев, – проявил разумную осторожность десятский арсов Белогуб.
– Хочу посмотреть, кто кого больше боится: они вас, или вы их, – возразил воевода.
Звероподобные арсы, как ни старались выглядеть чинной дружиной, по дороге на княжий двор встречали только опасливые и враждебные взгляды. Несколько старух даже пытались ругаться и плевать в сторону неприятных гостей, и княжеским гридям, сопровождавшим гостей, пришлось даже взяться за плети, чтобы утихомирить их. На княжеском дворе тиун приказал арсам сдать мечи.
– Они такого бесчестия не вынесут. Пусть лучше здесь со своими мечами останутся. Хотите, перережьте их, хотите просто посторожите. – Дарник, казалось, мог куражиться в любой обстановке. И пошел, не оглядываясь, в княжеские палаты, оставив остерских гридей в еще более затруднительном положении, чем арсов.
Князь Вулич принял липовского воеводу вместе с хазарским послом, который отвечал, как за торговых людей из Хазарии, так и за поведение остерского князя по отношению к его каганату. Именно он решал, куда направить княжескую дружину и на какой срок. Дарник этого не знал, для него широколицый, пестро одетый хазарин был всего лишь гостем, которому остерский князь оказывает особое уважение. Представив Дарника как победителя арсов и велев тиуну принять подарки, князь заговорил о походе против сарнаков, кочевого племени, наносящего ущерб северным границам княжества. Хазарин вскользь заметил, что неплохо бы еще побеспокоить город булгар Казгар, что обкладывает непомерными пошлинами суда, идущие с юга.
– Но у нас с булгарами мир, – не согласился с ним князь.
– Я слышал, в твоем войске есть арсы? – обратился хазарин к Дарнику.
– Есть, – молодой воевода не очень понимал, к чему тот клонит.
– Твоя вина будет лишь в том, что не смог воспрепятствовать войску арсов пройти по твоей земле, – сказал хазарин князю. – Но арсов никто не может остановить.
Больше к этому не возвращались, и воевода подумал, что говорили просто для его прощупывания. Однако на следующий день князь встретился с Дарником в лесу, подальше от городских стен, здесь разговор вышел более конкретным. Вулич предложил Дарнику выступить кружным путем и напасть на Казгар. Вся добыча будет принадлежать Дарнику и вообще это должно выглядеть, как совместный набег арсов и липовцев, без всякого упоминания имени остерского князя.
Дарник уже знал, что княжеская дружина находится в южном походе, разузнал он кое-что и про Казгар, поэтому такое предложение не очень его удивило. Неприятно было, что это не совсем княжеская воля, а больше указание хазарина. А раз так, то пускай за это и платят, как платят за набеги других русов на непослушных хазарских данников. Впрямую называть свою цену Дарник не стал, сослался лишь на отсутствие припасов для такого похода и на торговые потери, которые он получит, если вместо торговли займется набегом. Усмехнувшись, князь спросил, какая сумма нужна на покрытие всех расходов.
– Восемь тысяч дирхемов, – без промедления ответил Рыбья Кровь. – По двадцать на каждого бойника и две тысячи на всех вожаков.
– Это слишком много.
– В Казгаре гарнизон из трехсот бойников. Без серебра в своих руках мои воины в такой поход не пойдут.
– А как я могу быть уверен, что они пойдут в поход, получив серебро?
– Если они ничего не получат, пока все живы и здоровы, то на что им рассчитывать, когда половина из них будет ранена или убита? Спроси своего посла, он наверняка согласится.
Хазарин действительно согласился, но с оговоркой. Сумма, тайно доставленная Дарнику составляла четыре тысячи дирхемов, еще четыре ждали его по возвращении. Липовский воевода не видел ничего предосудительного в том, что он сейчас пойдёт и начнет за деньги убивать людей, которые не сделали ему ничего плохого. Напротив, именно выплаченные дирхемы, красноречиво указывали, что он не разбойник, ищущий только богатой добычи, а воин, подчиняющийся высоким властителям, пусть на них и будет этот грех. Точно так же считали и сотские, с одобрением встретившие эту новость. Сомнения были лишь у Быстряна, которые он высказал Дарнику с глазу на глаз:
– А Казгару ты что скажешь? Просто захотел вас пожечь и
