Звезды на дне стакана

петлицами, показал из-под полы, пронесенную контрабандой мимо комсомольского патруля на входе, бутылку водки. "Пойдем, врежем." Чтобы  не нарваться, он и еще несколько так же оповещенных парней, приятели еще с "абитуры", по одному подходили к нему за колонну, быстро выпивали налитые Пашкой "пять капель", лезли к нему в карман кителя за мятной конфеткой в шелестящей обертке...
  А ее все не было...
  К нему подошла третьекурсница, секретарь комитета комсомола, и предложила сказать что-нибудь со сцены про Афганистан. Он хотел отказаться, но все-таки полез на сцену. Постоял, подбирая слова. А потом попросил у гитариста инструмент, взял несколько аккордов, привыкая к настройке. И, экспромтом подобрав только что возникшую мелодию, спел-прочитал "Звезды на дне стакана". В тишине договорил: "Так что с вами я. Пока буду жив." И спрыгнул вниз. Ансамбль после небольшой заминки грянул: "И снится нам не рокот космодрома".
  Он стоял на галерее и смотрел вниз на танцующих, когда откуда-то сбоку и из-за спины подошла Мариам и встала рядом. В длинном, почти до пола серо-зелёном вечернем платье с неглубоким вырезом, но  открытой спиной. И длинные, почти до локтей, перчатки из той же ткани... В платье он видел её впервые. В нем она казалась ещё выше. "Добрый вечер..."
  "А, была не была!" Легкий хмель веселил и подталкивал к действию. "Я хочу пригласить Вас..." Внизу как раз заиграли старый, но неизменно пользующийся успехом, "медляк":
"Вот и все, я тебя от себя отлучаю.
  Вот и все, я себя от тебя отучаю.
  Отучаю от встреч,
  Ровно в пять не встречаю.
  Отучаю от плеч и от кос отучаю..."
  Он накрыл ладонью ее руку, лежащую на парапете галереи. Она подняла на него колдовские свои зеленые глаза и едва заметно кивнула. Они влились в толпу танцующих как раз на словах:
  "Ты приносишь беду,
    Ты с ума меня сводишь.
    Только... как я уйду,
    Если ты не уходишь."
Закончилась песня, и он, не видя никого вокруг, исполнил давнее желание - поцеловал ей руку. Рука пахла вишней... Осмелев, он спросил разрешения проводить ее домой, хотя бал был в самом разгаре. Поцеловав руку Марии, он хотел знать свои шансы, определить границы допустимого с этой остающейся загадкой молчаливой девушкой. И поэтому останавливаться было нельзя. Даже во время танца, когда он очень боялся раненой ногой в солдатском ботинке наступить на ее светлую "лодочку", и постоянно скашивал глаза вниз, она не сказала ни слова. Теперь, соглашаясь, как будто услышав давно ожидаемое, сказала: "Хорошо..." И они сбежали с того вечера.
  В первых числах марта была оттепель и выпал снег, обильный, крупными хлопьями. Деревья на бульваре стояли в белой курже. Фонари, выстроившись вдоль, лили рассеянный матовый свет сквозь падающие почти отвесно снежинки...
  Накануне он получил пенсию, а по пути было несколько кафешек. Но ни одна уже не работала. Дорогой, развивая успех, он предложил перейти на "ты". И снова она согласилась. Он словно нащупывал пути к ней, а она как будто приоткрыла дверь, из которой вылилась узкая полоска света, и ждала...
  "Это были твои стихи?" - спросила вдруг. "Мои", - теперь уже он кивнул головой. "Хорошие. Сильные. Только очень реалистичные. Точные слишком. В поэзии между строк должно быть больше. Ты к символистам как относишься? Блок, Гумилев, Мережковский, Белый?" Он удивился, хотя кому же увлекаться поэзией, как не такой девушке. "Только Блока со школы знаю. И то плохо. Так, по верхам." "Надо читать. Если думаешь писать дальше. Знаешь, в стихе должна быть музыка и тайна, скрытый смысл, который нужно угадывать." "Да я писать-то начал случайно, можно сказать. Чтобы от войны убежать хоть на время. Как дальше будет, сам не знаю." "Ты пиши," - она впервые назвала его по имени, - "Дар нельзя отвергать. И относиться к нему пренебрежительно нельзя. Он не всякому дается. Кому - в награду. Кому - как испытание."
  Они шли по заснеженному бульвару, не торопясь никуда. Тени деревьев то бросались им под ноги, то обгоняли откуда-то сзади, сопровождаемые светом фар редких машин. "Вот мой дом," - сказала Маша. Он взглянул на часы. Полчаса неспешной ходьбы от института. И открыл дверь подъезда, пропуская ее вперед. Вошел следом, почему-то придержав дверь, чтобы не хлопнула. Повернувшись, увидел, что она стоит на площадке первого этажа. Приблизившись, посмотрел в ее глаза. Увидел знакомый, внимательный и немного грустный взгляд. Приблизил лицо еще ближе, она не отстранилась. И тогда, притянув ее за плечи, он сильно прижался губами к ее губам. Шапка свалилась с головы куда-то под ноги... С небольшим опозданием ее рука легла на его плечо.
  Оторвавшись от ее губ, он, поцеловал ее в ладошку, поднял с пола шапку, сказал: "До завтра...", чувствуя глухие удары сердца о ребра. И, не обернувшись, вышел на улицу.

12.

... Определённо, Маша не ожидала увидеть его. Щелкнул замок, дверь открылась. Но она задержалась в проеме, что-то перебирая в сумке, сделала движение, как будто собираясь вернуться, нашла, наконец, то, что искала и только теперь подняла глаза. Дрогнули ресницы. Рука, застегивающая молнию на сумке, остановилась. Брови сблизились над переносицей, потом поднялись вверх удивленно. В глазах появился блеск. А что в нём, не угадывалось...
  "Привет!" - он сидел на широких, какие есть только в домах старой постройки, перилах лестницы, голосом постаравшись изобразить непринужденность.
  От вчерашней победной уверенности мало что осталось, хотя ещё два часа назад, решившись, он вызвал такси, и всё казалось ясным. И желание как можно быстрее её увидеть, и  способ его осуществления.
  За ночь снег засыпал въезд в арку, ведущую во двор, и таксист высадил его на бульваре. Так что последние метров сто до Машиного подъезда он не то быстро шёл, не то медленно бежал, выше щиколотки увязая в скрипучем снегу. Дождался, когда загорится свет в окне на третьем этаже, которое он приметил ещё вчера, осветившееся спустя некоторое время после того, как дверь подъезда хлопнула у него за спиной.
Вычислить расположение квартиры было несложно. Только когда зажегся свет, он вошёл в подъезд и, поднявшись на её этаж, уселся на перила. Тянулись минуты... Откуда-то пришли слова, он стал сводить их в строки, повторяя, чтобы не забыть:
  Ах, как бежалось мне легко
  По свежевыпавшему снегу...
  Я пьян, я весел был от бега
  В твое чудное далеко,
  Где каждый вечер тополя,
  На снег отбрасывая тени,
  Играют светопредставленье -
  Под лунных бликов перепляс -
  О двух влюбленных чудаках...
  Уже и бабулька-божий одуванчик с клюкой в одной руке и поводком, на котором семенила маленькая кудлатая собачка высших собачьих кровей, в другой, шаркая валенками, прошла мимо, бросив на него подозрительный взгляд. Потом мужик с озабоченным лицом... Женщина с ребенком и санками... То и дело хлопала внизу дверь подъезда... А её все не было. Наконец, замок щелкнул...
  "Привет," - удивление на лице Маши сменилось озабоченностью. - "Я на вторую пару опаздываю. А первую вообще проспала."
  "А я провожу, " - он спрыгнул с перил и шагнул к ней.
  И вдруг, почувствовав, что близкая, почти осязаемая, цель ускользает, неловко, даже грубо, сгреб её в объятия вместе с сумкой, которую она прижимала к груди, так и не застегнув замок-"молнию". По лицу девушки мелькнула тень - испуга или обиды? - но он стал быстро и жадно целовать её губы, глаза, лоб... снова губы. .. Под его натиском она отступила назад, в квартиру, он, не размыкая объятий, шагнул за ней. Она опять, как и вчера, с задержкой, обняла его, выпустив, наконец, из рук набитую учебниками и конспектами сумку, увесисто упавшую на пол.
  Она ответила на поцелуй, он почувствовал, как она прижалась всем телом, объятие  стало сильнее. Стало жарко, он стянул с неё вязаную шапочку, сунул куда-то в сторону. Разомкнув руки, попытался расстегнуть пуговицы короткой дубленки...
  Как ведро холодной воды на голову прозвучало: "Подожди... " Маша отстранилась, рукой накрыв бестолково-суетливые его пальцы. Он снова потянулся к ней губами, но свободная рука закрыла ему рот. "Подожди... "
  Он сделал полшага назад, держа девушку за плечи, и в упор уставился в её глаза, ища в них тот самый блеск.
  "Мне, действительно, нужно быть в институте.  Коллоквиум, и преподавательница меня недолюбливает. Я приеду к тебе. "
  Он вспомнил, что сегодня и он должен быть на тренировке у Отто Карловича. Тренер дисциплину и пунктуальность ценил выше всяких добродетелей. Влюбленность поводом для неявки на работу быть не могла.
  Он достал из кармана ключи от квартиры и вложил их в Машину ладонь. "Если задержусь, дождись. Только не уходи, пожалуйста."
"Хорошо." Ресницы её снова дрогнули. Как неподдельно трогательно они вздрагивали... Он ловил и старался запомнить, сохранить эти дорогие и важные мелочи, чтобы... А зачем и сам не знал. Повернув её к утреннему свету, проникающему из комнаты, он всё-таки увидел зелёные искорки в глазах...
  "Я провожу тебя." "Нет, иди." - она улыбнулась, но в голосе прозвучала настойчивость. - "До вечера."
  До вечера был целый день. Ещё дожить надо...
  За день снег подтаял и превратился в кашу. Вдоль бордюров текли ручейки, антрацитово-блестящие в свете длинношеих фонарей. Небо подмигивало десятками крупных, как на подбор, звёзд. От вчерашней непогоды не осталось и следа. Тепло наступило сразу, без раскачки.
  От автобуса он бежал, радуясь теплу и тому, что нога почти в порядке, разве что чуть-чуть..., и предстоящей встрече, в которой были все его ожидания на ближайшее будущее, и тому, что его ждут... Талый снег ошметками разлетался из-под ног, джинсы намокли до колен, как ни старался он выбирать чистый асфальт, перепрыгивая, как цапля, с одного пятачка на другой. Скачками через три ступеньки он взлетел на свой этаж и - остановился с поднятой для звонка рукой. Из-за двери слышались голоса. Машин и - матери? Ключ был только у неё... - нет, не её...
  ... Каррамба! Он совсем забыл, что, поддавшись на настойчивые просьбы Ани, заказал и дал ей дубликат ключа от квартиры. И она несколько раз приходила, протирала пыль, варила неплохие супы или рожки по-флотски. Сидя напротив, пока он ел, нахваливая её стряпню, рассказывала школьные новости или что-нибудь из жизни двора. Она явно старалась казаться взрослой, копируя, по-видимому, манеру матери встречать мужа с работы. Выглядело это наивно и немного смешно, но он не подавал виду, боясь обидеть девчонку. К разговору о чувствах они больше не возвращались. Однажды Аня даже с матерью встретилась у него дома. О чем они разговаривали без него, он не знал. Но, уходя, мать сказала тогда: "Не кружи девчонке голову... " Но он только отмахнулся. Он убедил себя, что такая дружба между парнем и девушкой тоже может быть.
  Разговор за дверью достиг какой-то очень высокой точки, после которой оставаться вне его он не мог. Он постучал, и спустя секунды дверь распахнулась от сильного толчка. В распахнутой шубейке, растрепанная, раскрасневшаяся, с заплаканными злыми глазами - на площадку выбежала Аня. Бросила ему в лицо уничтожающее: "Предатель... " и побежала вниз, не