прочитывает приговор, и только взгляд, который она упорно обращает в толпу, но как бы мимо всех лиц, выдает в ней пустыню.
Пепел! Это пепел жизни и всех чувств.
Но кто будет глядеть в глаза палачу? Это страшно – ведь этот взгляд видит саму смерть. Это неловко – а вдруг там есть еще что-то, кроме смерти? И это неинтересно – интереснее смотреть на то, как держит себя жертва.
А жертвы как будто отсутствуют. Выцветшие, они словно не существуют.
Арахна повторяет слова приговора чужим голосом. Бесцветный и сухой, так непохожий на ее настоящий голос, он звучит ясно и четко.
Да, Регару понятен приговор и он сам впервые слышит себя со стороны. Ему хочется надеется, что в его голосе мало дрожи, а больше надежды и облегчения, и нет удушливой сердечности, которая душит ум опаснее всякой змеи.
Нет, Регар не возражает против обвинений. Смысл возражать? К нему приходили накануне казни. Ему дали понять, что все должно быть идеально, иначе…
Всегда есть способ, как причинить боль человеку. Особенно, если у этого человека есть другой, дорогой ему человек.
-Именем Луала! – Жрецу стыдно произносить это. Он знает Регара. Много лет он работал именно с ним и именно так. Только сегодня он – по-прежнему воплощает слово Луала, а Регар преступник. И это очень шаткая жизнь!
Арахна не узнает своих рук, когда берется за рукоять меча. Это ли ее руки – такие маленькие, тонкие? Перчатки делают ее руки совсем чужими. Меч тяжелый, но Арахна знает, что это – облегченная версия, разработанная еще лет пятьдесят назад, когда в Мааре стали появляться палачи-женщины. Понемногу переняли этот образ меча и другие палачи, кому охота размахивать тяжеленной вещью, когда заботливо был выкован облегченный вариант? Он тоже тяжеловат, но им хотя бы можно орудовать, если приноровиться.
А у Арахны рука тверда и сноровка есть.
Ветер воет, и даже визжит, налетая на всех и каждого, будто бы желает убедиться, что все видят происходящее! Все в курсе, все видят одно и то же.
Как легко отнять жизнь! Что она стоит?
Регар много раз видел смерть и сам нес ее, но не выдержал и закрыл глаза, чтобы довести свою смерть в полном мужестве. Чтобы не дернуть головою, чтобы не уклониться…
Раздражающе рассекает сталь воздух, и этот мотив подхватывает ветер, а в следующее мгновение ветер стихает, напуганный. Глухой стук отвратителен и может напугать любого.
Так падает голова в специальную корзину. Тело отваливается лишь мгновение спустя.
Кто-то взывает. Ветер? Нервная женщина? Сочувствующая? Кто-то пытается упасть в обморок. Но это не место для сожалений. Лепен, не выдержав, оглядывается на звук, стоя до этого спиной. И страх касается его удавкой.
Одно дело нести смерть – другое принять. Даже если внутри тебя уже ничего нет, если нет никакой силы к жизни, умереть очень страшно.
А Иас, тоже оглянувшаяся, теряет свой дух и, даже со связанными руками пытается сбежать. Но куда сбежишь, когда кругом стража? Куда сбежишь ты, когда даже сам ветер налетает и готов сбить с ног? И руки сводит грубой веревкой, что завязана умело, чтобы не причинить лишний боли, но не дать шанса избежать правосудия.
Лепен выдерживает, а Иас нет. Лепен обретает пустоту в своем сердце, а Иас внезапно хочется жить и жадно хватает ртом ледяной воздух.
Но куда там? Раньше надо было думать и раньше надо было бояться. Раньше умолять и просить.
Её черед следующий. Это правильно. Тот, кто распределял места казни был логичен. Первым надо убить самого скандального, потом женщину, а не то заистерит. В конце уйдет тот, кто молод.
Иас… дурочка, наивная, запутавшаяся, отравленная своей ненавистью, потерявшая все! Арахна не может ее ненавидеть, даже несмотря на то, что та совершила. Вернее, она ненавидела ее, но увидев сейчас перед собою, больше не смогла. А смысл? Иас покарала себя гораздо сильнее, чем это могла бы сделать Арахна или кто-нибудь другой.
Иас визжит, отбивается, когда солдаты тащат ее к Арахне. Она почти не слушает слов приговора, умоляя всех и каждого. Зубами хватается за полы плаща Эмиса, но тот осторожно отталкивает ее и старается не смотреть ни на Арахну, ни в толпу. Он руководит подготовкой места – расчисткой от предыдущего тела, но, склоняясь над корзиной с головами, заготовленной заточенной монетой, что так легки в ходу у уличных воришек, срезает прядь волос с головы Регара.
И чувствует себя вором. Но впервые не стыдно ему за воровство. Он не может сам себе объяснить этого поступка, однако верит, что поступок его – очень верный.
А Иас подводят. Понятны ли ей слова приговора?
Она мотает головой, отбивается из последних сил. Нет, ничего ей не понятно. Ни в коем случае непонятно. Нет, она кается, требует милосердия!
Арахна подходит к ней и стража, уловив неведомое им настроение, отступает от рыдающей Иас на шаг. Арахна, нарушая все заветы и ритуалы, положенные палачу, садится перед Иас на колени и шепотом, чтобы никто не слышал, говорит:
-Он ждет тебя. Тебя и твое дитя.
Человеку мало надо для утешения. Иногда одно слово может успокоить гораздо быстрей и надежней, чем целая проповедь жреца.
Иас никто не любил, кроме Сколера. Иас готова идти. она застывает, глядя в лицо своей смерти и соглашается идти.
В следующее мгновение Арахна заносит над спокойным уже телом, из которого ушла уже душа меч. И снова обрывается жизнь. Но улыбаются губы на отсеченной голове. Арахна дала надежду. Надежду, которую никто не мог дать ей.
Остается последний. Ветер торжествует, кружит и бьется. Но Лепен держит себя спокойно. Нельзя просто взять и умереть трусом. Нельзя уйти вот так. Особенно, когда тебя казнит та, кого ты больше всего любил.
Да, Лепену понятен приговор. Нет, у него есть слово. Стихает толпа, довольная зрелищем и даже ветер притихает, вроде бы интересно и ему.
Лепен же прожил простую жизнь. Привык говорить о простом и просить тоже.
-Я многих разочаровал и за это мне не будет покоя. Мне жаль, что я не оправдал надежд и жаль, что я подвел самых близких своих людей. Моя казнь – это самое меньшее, чем я могу ответить за свою вину.
Толпа любит такие вещи. Ей нравятся ругающиеся преступники, она обожает слезы и такие вот речи, и Лепен невольно входит в сердце многих юных девиц, что так падки на всякий жертвенный подвиг, не разбираясь о том, нужен ли был подвиг вообще.
Арахна встает спиной к толпе, вроде бы как, проверяя, как лежит голова, и, воспользовавшись своим положением, едва-едва касается губами лба Лепена. Это прикосновение, которое сложно ощутить, но Лепен понимает его значение: прощен, он все равно прощен.
Эмис смотрит на Лепена, пытаясь его возненавидеть за удары и насмешки. За попытку подставить и…нет в его сердце злости. Зато есть жалость. Не та, что к побежденному врагу, а к брату, или другу. Хотя, Лепен и не был ему другом. И уже не будет. Но разве это повод, чтобы ненавидеть?
И в третий раз обрывается жизнь.
Но сегодня не такая толпа, как прежде. Перемены, разлитые в воздухе, грозят обрушиться на землю, и толпа, рискнувшая к выходу, торопиться, не дожидаясь последних процедур, прочь. Даже самые знатные работают локтями, прокладывая себе путь, не взирая на неудобства и неподобающее поведение.
А Эмис с солдатами собирает тела, вытирает кровь и убирает меч в телегу. Предстоит сожжение. Он смотрит на Арахну и видит блеск в ее глазах…блеск слез.
Арахна встречает его взгляд и качает головой. Ей никогда не хватало духа, чтобы сопровождать сожжение тел. Это Регар мог. Это могли Лепен и Сколер, а она слишком труслива для этого.
Да и страшно! Настоящая скорбь приходит не в момент казни, не в тот миг. Когда поднимается петля, или когда опускается меч, а в тот миг, когда падает в сторону тело, отваливаясь от жизни, когда надо жечь останки…
Арахна не может. Физически не может. Ей вообще муторно. Она с трудом спускается по ступенькам, не видя ничего перед собой от слез. пару раз чуть не падает, но в первый – удачно хватается за впереди стоящего солдата, который подхватывает ее с пониманием, а другой раз ее ловит Мальт, не пожелавший оставить вместе со вспомнившей об угрозах толпой площадь.
Площадь опустела. Впервые на памяти Арахны. Лавки многие стоят слепые, закрытые от посетителей. Все люди исчезают, словно бы растворяются, нырнув то в проулок, то за дом. Страх можно ощутить…
У Арахны во рту привкус крови. Металлический, разъедающий. Она отталкивает руку Мальта и склоняется пополам, очищая и без того пустой, переставший бунтовать от безнадеги желудок.
Еще мгновение она стоит, пытаясь отдышаться, отряхнуть от горечи, сжавшей ее горло, когда Мальт, сам не знающий, откуда в нем столько сочувствия, помогает ей разогнуться и закрывает ее лицо капюшоном, одновременно отворачивая ее голову от тел. Сделав знак всепонимающему Эмису, Мальт, обхватив Арахну для равновесия, тащит ее по улицам.
Ему нужно довести Арахну в Коллегию. Там, накануне, посовещавшись, Эмис и Мальт, зная, что скоро будет горечь и боль, распорядились об ужине и о хорошей порции крепкого вина для Арахны.
-Ей лучше потерять все чувства, - решил Мальт, - лучше так! Это для ее же безопасности.
Да, Мальт допускал провал и сведение чьих-нибудь счетов с палачами. Грядущие сутки должны были открыть бойню. Сначала убийство Торвуда, потом принц Мирас возьмет со своими людьми власть в замке, а его люди, разбросанные по разным частям земли Маары, возьмут власть в своих регионах. Крестьяне долго не будут сопротивляться – уже подвезены обозы с зерном и мукою…крестьянину плевать, кто на троне, ему важнее желудок.
А Мальту вместе с несколькими доверенными принцу людьми предстоит погромить, в самом деле, Коллегии и Секции потенциальных союзников короля и противников нового строя. Кровь будет. И будет невинная. Всегда будет. Учитывая, что для безопасности действа не стали оповещать даже Коллегию Сиротства – те почувствовали что-то сами. Но все же – дети оставались рядом с Коллегиями, что должны были скоро столкнуться с налетами. В каждой Коллегии были враги, ну, за исключением Палачей. Но если кто-то захочет свести счеты?
Нет, лучше оставить Арахну без чувств и пусть себе…лежит либо до победы пьяная, либо до своей смерти такая же.
***
Вино не ударило быстро в голову, как надеялся на это Мальт. Он вообще хотел бы побыстрее сдать ее под контроль Эмиса, а самому отправиться уже к вверенному ему отряду – счет шёл уже на часы. Но Эмиса еще не было, а оставлять Арахну одну казалось очень плохой идеей.
Но она и не хмелела. Не то начала привыкать, не то всё-таки еда смягчила вино и не дала рассудку совсем затемниться. Мальт сидел на диване, поглядывая на нее изредка, но больше пытаясь не заснуть – он и сам был измучен. Не зная, как заговорить, и о чем (да и стоит ли), Мальт набросал пару строк для себя на листе, чтобы хоть как-то занять разум, но это не могло помочь надолго. Эмиса все еще не было, Мальт решил, что только прикроет на мгновение глаза, чтобы не раздражать их дневным светом и всё…
Он задремал. Слишком тяжело оказалось открыть глаза. слегка завалился на спинку дивана и подлокотник, чтобы было удобнее. А Арахна молча и мрачно тянула вино…
Хмель не настигал и её.
Что-то блеснуло под креслом и Арахна, потерявшая уже давно для себя всякое сомнение, не смея скрывать любопытства, скользнула к
