Луалом и всеми Девятью, что я справлюсь. А теперь, будь добр, дай мне…поспать. Мне предстоит нелегкая задача.
Арахна, не позволяя себя удержать словом, поспешила наверх. Свитков с приговорами она не коснулась. Мальт вздохнул и обернулся к Эмису, который все еще не скрывал неприязни:
Закажи телеги к казни.
-Вам следует знать, что кровь невинных отдает долгим послевкусием на устах убийц! – Эмис тряхнул головою.
-Теперь я верю, что ты – поэт, - согласился Мальт. – только вот невинных нет, если хорошенько подготовить ум.
***
Рука палача должна быть тверда, иначе он не палач. В палаче главная черта – милосердство и желание облегчить процедуру перехода от земного существования до суда Луала. Люди казнят по своему закону, живут по нему же, но кроме законов людских есть законы божественные. Луал карает строже.
Арахна облачилась в полную форму палача для этого дня. С самого начала она решила соблюсти все формальности, чтобы никто не смел ее упрекнуть в невнимательности к своим обязанностям, в попустительстве или в черствости. Она облачилась в полный убор, выказывая и свое уважение к сегодняшним жертвам.
Регар всегда говорил, что ничего не должно стоять между палачом и его служением закону. Что ж, сегодня ему выпала печальная участь проверить, насколько хорошо Арахна – его дорогая и любимая воспитанница усвоила этот урок. Если она справится – из него вышел хотя бы хороший учитель, если нет… что ж, палач, не сумевший передать свои знания, плохой палач.
Регар не сомневался в том, что Арахна сдержит себя и проведет все так, как надо. Она подавала большие надежды, и Регар даже опасался когда-то, что ее заберут в другую Коллегию. Как эгоистичен был его страх! В другой Коллегии ей не пришлось бы марать руки и имя, пятнать кровью свою душу!
Но Регар – человек и совершил ошибку. Привязавшись к Арахне, он сделал ее палачом, не подумав о ней, как о живой. Криво и косо плетя ее непослушные волосы в косы, сочиняя неловкие сказки для лучшего ее сна и гуляя с нею по тихим проулкам, Регар не хотел, чтобы она исчезла из его жизни. Понемногу он заразил ее любовью к своему мастерству и пытался внушить благородство…
Но Арахна росла. Она неумолимо отдалялась и теперь между воспитанницей и наставником была пропасть, равная закону и преступлению. И теперь Арахна своей рукой должна была эту пропасть навсегда сделать непреодолимой, разделив его жизнь и свою на разные миры.
Регар не знал, что таится в чертогах Луала, но верил, что сумеет подать ей знак, или, быть может, дождаться…
Впрочем, жрецы когда-то говорили, что ушедшие к звездам Луала, поднявшиеся к его трону, становятся вечностью и могут лишь наблюдать за судьбами земных своих близких.
Регару скоро предстояло это выяснить.
Что до Лепена – он не желал больше существовать. Не достигнув единственной своей цели, не получив одного, но важного своего желания, он совсем потерялся и заблудился в мыслях. Для него все стало полусном-полуявью и он никак не знал, где кончается его бред и начинается реальность. Да и совесть замучила ему душу. Может быть, Арахна считала его последним подлецом, но ей не удалось бы и на половину так уничижительно подумать о Лепене, как он сам думал о себе. Для него все было кончено, и он находил это правильным.
Да и Иас, пойманная на отравлении двух людей, сама по себе проигравшая глупышка, ошибавшаяся каждый день в своей жизни – молодой, тонкой, неокрепшей, не сопротивлялась неминуемому событию. Ей было страшно умирать, но жить оказалось еще страшнее. Она не чувствовала еще внутри себя жизни, но знала, что она есть и кончится вместе с нею. Оглядываясь же в пустоту, что виделась ей в душах, вглядываясь в ледяные глаза окружения, где каждый думал лишь о себе и вслушиваясь в змеиные шелесты, Иас не видела света и не чувствовала надежды.
Говорили о войне, но она была привычна. Говорили о бойне и это уже пугало, ведь бойня – это не нападение врага, когда объединяются все, кто прежде не находил объединения, это просто уничтожение – беспощадное и жестокое.
А за войной, как и за бойней приходит голод. Он уже наступал на Маару и крестьяне чуяли это, все чаще брались за вилы, бунтуя против высоких налогов и это тоже касалось слуха Иас. Она понимала, что такие существа, какой сделала ее жизнь, не выживают в период катастроф и волнений. У них нет покровителей, нет защиты, нет талантов, а жалость…ха, кому нужна жалость, когда сердце волнуется лишь за себя единственного? Всех не спасти.
И Иас уходила без сожалений, но со страхом – она боялась боли. Унижение можно было еще снести, но как вынести боль? Наверное, смерть, это все-таки, нечто особенное, и, пусть неотвратимое, Иас хотела просто уснуть…
День выдался ветреный. С самого утра задуло такими порывами, что многие зеваки, что еще не боялись появляться на улицах, не рискнули мерзнуть в этом ветре. Тучи тяжело собирались, покоряясь этой силе, что гнала их на Маару, и не было достаточно света, пришлось разжигать в Коллегиях свечи.
Ветер был злым и холодным. Он хотел разогнать всех ненужных, нежеланных гостей с городской площади прочь, по домам, за закрытые и завешанные окна, за задвинутые засовы на дверях, потому что сегодня происходило то, что волновало и небо, и землю… об этом говорили все, говорили опять и с надрывом, потому что это была беда и это был скандал, а что приятнее – проходивший мимо:
-Палач казнит палачей!
-Опять! Они уже режут друг друга!
Вспоминали и Сколера, казненного так недавно, жалели и злорадствовали. И, конечно, многие хотели бы видеть эту ироничную картинку, не только уличные карикатурщики хихикали, изображая извращенный сей подвиг палача, но…проклятый ветер! Ветер разгонял по домам и оставались лишь самые стойкие и отчаянные.
Уже за одно это можно было благодарить ветер.
Но он трепал и преступников, пробираясь под тонкое тюремное белье, надорванное у ворота, чтобы не было с тканью никаких помех; врывался в легкие с каждым вздохом, что так глубоки именно перед смертью; прожигал лицо, будто бы заглядывая, чтобы убедиться: жив?!
И за это можно было ненавидеть ветер.
Трепал он без всякой пощады и палачей. Сегодня они были оба торжественны и мрачны. Немногословны. Они не оглядывались по сторонам, и даже Эмис, облаченный также в полную форму, как и Арахна, не выдавал ничего в своем взгляде, кроме долга. А ветер налетал на ткань, бился с нею, желая скользнуть к телу, встряхнуть его, выжечь пустыню из взора, обжечь, сделать хоть что-нибудь, чтобы вызвать в палачах жизнь, но ткани были сделаны на совесть, и ветру оставалось только обвивать и удушать своих врагов, которые не замечали ветра.
И ветер тогда налетал на телегу, в которой везли преступников, бился со скрипучими колесами, налетал на смирную лошадь и не мог остановить ни шага могучего зверя, ни самой телеги. Она лишь жалобно скрипела, умоляя оставить ее в покое и дать уже досуществовать…
А Оллейн расщедрился. Он предоставил лучшую из телег для сегодняшней казни. Это было его маленьким знаком, тонким «прости» и еще более тонким «сожалею». Знак, который нельзя поймать. Если не захотеть, конечно, это сделать.
Преступники ехали в одной телеге, но не заговорили ни разу друг с другом. Им мешал ветер, а еще – разный мир. Регар знал, что ему нужно молчать, иначе Арахна может не выдержать, иначе может сорваться Лепен, а это позор, а это – катастрофа и беда.
Лепен был уже мертв внутри и его разум спал, не желая пробуждаться. Лишь горло судорожно сжималось, ища воздух Маары, но пропуская лишь ветер – колючий, холодный и злой.
Но холод, злость и колючесть – это явления жизни и можно было даже радоваться… но разум спал и радоваться не хотелось и не получалось.
А Иас утратила рассудок. Не совсем, конечно, но ум ее спасал от ужасного ожидания, от скрипа телеги. Ей вспоминались полевые цветы, которые приходят в каждый летний сезон на луга Маары. Они пахнут медом и их аромат пьянит и кружит мысли. И тогда еще такое ясное и высокое небо над головою и даже ей, кухонной работнице, хочется жить и кажется, что весь мир будет ее. Это особенный состав, варево из молодости, юности и летнего дня. Движения особенно легки и нет такого злого ветра, летом он добрее.
Ей вспоминались венки. Коих переплела она великое множество. Самые разные, яркие, увядающие к вечеру, но плотно держали они форму. Когда Иас была ребенком и жила в Сиротской Коллегии, то любила представлять себя какой-нибудь лесной королевой. Это потом, когда об этой ее фантазии узнала строгая и непримиримая Наина, ее посадили в темный плесневелый чулан и долго ругали…
И сейчас еще эти слова слышала Иас:
-Власть и корона идет лишь от Луала и награждает этими великими дарами лишь Короля, да будут дни его долги. А всякий, посягающий на эту власть, достоин предстать пред гневом Девяти Рыцарей!
И сыпались. Сыпались тогда слова, отпечатываясь в ее душе, и душили слезы – это же просто венки и просто фантазия!
А под руками пружинила тогда мягкая трава.
Палачи тоже не переговаривались. Во-первых, не о чем. Во-вторых, незачем. В-третьих, ветер рвал и их.
Эмис не был на такого рода казни и не знал точно, что надо сделать, но, обладая с детства высокой восприимчивостью и вниманием, угадывал действия Арахны и был на подхвате. А она…пыталась быть живой, но внутри нее образовался камень. Желудок сковало, сердце стучало откуда-то издалека. Какое ей было дело до собственной жизни, если сейчас она эту жизнь перечеркивала сама? Ничего не осталось от Арахны, кроме вопроса: а была ли она вообще?
Зрителей было мало для такого грандиозного зрелища. Но они были. Арахна, поднимаясь к эшафоту, увидела и присутствие принца Мираса, который показался лишь на мгновение, и скрылся под плащом…ей даже почудилось, что он показался нарочито, для нее. Был и Мальт, он не скрывал своего присутствия. Были представители двора, которых Арахна не знала, и знать не хотела, но выдавали высокое сословие костюмы и кружева, а также – брезгливое любопытство.
Конечно, для тех, кто не сталкивается столь часто со смертью, и думает, что может от нее откупиться, смерть вызывает лишь значение игры. Она не для них, нет, ни разу, ни в коем случае – никогда! У них лучшие целители, лучшие кушанья и смерть существует где-то очень далеко.
Вот и приходят, пощекотать себе душу, попугать…развлечься! Еще бы. Сегодня казнь врагов герцога Торвуда, обреченного уже давно и не знающего об этом. А Торвуд – друг Короля, да будут дни его кончены, в конце концов!
Арахна невольно оглядела толпу нарядных дворян и попыталась понять, есть ли среди них злополучный Торвуд? Если есть, ей достаточно было бы лишь подойти ближе, пользуясь своим правом руководить казнью (правом и проклятьем) и тогда она разом убьет его и себя.
Но Арахна не знала, как выглядит Торвуд и не могла угадать. Да и слабость в ней прошла. Она – палач, орудие. Ее деяния продиктованы законом, неважно уже каким законом. А Торвуд не значился в списке ее жертв.
Зато значились сегодня там другие.
Арахна ведет себя смирно. Это радует Регара, наблюдающего украдкой. Она достойно проходит это проклятое, непрошенное и, что хуже – ненужное испытание.
Первым казнят Регара и в этом его облегчение. У Арахны даже голос не дрожит, когда она
