его оправдания на корню, слушать ничего не желая.
- Захочет, Андрюш, захочет, поверь мне, - оживившись, напористо стал наставлять он сидевшего с ним у моста товарища. - Уж если она с тобою гулять пошла, согласилась если на твоё предложение, - она уже одним этим выразила своё к тебе отношение - чётко и недвусмысленно. И обижаться ей на тебя не за что будет. Это во-первых. А во-вторых, ты должен крепко понять, зарубить себе на носу как технику безопасности на объекте, что поцелуи и ласки в любви - наиважнейшее и наипервейшее дело! Без них любовь умирает в два счёта, как мрут растения без воды, или же без солнца… Наташа-то твоя не железная же, пойми: она человек тоже, из такого же теста как и другие сделана. Гуляя с тобой по улице, слушая и впитывая тебя, тобою до краёв наполняясь, она в тебя влюбляется автоматически, сердцем воспламеняется, угорает даже. У неё физиология начинает играть, инстинкт продолжения рода в ней просыпается - могучий, скажу я тебе, инстинкт, свирепый и без-пощадный. Ей, как и всем, ласки в такое время всенепременно нужны, нежности и поцелуи, а потом и совокупление… И если ты этот наиважнейший момент прозеваешь, парень: скулить-супонить будешь по-прежнему да стишки ей сопливые про заоблачные чувства читать, доставать её теми стишками дурацкими, - если она, не дай Бог, от нытья твоего и бездействия перегорит, желаемого удовлетворения не получит - всё, пропало дело пиши! Она возненавидит тебя лютой ненавистью, поверь, прогонит и уже не подпустит к себе никогда - потому что разочаруется в тебе как партнёре и как в мужчине… Поэтому предупреждаю: не затягивай с поцелуями. Как только почувствуешь, что она молчать и супиться начинает, и грустить без повода и причины - это для тебя верным знаком будет, что всё - пора начинать, далее уже тянуть и сюсюкать опасно. Значит надо уже вести её в какой-нибудь укромный уголок, садиться там поудобнее и начинать миловаться по-взрослому, чувства свои в дела воплощать, рукам давать волю. А для чего, ты думаешь, руки-то человеку дадены? Для еды и работы, да. Но и для этого тоже… Сядь где-нибудь на лужайке с ней, и обними её понежнее, волосы её погладь, плечи, скажи с придыханием, с жаром: какая у тебя, Наташенька, грудь красивая, глаза и губы! Кофточку с неё потом сними, лифчик, сам побыстрее разденься, чтобы вам с ней ласкаться сподручнее было, чтобы ничто не мешало вам, не сглаживало полный телесный контакт.
- Да чего ты краснеешь-то, Андрюш?! чего так над моими словами смущаешься?! - засмеялся Тимур раскатисто. - Это ж я тебе прописные истины объясняю, азбуку чувств, без которой тебе обойтись будет ну никак не можно, как говаривал Свирид Петрович Голохвастов в небезызвестной кинокомедии. Это жизнь, это любовь, парень, со всеми своими прелестями и хитросплетениями, и натуралистическими подробностями. Не было бы этого - пойми ты, чудак! - и нас бы с тобою на белом свете не было: если б родители наши были чрезмерно стеснительные да скромные… Так что ты к этому давай привыкай, настраивай себя быть ЛИДЕРОМ и быть МУЖЧИНОЮ. Тут ТЫ должен инициативу свою проявлять, не она. Она - барышня: ей конфузно.
- А у Наташи твоей, Андрюш, всё на месте и в полном порядке, вся материальная часть, поверь мне, - закончил Тимур тот памятный разговор у моста. - Мы с Юрком Гришаевым её со всех сторон и во всех подробностях рассмотрели, когда она в джинсовом костюме в клуб однажды пришла, - и не нашли изъянов. У неё и попка упругая и аппетитная очень, и грудь высокая приличных размеров, не тронутая никем, и ножки полненькие и ровненькие. И вся она такая - у-у-ух! - как пирожное Безе: так бы всю её и проглотил одним махом!... Тебе с нею будет сладко и сочно, дружок, уверяю тебя: все пальчики оближешь, когда распробуешь…
Глава четвёртая
1
Отношения Мальцева с Яковлевой, между тем, развивались по-возрастающей, день ото дня только проще делаясь, доверительнее и нежнее, и, главное, естественнее для обоих, спокойнее. И те еженедельные июльские субботние вечера, что они провели вместе, к которым добавилась ещё и среда, когда агитбригада студенческая выступала в клубе, и они до полуночи опять гуляли под ручку и откровенно по душам разговаривали, - те регулярные встречи обоих раскрепостили и изменили сильно. Настолько, что они, наговорившись всласть, обсудив Москву и родных Андрея, работу его и деревню Сыр-Липки, научились уже и молчать - как друзья закадычные или супруги - и подолгу бродить по деревне молча; и при этом ни неловкости не испытывать как в первый раз, ни дискомфорта внутреннего вперемешку с ознобом. Зачарованные и притихшие, они только блаженствовали сердцами и душами и на Луну смотрели во все глаза, на небо ночное, звёзды; да всевозможные запахи-благовонья вдыхали всей грудью, сорванцов-кузнечиков слушали, их разудалую трескотню.
Порою, когда их молчание обоюдное становилось особенно долгим, Андрей на спутницу златокудрую, смущаясь, украдкой смотрел, настроение её угадать пытался, в душу к ней заглянуть: отчего это она молчит-то? - пытался понять, - о чём печалится-думает? и печалится ли? Может, попробовать, как Тимур учил? - и без этого нельзя, действительно? Может, истомил он задумавшуюся подружку давным-давно своей ребяческой скромностью и платонизмом, до предела измучил, “запретного плода” лишая её, который и сочен, как утверждают бывалые люди, и сладок?... Возникали в его голове и такие мыслишки - нечего тут скрывать, перед читателями ханжить-лицемерить!
Но Наташа, ангел чистый, так доверчиво ему в глаза в такие минуты заглядывала и так крепко к его прижималась плечу, даже и головку свою белокурую ему на плечо по-детски склоняла, будто бы говорила всем видом: «Андрюшенька, милый, как хорошо с тобой, надёжно, уверенно и спокойно! Спасибо тебе за это, родной!» - что у Андрея от этого мгновенное просветление наступало, и дурь его молодая, искусственная, как свора чертей ошпаренных выскакивала из него наружу. Все его намерения низменные и чёрные, как сажа грязные и как тараканы поганые, гасли сами собой, ангельским видом спутницы пристыжённые.
И он, широко улыбаясь, счастливый: оттого, что не надо было ему через своё дремавшее естество перешагивать, через природу вялую и неразвившуюся, не надо было насилие совершать над собой, - он подружку восторженную и богоподобную, “летавшую” высоко-высоко, к себе прижимал осторожно и по деревне, по полю вёл её не спеша, почти как ребёночка маленького и без-помощного при этом поддерживая, сам для себя решая твёрдо и окончательно, что не унизит он пошлостью сию красоту, страстями и похотью чистую душу девушки не испоганит...
Их прогулки субботние, платонические, раз от разу всё удлинялись и удлинялись по времени: мало им становилось двух-трёх часов, хотелось гулять до двенадцати, до часу ночи; хотелось совсем не ложиться спать, ни на секунду не расставаться - Наташе, во всяком случае, которая все те затяжки и инициировала. Андрею-то, по правде сказать, они были в тягость немножечко, особенно в августе: прогулками такими поздними он время у сна отнимал, он в стройотряде, гулёна, совсем перестал высыпаться…
2
Однажды их хождения полуночные, любовные едва не кончились плохо: Андрея подкараулили и хотели побить деревенские лихие парни, хотели выместить злобу на нём, москвиче молодом, одиноком, - за обиды, конфликты клубные с ним по полной за всех рассчитаться. Потоптаться вознамерились на нём всем скопом, одним словом, от души поиздеваться и покуражиться. Чтобы, значит, другим стройотрядовцам неповадно было аборигенов третировать и унижать, относиться к ним как людям второго сорта.
Вообще же, надо сказать, что конфликты москвичей с деревенскими возникли сразу же, ещё лет пять назад, как только холёные столичные удальцы-молодцы в клубе сыр-липкинском появились и стали порядки там свои заводить - и девушек уводить, естественно, у местных парней из-под носа. Кому такое хамство понравится, в самом деле?... А последние пару лет Юрка Орлов на танцах особенно сильно борзел (в смысле порядков, не в смысле девушек, к которым он был равнодушен), ненависть к москвичам вызывал прямо-таки лютую. Его бы деревенские на части порвали, порезали на куски и потом собакам скормили, - встреть они его где одного на улице в вечернее время. Но он, хитрюга, по улице один не ходил, а только в компании; и бабником, как на зло, он не был, повторим, по сеновалам и хатам не шлялся как Гришаев Юрок. Так что прихватить и наказать его, как хотелось бы, возможности не было: он для местных сорвиголов был фигурой недосягаемой.
Тогда деревенские, злобствуя, стали его товарищей по отряду подкарауливать и колотить от души, на законное место ставить, уму-разуму, жизни учить. Володьке Андронову, бойцу-первогодку, что, как и Мальцев Андрей, на второй курс МАИ перешёл, однажды ночью крепко досталось, когда он девушку домой провожал, когда загулялся долго. Били его человек пять от души, ногами даже, лежачего колотили. Так что пришлось ему после этого несколько дней на кровати пластом валяться, стонать да охать от боли, в себя приходить, лечить поломанные рёбра и кости...
Юрка Орлов, про такое узнав, более всех тогда взбеленился: хотел было весь отряд на “войну” поднять, на законное в таких случаях мщение.
«Подъём, мужики, подъём! Чего вы сидите-то, как спутанные, сопли жуёте?! чего не реагируете на обиду, на открытый вызов всем нам?! - кричал он тогда заполошно в лагере. - Надо идти и искать этих “пидаров гнойных”, которые впятером одного ногами долбили и ещё и радовались при этом, суки позорные! И потом надо их, подлецов, по всем правилам наказать! - образцово-показательно и сурово! Чтобы нас, москвичей, эта деревенская рвань и пьянь как котят поодиночке отлавливала и потом глумилась над нами! - да не бывать этому никогда, чтобы москвичи под чумазых ложились! Я их сейчас, тварей поганых, самолично пойду и передушу, и в колодец всех побросаю! Чтобы знали, лапотники, как “партизанить”, молоденьких пареньков обижать!... Юр, Кустов! Чего ты сидишь, ухмыляешься?! - к воину-десантнику зло обращался он, которого в отряде как драчуна выше всех ставил. - Бери ножи, бери топоры! И пойдём c тобой шушеру местную резать! бараньи головы их отрубать к чертям собачьим!...»
Командир, Толик Шитов, едва-едва его тогда остановить сумел, едва-едва успокоил.
«Ты чего, Орёл, совсем ошалел что ли?! - строго выговорил он ему, когда такое услышал. - Хочешь всю деревню восстановить против нас?! чтобы после твоего побоища нас всех с треском и со скандалом отсюда выперли к ядрёной матери?! Сядь и остынь, выпей воды холодной! Не хватало мне тут ещё твоих кровавых разборок… А вы, - сурово обратился он к притихшим бойцам, - поменьше по деревне шляйтесь и поменьше злите местных ребят, норов им свой показывайте. Они здесь хозяева, как-никак; а мы, как ни крути, гости»...
Легко было говорить женатому командиру: “поменьше”. А как поменьше-то, как? - если ноги студентов сами подальше от клуба несли, укромных уголков искали, где время с подругами и не замечалось совсем, где совсем не думалось об опасности.
Вот и загулявшийся с Наташей Андрей однажды на дороге в такую “засаду” попал, местными хлопцами подготовленную. И плохо бы пришлось ему, совсем не умевшему и не любившему
