Невыдуманная история. Лирическая повесть

Родители сейчас зайдут и увидят - и что оба скажут нам? что про меня подумают?
- Не зайдут, Андрюш, не зайдут - не волнуйся: я их дверь плотно прикрыла. И нашу дверь - тоже. Не волнуйся поэтому, лежи спокойно и не думай ни о чём плохом. Я просто не могу уснуть: лежу и про тебя целый час уже думаю, думаю и думаю безостановочно. И от мыслей своих угораю, дурной, похотливою становлюсь. Я люблю тебя, Андрей, больше жизни люблю; и хочу тебе в этом прямо сейчас признаться.
После этого она, наконец, достала его губы своими огненными губами, как кошка вцепилась в Мальцева и принялась самозабвенно его целовать - долго и крепко, и страстно до одури и до крови, по-взрослому что называется. Поцелуи её были так настойчивы до неприличия, страстны, глубоки и сладки, обворожительны и желанны; таким безумно-горячим, сочным и спелым, и предельно-дурманящим было обнажённое тело девушки, её бёдра широкие и упругие, нежный белый животик и высокая тугая грудь, ничьими руками ещё не тронутая и не лапанная - и потому до капельки сохранившая девственно-чистые соки, божественные и питательные как тот же нектар или молоко матери, - что ещё с ужина перевозбудившемуся Андрею не было никакой возможности выдержать это всё, от себя волево отпихнуть, устоять от нахлынувшей похоти и соблазнов. Он, в свою очередь, высвободив из-под одеяла руки, крепко и по-мужски уже обнял Яковлеву, прижал к себе; потом извернулся и подмял её под себя, податливую и желанную. И они, ополоумевшие окончательно и без-поворотно, растворились друг в друге как муж и жена, слились в единое целое в любовном экстазе, что больше на оргию был похож, дикую и безумную, но и, одновременно, прекрасную…

6

Полчаса приблизительно, или чуть дольше длилась та их любовная, до неприличия страстная песнь, без-прерывными стонами и рычанием сопровождавшаяся вперемешку с плачем, истошными воплями-вскриками, ужасным треском и стуком кровати о стену, после которой, “песни”, разразившийся огненной белой лавой Андрей словно вулкан разбуженный, передавший любимой частичку себя и своей драгоценной энергии, плоти, - покусанный и помятый Андрей после этого почти сразу же затих и уснул без-совестно, захрапел, провалился в небытие опустошённый, предельно выжатый и расслабленный. Молодец-парень! Он своё главное в жизни дело сделал!
Он не помнил, не видел поэтому, как высвободилась из-под него истерзанная и зацелованная до синяков Наташа, бочком рядом с ним легла - и долго лежала и на него смотрела, спящего, без-чувственного, мокренького от пота и перенапряжения, по волосам его нежно гладила, шее, плечам и спине… Перед рассветом она поднялась тихонечко - одинокая, но безумно счастливая всё равно, - укрыла Мальцева одеялом заботливо и на цыпочках пошла к себе, стараясь не скрипеть полами и не будить родителей. Хотя они и так не спали оба и всё, конечно же, слышали, что в их доме ночью произошло.
Она пришла в свою комнату, на кроватку разобранную легла - но заснуть так и не смогла до утра, угарная и дурная, страстями изнутри кипевшая. Всё лежала, блаженно в потолок пялилась и про Андрея не переставая думала: мысленно продолжала ласкать и целовать его, всю себя ему до последнего отдавать - и отдаваться долго, глубоко и страстно…
В половине седьмого она поднялась, перевозбуждённая и шальная, и пошла будить гостя, загодя попросившего её о том. Он проснулся, быстро вскочил и оделся, тряхнул чумной головой, в которой была каша.
Они крепко-крепко опять обнялись и сплелись руками, сладко расцеловались стоя, готовые вторично плюхнуться на кровать и по-новому совокупиться… Но времени на это не было ни минуты - и они принуждены были остыть и отпустить друг друга, умерить пыл. Что оба и сделали с неохотой, с жалостью нескрываемой.
Время поджимало Мальцева: ему нужно было немедленно уходить, в лагерь к семи возвращаться, не нарушать дисциплину. Понимавшая всё Наташа пошла его провожать до крыльца, накинув на себя халатик. На холодной террасе они опять обнялись и принялись целоваться до боли и синяков на губах, до стонов - обычное для любовников дело. После чего дурная от чувств и без-сонницы Яковлева взяла с Мальцева слово, что послезавтра, 19 августа то есть, Андрей после банкета обязательно придёт в клуб, и они вместе проведут весь вечер. Пойдут погуляют подольше, простятся как следует, обменяются адресами; договорятся, как лучше им осенью встретиться: здесь или прямо в Смоленске.
«Ведь ты же приедешь сюда к нам на ноябрьские праздники, Андрей? - спросила она его строго. - Ты, помнится, это мне клятвенно обещал».
Мальцев утвердительно кивнул головой, на прощанье улыбнулся блаженно, крепко обнял хозяйку, к себе напоследок по-братски прижал, согревая её от холода и утренней смоленской сырости собственной грудью. После чего развернулся, решительно распахнул настежь входную дверь, запуская туман на террасу, вышел на улицу широким шагом и сразу же скрылся в белом как молоко тумане, смущённый и растревоженный не на шутку, не понимавший из произошедшего ничего, не имевший сил понимать спросонья и на хмельную голову.
На улице, поплотней запахнувшись в армейский серый бушлат, бэушный, но всё ещё очень качественный и тёплый, он скорым шагом в школу к себе зашагал, плохо разбирая дорогу в утренней темноте и сырости, то и дело спотыкаясь и матерясь на колдобинах, иногда и падая. Мысль у него в ту минуту была одна: поскорее вернуться к себе и прийти, наконец, в чувства, воды холодной напиться, разум включить, угоревший от последних событий до невозможности... Чтобы всё произошедшее правильно и по достоинству оценить; и, главное, суметь уже ясно и чётко понять: что же такое сегодня ночью с ним и Наташей случилось-то? и как ему с этим событием дальше-то жить, вчерашнему глупому мальчику?...

«Как далеко у нас с нею дело зашло», - ухмыляясь краями губ, думал он по дороге, силясь с похмелья вспомнить прошедшую сладкую ночь и все стихийно-свалившиеся на него удовольствия, не зная, не понимая совсем, как ему к этому относиться: радоваться или горевать.
«…Ладно, - усталый, решил он для себя уже на пороге школы. - Поживём - увидим, что там дальше будет, и как наша жизнь сложится. А сейчас пока надо дурь из головы вытряхнуть за завтраком и взять себя в руки попробовать; хмель поскорее прогнать, на работу настроиться, до конца дотянуть, целым и невредимым в Москву воротиться: с руками и ногами то есть, и всем остальным, не менее ценным и нужным. Устал я на стройке что-то, до чёртиков тут, в деревне этой, устал. И от пахоты без-конечной, и от любви - ото всего. Домой поскорее хочется, домой! Под крылышко к родителям, к любимой бабуле…»

7

А жить ему оставалось недолго в Сыр-Липках: каких-то три дня всего - сущая ерунда в сравнение с Вечностью, согласитесь. И даже и с тем ерунда, что уже удалось ему здесь прожить, за целое лето в глухой смоленской деревне выстрадать-вынести… Впереди же его ждала Москва, любимая улица, отчий дом; ждали безумно соскучившиеся по нему родители - люди, о которых он, не переставая, думал весь август, ими одними жил, к которым всем сердцем, всем существом стремился. И которые были ему в тот момент целого света милей… дороже, родней и желанней.
Он рвался к ним как шальной или маньяк помешанный и одержимый; душою и мыслями был уже там давно, в двухкомнатной своей квартире. Мысленно уже сидел на любимом диване, чистый, опрятный и сытый, безмятежно телевизор смотрел, с матушкой и батюшкой по очереди разговаривал, с любимой бабулей, у которых он был один как перст, ненаглядный, единственный и неповторимый.
Он сидел перед ними, сияющими и счастливыми, - и будто бы новости от них уже узнавал про родственников, друзей и соседей; им же свои рассказывал не спеша - строительные, сырлипкинские… Он уже даже придумывал по вечерам, лежал и мечтал, сценарий выписывал мысленный, что им троим скажет при встрече в первый момент и что подарит потом, когда победителем переступит порог домашний, обнимет родственников, к сердцу прижмёт, предварительно рюкзак по-молодецки в прихожей сбросивши. Ему будет не стыдно вернуться домой, будет чему порадоваться и чем погордиться…

8

Последние несколько дней до отъезда были самыми напряжёнными в плане работы, самыми нервными и утомительными: и крыша у них ещё была не достроена почти что на четверть, кормушки не все сколочены, потолок; и полы центральные, каменные, по которым раздаточный трактор с кормами должен был ежедневно ездить, бетоном только до половины были залиты; вторую же половину и не начинали ещё из-за нехватки цемента. Под конец цемент привезли: несколько машин из Смоленска почти в один день приехали. И студенты дружно бросились за работу, намереваясь закончить коровник в срок, - чтобы не оставлять шабашникам-алкашам существенных недоделок.
Мальцева с пилорамы сняли из-за аврала - перевели на коровник, на крышу. И он все последние дни махал топором без продыха: потолок до конца настилал, стропила к прогонам прилаживал, прибивал обрешётку к стропилам. Потом шифер с Кустовым и другими плотниками на ту обрешётку клал, приколачивал шифер гвоздями. А утром и вечером ещё и воду в столовую возил и таскал: вода - это дело святое… Себя под конец не щадил, как, впрочем, и другие парни. Хлопцы же подобрались у них заводные, азартные - и командир, и мастер, и бригадиры оба. Были они люди ответственные, трудолюбивые, с честью и совестью, что существенно, с “Богом в сердце и Царём в голове” - как про таких на Руси всегда говорили. Они уж коли брались за дело, то любили его доводить до конца - чтобы видеть итоговые результаты… Они и сами рвались из последних сил, не спали и не филонили, водку в кустах не пили, и подчинённым сидеть и спать не давали. Командир - тот вообще последние дни на объекте вместе со всеми работал: понимал, что каждый боец на счету, и что личный пример - он лучше всего на подопечных действует. Андрею было стыдно от них отставать или имитировать бурную деятельность, притворяться: он не меньше начальства мечтал готовый коровник перед отъездом в Москву увидеть.
Он и не отставал от них, он держался, силёнки последние из себя выжимал. Но от той заключительной авральной гонки устал и издёргался так под конец, как и за целое лето не уставал, за два прошедших месяца… 19-го августа, когда довольный Перепечин объявил по отряду отбой, поблагодарив подчинённых за ударно-проделанную работу, и когда в общежитие всех отдыхать отправил, к прощальному банкету готовиться, танцам, - в этот день выжитый до последней капли Андрей до кровати еле-еле дополз, плюхнулся на неё, одетый, и лежал неподвижно с час, не дёргаясь и не шевелясь, даже и век приподнять сил не имея. Он всё не верил, тяжело дыша и сопя, что закончилась, наконец, его двухмесячная трудовая пытка, и всё теперь позади - вся эта беготня и истерия строительная, ругань, грязь, штурмовщина, аврал, нехватка кирпича и цемента. Состояние у него было такое критическое и опустошённое, что ни есть и ни пить не хотелось, тем более - куда-то там танцевать идти; а только уснуть хотелось немедленно, сном глубоким забыться, и сутки целые не просыпаться - чтобы ни руками, ни ногами не шевелить…

9

В восемь часов вечера в ССО “VITA” был последний праздничный ужин - или