удивлённо переспросил Мальцев, на подружку порозовевшую как на умалишённую посмотрев. - С какой стати? и в качестве кого?
- В качестве моего хорошего друга, - не задумываясь, ответила Наташа, в глаза Андреевы пристально и доверительно глядя и всю серьёзность намерения пытаясь ему показать. - Мы и Чунга вашего пригласили: и он обещал прийти. Вам с ним вдвоём повеселее будет, поспокойнее.
-…Подождите, Наташ, - вконец растерялся Андрей, с мыслями разбежавшимися собираясь и побыстрее силясь сделанное ему предложение переварить, такое странное и неожиданное одновременно. - Какое я отношение к Вашему папе имею? кто я ему? У вас там родственники за столом сидеть будут, наверное, друзья его, сослуживцы-учителя, - а я-то вам там зачем, лишний гость и едок, и человек совершенно чужой, посторонний? Я этаким “злым татарином” у вас окажусь, испорчу всю вашу компанию.
- Да ничего Вы нам не испортите, Андрей, уверяю Вас! Наоборот даже! И не будет у нас никого - ни гостей, ни родственников, ни учителей, - только одна наша семья и будет в полном составе, - пуще прежнего стала его уговаривать Наташа. - Вот мои папа с мамою и хотят, чтобы я с Вами пришла, познакомила с ними Вас, наконец, подружила. Они Вас знают уже; пусть и заочно, но знают. И Вы им обоим нравитесь очень: и маме моей, и папе…
От подобного заявления у Мальцева и вовсе всё кругом пошло в голове, всё там как в барабане вращательном перемешалось: и мама его уже знает, оказывается, и папа, и он уже очень нравится им, обоим. Дела-а-а! Это скоро так и до бабушки с дедушкой всё дойдёт, до родственников дальних и ближних. А потом и до ЗАГСа.
-…А откуда же меня родители-то Ваши знают? - спросил он тогда с ухмылкой, на подружку искоса посмотрев, чуть-чуть недовольно даже. - Мы вроде бы не знакомились с ними и не встречались.
Но Наташу его недовольство не сбило ничуть, ни сколько не смутило даже.
- Мама Вас в клубе в июле видела, - спокойно и просто начала разъяснять она последнее своё заявление. - Вы даже разговаривали с ней минут пять: Чунг Вас знакомил, помните? Он ей и мне все уши про Вас потом прожужжал: какой Вы друг замечательный.
-…Да, вспомнил, было такое, - утвердительно кивнул головой Андрей, вспоминая первую здесь, в Сыр-Липках, субботу, клуб и тёмноволосую женщину в дальнем углу, что у кинопроектора стояла с Чунгом и с ними обоими потом разговаривала. - С матушкой Вашей мы знакомы действительно, коротко, но знакомы. Но откуда меня Ваш отец знает, интересно? С ним-то я нигде не пересекался, как кажется. А память у меня хорошая! - не подводит пока.
- Знает, Андрей, знает! - вдруг с жаром заговорила Наташа, изо всех сил старавшаяся сомнения недоверчивого кавалера развеять. - Он с вашим командиром, Шитовым, про Вас говорил. И Шитов ему всё рассказал подробно.
- Когда?!
- Давно, в июле ещё, перед нашей с Вами второй прогулкой… Знаете, Андрей, открою Вам тайну великую, что тот разговор и рекомендация папы и стали для меня решающими. Командир ваш так высоко, так достойно о Вас тогда отозвался, так красочно и недвусмысленно Вас охарактеризовал - и как работника, и как человека, - а папа мне это всё дословно потом передал, - что я непременно решила с Вами ещё раз увидеться: чтобы самой убедиться во всём, правоту папиных слов проверить… После первой-то нашей прогулки я так измучилась, помнится, сил никаких не было под конец. Вы тогда всю дорогу молчали и дулись, носом шмыгали как грудничок; и я не знала, что Вам такое сказать, о чём разговор затеять… Ну-у-у, словом, решила в отчаянии, что прогулка будет последней, что не стоит нам с Вами дальше встречаться: глупо и муторно это, да и не к чему… А теперь даже страшно подумать, что было бы, если б я не пошла тогда.
- Так Вы ж мне, насколько я помню, сами ту встречу вторую назначили: сказали, чтоб я в субботу следующую в клуб приходил, что ждать меня в клубе будете! - воскликнул удивлённый Мальцев, отчётливо их свидание вспоминая, которое тягостным было и для него.
-…Ну и что, - пожала Наташа плечами. - С моей стороны это было из вежливости скорее, по инерции что ли. А потом я всю неделю терзалась, ночей не спала: идти, не идти? нужно мне это всё, не нужно? Я же по гороскопу рак, Андрей, двадцать седьмого июня на свет родилась. А мы, раки, все такие: шаг вперёд сделаем небольшой, а потом тут же и назад оглядываемся испуганно, помощи от окружающих ждём, совета или подсказки дружеской… Вот папуля мой мне тогда и помог, дурочке безголовой, дай ему Боженька сил и здоровья хорошего: подсказал, подтолкнул, одобрил. Меня нужно иногда толкать, правильный путь указывать: я, повторюсь, такая… И я теперь не жалею об этом - совсем-совсем. Больше скажу: теперь мне уже и представить страшно, что я когда-то сомневалась в Вас, и Ваши чувства, ухаживания оттолкнуть хотела… Ну так что, - опять умоляюще посмотрела она на Мальцева, - придёте к нам? порадуете меня и моих родителей? Так им обоим хочется на Вас вблизи посмотреть, познакомиться с Вами поближе, послушать Вас, покормить вкуснятиной!...
Долго шёл по дороге и думал Мальцев над предложением Яковлевой, скрупулёзно всё взвешивал, вымерял, в раскалённом умишке прикидывал: стоит ли ему пускаться на такой ответственный шаг, что ко многому его потом обяжет? правильно ли будет это с его стороны? честно ли? После чего, всё обдумав как следует, всё оценив, ответил тихо, но твёрдо:
- Да нет, Наташ, не стоит этого делать, не стоит… Спасибо вам всем огромное, родителям твоим - особенно, но… Рано мне с ними знакомится, рано. Время для подобных знакомств не подошло ещё.
Выражение лица у него было такое при этих его словах - волевое, суровое и не пробиваемое ничем, ни словом, ни делом, - что Наташа быстро всё поняла, побледнела, подурнела, расстроилась сильно, - но уговаривать его не стала больше. Зачем? Просто взяла легонечко под руку и со словами: «ну, не хотите, как хотите», - повела дальше по деревне гулять. И весь вечер старательно делала вид, голубушка, что ничего между ними не произошло - никакого разговора важного и отвергнутого приглашения…
Глава пятая
1
Август в Смоленске - холодный месяц, сырой: в трусах и майке тут долго уже не походишь. Один Орлов только - из озорства - и ходил, из-за дури и удали молодецкой. Все остальные потеплей уже одевались - не фасонили и не пижонили. Перед кем?
Особенно сыро и холодно, повторим, бывало по вечерам и утрам, когда туман окутывал землю такой, что его, как кисель, кружками черпать и пить можно было… Про ночи и говорить не приходится: ночью здесь ватники или бушлаты армейские с необходимостью студентам-строителям требовались, сапоги и штаны утеплённые, чтобы не замёрзнуть и не заболеть.
“Прелесть” смоленского климата Мальцев именно в августе по-настоящему и ощутил, когда холодное и сырое бельё по утрам с неохотою на себя напяливал: рубашки, штаны, портянки с носками, - и потом то бельё неприятное уже телом своим согревал и сушил, что делать было ох-как несладко и некомфортно!
Несладко и непривычно и другое было, не менее первого тягостное. Студентам-строителям приходилось в сырых и холодных постелях весь август спать, в холодных не протопленных комнатах; чихать всю ночь напролёт, ежиться, носом обречённо шмыгать, брюзжать; а, проснувшись, на почерневшие стены с тоской смотреть, что от постоянной сырости, отсутствия солнца, тепла и света плесенью и грибком покрывались за лето, словно старые лесные пни. До чего ни дотронься, бывало, в жилых корпусах - до стен, подоконников, полов и дверей, - всё капли воды покрывали густо. Отчего полы и стены ледяными были, мокрыми и склизкими; по утрам на тех полах спросонья задумавшимся студентам можно было и упасть - и падали некоторые, травмировали себя. И делали это чаще, чем на объекте.
И даже и деревья с зарослями бузины и малины, что окружали школу со всех сторон стеною непроходимой и райскими кущами москвичам казались в первые по приезду дни, - даже и они теперь были уже им в тягость. Они только множили холод и сырость внутри, собою как шторами непроницаемыми закрывали солнце. И школьное общежитие по этой причине в настоящий подвал превращалось в августе-месяце, из которого хотелось выбраться побыстрей, на улице постоять и погреться...
Сырлипкинские крестьяне, про такие природные фокусы-чудеса знавшие не понаслышке, выросшие, можно сказать, на них, свои избы в августе уже топили вовсю: из каждой избы по утрам струился сизый дымок, о тёплой жизни свидетельствовавший. Намёрзшиеся за ночь студенты, продрогшие и промокшие до костей и как зимние воробьи нахохлившиеся, смотрели на дым и избы бревенчатые с завистью плохо скрываемой и тоской - о постелях сухих, о родительских тёплых квартирах мечтали-думали... У них-то печка хоть и была в общежитии - большая такая, добротная, из красного кирпича, в позапрошлом году только сложенная, - но топить её было и некому, и нечем: ни дров, ни угля, ни торфа у студентов-строителей не было под рукой. Да и запретил им директор школы строго-настрого печкою той самовольно пользоваться: чтобы не спалили они по незнанию общежитие вместе с усадьбой, да и сами по дурости не сгорели, дымом не задохнулись угарным, про коварство которого нечего и говорить, от которого уж столько народу погибло...
Одно обстоятельство утешало студентов: что всё это скоро кончится и явится перед ними Москва - уютный, милый, хлебосольный город, мать-столица всех городов русских, российский древний алтарь или “лестница в небо”. Уж там-то они отогреются и отоспятся на славу, в банях Сандуновских от души попарятся, сухое и свежевыстиранное бельё на себя наконец наденут, модные туфли, джинсы и свитера. А армейские бушлаты и кителя, портянки и сапоги кирзовые тут оставят - местным мужикам в дар, на память. И все муки теперешние, все неудобства стройки они забудут как страшный сон - и прелести цивилизации городской опять полной мерой вкусят.
К этому их и аисты призывали, что в спешном порядке весь август учили своих аистят летать, в небе держаться уверенно, долго. Чтобы потом на юг без проблем улететь - к морям и берегам африканским, к пище обильной, солнышку и теплу, к роскошной и сытой жизни. «Бежать, бежать надо отсюда скорей, пацаны, - кричали-курлыкали они осоловелым студентам из гнёзд, когда те, продрогшие, мимо них проходили. - Здесь жить невозможно скоро станет совсем: здесь место как болото гиблое»...
2
Мысли о тёплой Москве, о доме, о покинутых родителях, родственниках и друзьях согревали душу Андрея как невидимые лучики солнечные: он только ими одними весь август, можно сказать, и жил, крепился, поддерживался и “питался”. Встречаясь вечером с Яковлевой, он не мог, естественно, такого своего “чемоданного” настроения скрыть, не мог не говорить без-престанно, как он по родной и любимой столице соскучился и буквально считает до отъезда дни и часы, с каким уедет в Москву удовольствием и наслаждением.
«Домой, Наташ, скоро домой! - с жаром говорил он ей, как самовар начищенный от подобных радужных мыслей светиться-сиять начиная, себя уже представляя в Москве, на милой сердцу Песчанке. - А то совсем я тут уже одичал, как бездомный пёс ошалавил. Физический труд, как оказывается, - он лишь на малое время хорош. И такое же малое время можно терпеть и выносить неудобства. Знаете, я здесь
