драться, окропил бы он землю-матушку кровушкой, а может и того хуже - собою удобрил, - если бы ни шагавшая рядом спутница, которая его тогда реально спасла, уберегла от беды надвинувшейся.
Они тогда с ней далеко ушли, за пилораму и за коровники, бродили там по полям и лугам до полуночи, звёзды на небе считали, мирно беседовали как обычно. А когда возвращались назад, зачарованные, - на дороге целую ватагу парней увидели в лунном свете, что проход им решительно перегородили, грозно так выстроившись поперёк глухой непроходимой стеной, ничего не обещавшей хорошего...
«Ну всё, попались! Каюк теперь мне и ей, - обречённо тогда подумал Мальцев, перетрусивший как никогда, потом холодным покрывшийся. - Сейчас окружат и метелить начнут, надо мной, беззащитным, начнут издеваться».
Перепугавшийся, голову в плечи вобравший от страха, он сильно пожалел в ту роковую минуту, что не было рядом друзей - Кустова Юрки, Орлова того же, - что вообще ни единой живой души, как на грех, не маячило на дороге. Только Наташа одна - девушка его милая, которая на удивление спокойно шла, и даже шаг не замедлила.
«Здравствуй, Вить», - сказала она ровным и спокойным голосом, когда они в стену живую упёрлись и вынужденно остановились, не имея возможности дальше идти.
«…Здравствуй, Наташ», - через паузу в ответ из “стены” послышалось. После чего - о, чудо! - “живая стена” расступилась нехотя, и паренёк, которого Витькой звали, в сторону сделал шаг, проход им обоим освобождая. И наша влюблённая парочка как ни в чём не бывало дальше себе пошла, за спиной недовольные реплики слыша, словами матерными перемежавшиеся, озлобленными плевками вслед.
«…А Вы что, их знаете что ли?» - было первое, что сдуру спросил тогда до предела взволнованный Мальцев, невыразимое облегчение от пережитого испытания и, одновременно, мысленно благодаря Господа Бога за то, что предотвратил избиение, предотвратил позор, предотвратил публичное над ним надругательство.
«Знаю, конечно, - ответила Наташа просто, и в голосе её спокойном и ровном Андрей не заметил испуга. - В деревне своей я всех знаю, тем более - молодых парней. Это Витька Алёхин с дружками - наш хулиган местный… Мы с ним когда-то в одном классе семь лет учились в нашей сырлипкинской школе, на соседних партах сидели, дружили даже, - помедлив чуть-чуть, поподробнее разъяснила она Андрею такое своё с молоденьким хулиганом знакомство. - Но он потом, к сожалению, школу бросил, не захотел в восьмой класс идти. А я десятилетку уже в Ополье заканчивала, в соседнем селе, и наши пути-дорожки с ним разошлись, по разным направлениям разбежались. Братья его теперь у отца учатся. Мой папа - не помню, говорила я Вам или нет, - историю в нашей школе преподаёт, где вы теперь все живёте, преподавание с директорством совмещает. Меня когда-то учил с Витькой, а теперь двух его братьев учит. У Алёхиных большая семья: семеро человек детей, и четверо в нашей школе учатся. Витька у них самый старший… Он хороший парень, Витька, талантливый, к учёбе, к образованию очень способный, очень, - добавила она через минуту с грустью, одноклассника своего, видимо, опять вспомнив. - Несчастный только…У них четыре с половиной года назад, знаете, отец погиб: перевернулся на тракторе и сгорел. Вот он от материнских рук и отбился: пить начал сразу же, курить, со всеми подряд драться. Не справляется с ним мать одна, погибает парень».
Крепко держа Андрея под руку, Наташа ему по дороге домой неспешно про одноклассника хулиганистого шла и рассказывала, про Витьку Алёхина, которого ей было искренне жаль, который, по её словам, был очень и очень талантливый. А Андрей… Андрей, между тем, и не слушал её совсем: о своём, о случившемся думал. Он шёл - и радовался, что пронесло, что так легко и удачно сегодня отделался; Володьку Андронова, побитого и униженного, вспоминал, которого так же вот встретили на дороге, но которому со спутницей не повезло: не защитила она его, не уберегла, хулиганов пьяных своим авторитетом не остановила... А Наташа, умница, остановила: тронуть её саму и её кавалера столичного они не посмели…
3
В августе Мальцев с Яковлевой виделись вдвое чаще, нежели в июле. К их непременным субботам ещё и день строителя приплюсовывался - святой для бойцов ССО “VITA” праздник, - и спартакиада студенческая, и второе выступление агитбригады в клубе. Приплюсовывались дни - или вечера, если говорить точнее, - что они согласованно проводили вместе, душами прирастая друг к другу, один другого всё более и более узнавая, глубже понимая с каждою новой встречей - и за узнанное и понятое ценя. Что не могло не сказаться, естественно, на их взаимоотношениях, которые, прогрессируя раз от разу, так переменились чудесно в последние перед отъездом дни в сравнение с днями первыми, по-особому тёплыми и задушевными делаясь, почти что родственными, что подружке Мальцева уже и двух вечеров в неделю становилось мало. Пусть они и гуляли до часу, а то и до двух часов ночи, порой...
- Андрей, - однажды попросила она его осторожно. - А давайте с Вами почаще встречаться. Вы можете уделять мне хотя бы ещё один дополнительный вечерок? А лучше - два? Поверьте, мне так Вас уже не хватает.
-…Я очень устаю, Наташ, - подумав, смущённо кавалер ответил, и сделал это предельно искренне и правдиво, без выдумок и лукавства. - По вечерам до кровати с трудом дохожу, падаю на кровать и засыпаю сразу же, без раскачки. Не думал я, не подозревал в Москве, что работать физически так тяжело, оказывается, и что стройка летняя будет меня утомлять и напрягать до такой степени.
Откровенные слова такие, мужчины-воина не достойные и его совсем не красящие, вероятно, не возвышающие, с языка Андреева слетели сами собой и на жалость и слёзы женские рассчитаны не были. Упаси Боже! Андрей действительно тогда очень устал в свой первый в стройотряде срок, и без-прерывной 12-часовой работы, начиная с десятых чисел августа, уже с немалым трудом выдерживал - и с максимальным напряжением воли. Пилорама, пила циркулярная, обрезные доски, которые отряду уже без счёта требовались, которые на полы и кормушки шли, на входные ворота, до предела выматывали его, все соки из него, юнца, выжимали. Больше-то он там, конечно же, чисто психологически уставал, и жужжащей стальной пилы, когда до отъезда было уже рукой подать, стал опять откровенно бояться. И грубые, детские ошибки от страха принялся совершать раз за разом, которые ему дорого могли бы стоить… И во сне пила уже снилась ему, и там он на ней пилил и пилил без-прерывно… И сны те были плохие сплошь, тяжёлые, угнетающе-нервные…
Ему бы переменить вид работы стоило, по-хорошему если: плотником снова стать или тем же каменщиком, - чтобы голову измученную разгрузить, остудить её, бедную, и развеять, передохнуть-проветриться возможность дать, снять накопившееся напряжение. Или же уходить с пилорамы пораньше, день свой рабочий укоротить, что ему тоже было б на пользу - человеку, который самое трудное дело в отряде по сути тянул, самое травмо-опасное и коварное… Но он работал как все целый месяц, с тех пор как его на пилораму отправили, до девяти часов вечера под фонарём у пилы стоял. А после этого ему надо было в лагерь свой торопиться, лошадь там запрягать и за водой на ночь глядя ехать; а возвратившись, ту воду на кухню тащить, лошадь потом распрягать, пастись её выводить в поле чистое, - что тоже здорово его утомляло и раздражало ближе к концу, такая дополнительная физическая нагрузка.
В июле водовозное дело ещё можно было терпеть: и силёнки с Москвы оставались, и, главное, не было вечером холодно так, сыро, темно и страшно. А вот в промозглом смоленском августе, когда уже и кондовый армейский бушлат от сырости не спасал после захода солнечного, когда темень вперемешку с туманом на землю опускались такие, что и с трёх шагов невозможно было ничего разглядеть хорошо-зрячему человеку, - тогда уже по-настоящему было невмоготу одному по деревне ездить, этим местных собак и шпану дразнить, которые не дремали. От перенапряжения, усталости и обиды, да и от страха ночного ему, водовозу-общественнику, порою плакать хотелось - было с ним и такое, увы, - всё бросить немедленно и в Москву укатить, где было хорошо и тепло, и где его с нетерпением поджидали заботливые родители. Они-то и отоспаться бы дали ему, наконец, и от всяких дел и забот немедленно освободили и оградили бы.
Он всё надеялся, всё ждал, дурачок, когда голодный и злой на скрипучей повозке ближе к отбою в лагерь с водой возвращался, уже и не мечтая в столовой кого-то застать, - ждал, что командир, увидев его, сиротливо бидоны с телеги сгружающего, вдруг сжалится наконец, посочувствует, руку дружбы протянет. И либо помощника-сменщика даст, либо велит приходить с работы на пару часов пораньше хотя бы: чтобы он засветло разбирался с водой и не истязал себя ежедневно сверх нормы.
Но Толик Шитов молчал, своими делами занятый: думал, может, что его подчинённому Мальцеву в удовольствие, в радость такая ночная езда. Возит-де парень воду - и слава Богу! - и пусть себе дальше возит, если ему это нравится и не возникает с водою проблем, если парень не ропщет. Может, нашёл он себя в деревне, в работе, в извозчиках-коноводах. Ну и зачем удовольствия человека лишать? дела любимого, творческого?
Самому же идти и плакаться командиру, просить послаблений, помощи Мальцеву не хотелось совсем: было, элементарно, совестно. Не такого он был склада характера человек, не с таких удобных позиций на жизнь и на мир смотрел, чтобы трудности и проблемы общие на других перекладывать; тем паче - ныть и сопливиться перед кем-то, идти на попятную или сдаваться вообще, поднимать кверху руки. Он был из той породы людей - глупых, гордых и непрактичных, к жизни не очень-то хорошо приспособленных, - кто не умел никогда скулить и просить, гнуться-кланяться наподобие попрошаек в церкви, выгод и почестей требовать, блатных мест. А кто, как мальчик капризный, ей-Богу, хотел жизнь прожить с гордо-поднятой головой, кто и умереть мечтал победителем.
Вот и получалось, в итоге, что он сам себя загонял: дорого ему обходились в деревне гордыня его… и лошадь…
- Так что уж простите меня пожалуйста, Наташ, - сказал он тогда своей спутнице тихо, упавшим голосом перед ней извиняясь. - Но не могу я с Вами часто встречаться, физически не могу. Я боюсь, что до Москвы потом не доеду, что упаду здесь у вас однажды замертво - и придётся Вам меня хоронить.
- Что Вы, Андрей, что Вы! - это Вы меня, дуру, простите! - с дрожью в голосе Яковлева ему ответила, сильно ему посочувствовав и пожалев. - Хорошо мне такое Вам предлагать - от скуки-то… Отдыхайте, Андрей, отдыхайте больше… и берегите себя… Вы - человек замечательный…
4
В августе-месяце и другое заметное событие произошло, что из их отношений тёплых прозрачным ручейком вытекало: в августе Наташа Мальцева в гости к себе позвала - на день рождения родителя.
- Андрей, - сказала она ему сразу же, как только они встретились в условленном месте. - У папы скоро день рождения будет: сорок два года исполняется ему. И мы Вас к себе пригласить решили - вместо того, чтоб гулять, чтобы ноги толочь по нашим убогим дорогам. Приходите, Андрей, пожалуйста, - умоляюще произнесла она.
- В гости?! к Вам?! -
