Невыдуманная история. Лирическая повесть

банкет, как его называли рабфаковцы во главе с командиром, - на котором столы ломились от яств, так что на изобилие то продуктовое изголодавшимся на однообразной пище студентам даже и смотреть было больно: слюной исходили все, праздник большой предвкушая, обжорство.
Открыл ужин Шитов, как по должности ему полагалось, тост за подчинённых своих произнёс, которыми, по его выражению, он очень был всеми доволен.
«Спасибо вам, мужики, преогромное! - с чувством говорил он, бодро из-за стола поднявшийся, гранёный стакан с водкой как свечку зажжённую перед собой держа. - На славу все поработали, на совесть: я доволен вами. Теперь езжайте в Москву и преспокойненько отдыхайте, отлёживайтесь, отсыпайтесь там - на учёбу и институт настраивайтесь, на прежнюю столичную жизнь. А мы уж тут наряды будем как следует закрывать - чтобы деньгами вас не обидеть и хорошо заплатить. Деньги - вещь в нашем деле немаловажная; без них - никуда! Без денег, как дельцы длинноносые утверждают, даже и трава на лугу не вырастет».
Все выпили дружно за эти слова, огурцы с помидорами потащили в рот, закусывать ими стали, хрустеть аппетитно. Выпил вместе со всеми и Мальцев Андрей, ни разу водку до того не пробовавший, даже и запаха не переносивший её, даже и вида, про что уже говорилось вскользь раньше. В голове у него помутилось и закружилось от выпитого, в животе дурно сделалось, затошнило, и он стал скорее закусывать огурцом, чтобы ту тошноту утробную снять с дурнотою.
Но не успел он свой огурец догрызть, не успел ещё даже и до хлеба дотронуться, не говоря уж про мясо и колбасу, и все остальные лакомства, как к нему через стол командир обратился, что напротив сидел с Перепечиным и чему-то загадочно улыбался.
«Выпить с тобою, Андрюш, хочу, персонально, пока мы тут не окосели все, пока ещё соображать что-то можем, - сказал он ему с улыбкой, бутылку “Столичной” в руки беря и сначала Мальцеву в стакан, а потом и себе содержимого её до краёв наливая. - Пускай ребятишки наши пока закусывают, а мы с тобой давай выпьем - за тебя. Ты - золотой мужик, Андрюш, ей-богу: я рад, что ты в отряд к нам попал. Не будь тебя в этот год - проблемы бы у нас были большие: и с водой питьевой, и с обрезными досками. Вручаю тебе за это значок лучшего бойца: на вот, держи, гордо на грудь прикалывай!... Приколол?... Молодец! А теперь давай за тебя вмажем, до дна, - улыбаясь, протянул командир через стол со стаканом руку, предварительно значок ударника ССО вручив. - Здоровья тебе, Андрюш, и жену хорошую, как у нас в армии говорили. И чтоб ездил ты в “VITA” каждый год, и про другие отряды и не думал даже».
После искренней речи такой и награды знатной командир залпом в себя гранёный стакан опрокинул, в который ровно двести граммов водки влезало, крякнул смачно, губы утёр, усы, на Мальцева посмотрел лукаво: как, дескать, он? - не увиливает ли? не пытается ли схитрить, обмануть товарища?... Делать было нечего: пришлось Андрею опять пить. Отказывать командиру, его золотым значком ударника наградившему, который у студентов-строителей очень высоко котировался и ценился, он был не в силах.
Поморщившись, он это и начал делать; но уже на половине стакана почувствовал, что такое количество водки, да на пустой желудок, будет смерть для него, юнца, что он водкой себя погубит… Остановиться, однако ж, было нельзя: кто и когда в застолье, да во время именных тостов останавливался на полдороги? Русские люди, по духу и крови упорные, такого не делают никогда и меры своей не знают. Да и есть ли она у них, эта пресловутая мера? в природе существует ли?
Он выпил водку с трудом, поморщился ещё сильней, поперхнулся, рвотный позыв испытав. В голове у него закружилось всё, перед помутившимися глазами поплыли и быстро исчезли лица. Потом и стол с закуской куда-то исчез и сама столовая. И всё это туманом жёлтым, искрящимся, плотно покрылось, который вдруг морем стал - огромным, безбрежным, без-крайним. Морем, в которое Андрей погружался стремительно, в котором без-следно, как щепка малая, исчезал…

10

Ну а далее он не помнил уже ничего, сколько б его потом ни расспрашивали: как из-за стола поднялся с трудом не помнил, всем как дурачок улыбаясь; как вышел на улицу на “ватных” ногах, шатаясь из стороны в сторону; как на “автопилоте” добрался до койки своей, в которую и рухнул сразу же и тут же и заснул мёртвым сном, храпом богатырским комнату и коридор оглашая. Он находился в тот умопомрачительный момент всецело во власти Божией.
Спал он, не просыпаясь, аж до восьми утра - без малого двенадцать часов то есть - и ничего в тот вечер не видел, не слышал - всё пропустил, весь банкет и трапезу заключительную: водку с пивом, что там рекою лились, закуску редкую, добрую. Пару раз к нему в общежитие забегал командир - о самочувствии его без-покоился. Приходили и Кустов Юрка, и Перепечин, и Чунг, разбудить его, растормошить пытались. Чтобы проснулся он, дурачок, и вернулся назад в столовую, поел там вместе со всеми, попил, чтобы голодным на всю ночь не остался.
Но Андрей их не слышал, совсем-совсем, на слова и шутки не реагировал, на уговоры и крики на ухо, и даже грубые толчки-трепыхания. И тогда они оставили его в покое, продолжать дальше спать, поняв, что не поднять им дружка нализавшегося ни за что, что крепкий сон для него - самое-самое главное.
А банкет в их отряде получился на славу: жалко, что Мальцев его пропустил, не оценил по достоинству своих девочек-поварих кулинарные способности. И командира Шитова смекалку и щедрость не оценил, что яства в Смоленске неделю целую выискивал и закупал, и втайне привозил потом в отряд сумками, от прожорливых хлопцев в собственном домике прятал.
Когда же студенты наелись и напились, желудки свои молодые водкой и огурцами насытили, селёдкой, котлетами, колбасой, конфетами шоколадными с чаем, - они всем составом, пьяненькие, в клуб повалили на танцы и танцевали там до утра, с подружками на прощание миловались, по стогам их таскали, по копнам, по другим укромным местам. А самые похотливые и ловкие, типа Юрки Гришаева, к зазнобам в гости попёрлись и ещё и там гулянки себе добавили - с койкой мягкою на десерт, ласками жаркими, поцелуями. В общем, погуляли на славу все: по полной программе, что называется…

Там, в клубе, Андрея Наташа ждала, все глазки свои искрящиеся проглядела, его в темноте высматривая и выискивая… Под конец не выдержала, к Чунгу со слезами на глазах обратилась, когда окончательно стало ясно, что Андрюшенька уже не появится, и её своим посещением не осчастливит.
- Чунг, милый, скажи, - дрожащим голосом спросила она вьетнамца, - где Андрей?
- А он не придёт, наверное, - ответил сильно пьяненький Чунг, на Яковлеву глупо посматривая, с трудом узнавая её. - Он спит лежит в общежитии, крепко спит. Выпил много сегодня, вот и отключился… А хочешь, я его сбегаю разбужу? - спросил он её участливо, наконец замечая сквозь хмель в её миленьких глазках слёзы, саму её наконец узнав. - Скажу, что ты его ждёшь, что хочешь видеть.
- Не надо, Чунг, не надо! - оборвала его Яковлева решительно. - Пусть спит, пусть! - коли ему сон дороже.
Сказав это Чунгу, она простилась с ним машинально, счастливого ему пожелала пути, через год договорилась с ним снова встретиться; после чего развернулась и пошла трясущаяся домой, в темноте о колдобины спотыкаясь. И всю дорогу шла и плакала от обиды, глаза платком вытирала; а потом всю ночь не спала: всё Андрюшеньку спящего представляла, который расстроил её, рассердил… и которого ей безумно видеть хотелось.
Она-то, святая душа, мечтала проститься с ним по-хорошему - надеялась погулять в последний денёк до утра, адресами, телефонами с Мальцевым обменяться, обещанный осенний приезд его уточнить, поцеловаться с ним, наконец, напоследок пообниматься, что ей так сильно понравилось... И домой его она мечтала к себе привести обязательно, ужин прощальный устроить, кулинарные способности показать. О чём она уже и с родителями договорилась и в чём те дружное её поддержали: опять стол помогли накрыть, продукты достали из погреба самые лучшие и самые свежие, молоко, которое, как она хорошо запомнила, её Андрюшенька очень и очень любит, из-за которого к ним и приехал в деревню собственно…

Но Андрей не пришёл почему-то, все карты и планы спутав. И она не знала, не ведала, не представляла даже, что ей теперь делать и думать, что предпринять…
«Неужели же он так устал, действительно, - до утра лежала и гадала она, мучилась, - что и до клуба не смог добраться: чтобы последний раз со мною увидеться? слово доброе на прощание сказать? После всего того, особенно, что между нами было. Или тут в чём-то ином дело?... И почему другие пришли? - не устали? Резвятся теперь вовсю с нашими потерявшими разум куклами… Вместе ж работали все, вместе пили сидели за банкетным столом, вместе, скорее всего, из-за того застолья и вышли…»
«Нет, тут определённо что-то не то, - с горечью итожила бедная девушка. - Тут дело в самом Андрее и в его отношении ко мне: это мне теперь ясно…»

11

Всю ночь она терзала и изводила себя, горела огнём, головку нещадно ломала вопросами наитруднейшими и пренеприятнейшими, безуспешно пытаясь понять, что вдруг такое случилось с ней в последние недели и дни? И почему так больно и трудно на сердце и на душе, так без Андрея муторно, тоскливо ужасно и одиноко? Кто он ей?! И кто она ему?!
Ведь ещё и в июне, помнится, не зная его совсем, она спокойно и тихо себе жила. О грустном не помышляла и не догадывалась, горя, печали не ведала и треволнений. Тем паче не догадывалась о болезненном мраке каком-то, настоящем угаре душевном, что всю её изнутри теперь вот окутал и пожирал как клещ, до нуля извести вознамерившись... До этого она только лишь училась старательно в институте, хорошо кушала, крепко спала, к родителям по субботам с радостью ездила. И твёрдо была уверена, живя так, любому б могла об этом сказать, что ей никто кроме них и младшего брата Миши не нужен, не важен, не люб и не интересен, никто! Круг по-настоящему близких и дорогих ей людей одной лишь семьёй ограничивался.
И вдруг появляется ОН в июле - чужой, непонятный и незнакомый ей в сущности человек, который, случайно познакомившись с ней, восемь или девять вечеров погуляв по деревне рядом, одним махом вдруг заслоняет собою всех - родственников, друзей и подруг - и становится для неё путеводной звездой, СПАСИТЕЛЕМ, единственным светом в окошке; становится тем, фактически, без которого ей не нужен уже никто, без которого покоя и счастья в жизни её не будет. Что ОН сделал такого особенного и чрезвычайного? - лежала и дивилась она, запрокинув гудевшую голову, - что так её к себе привязал крепко-накрепко! Чем её смог за несколько встреч и коротких бесед так покорить-одурманить?
Она без конца вспоминала июль, первые танцы в клубе, студентов, что пришли на танцы плотной толпой и так её тогда взволновали. Они прекрасные, статные были все как один в своих расписных стройотрядовских куртках, гордые, умные и образованные, все - москвичи. Они и вели себя именно по-московски: сразу же на лужайку возле клуба без-церемонно уселись, балагурить стали развязно и по-хозяйски, громко смеяться, дорогие сигареты курить, с собой из Москвы привезённые, их - притихших девочек местных, что возле