Невыдуманная история. Лирическая повесть

и имел на то полное право, парень, и все основания! Ведь гордость его молодецкая не напускной, не дешёвой была, не искусственной и показной, как у некоторых его дружков-москвичей, которые с детства уже ходили и надували щёки как индюки, гордились своим высоким столичным статусом, большими родительскими деньгами и связями, дорогими квартирами, машинами и дачами. А всех остальных третировали и презирали, кто был попроще и победнее их, и не имел за спиной крутых родственников и огромных счетов в банках.
В данном же конкретном случае всё было совсем не так, и гордость Андрея имела иную основу, и иное совершенно качество, принципиально иное: читателям это всё надо хорошо понимать. Наш герой необычайно гордым возвращался домой, прямо-таки на крыльях в Москву летел - это правда. Но была его гордость самая что ни наесть законная, лично им выстраданная и заслуженная! За ней стоял двухмесячный каторжный труд. Боец ССО “VITA” Мальцев в те минуты праздничные, духоподъёмные, отчётливо сознавал, что то строительство, в котором он здесь по собственной воле участвовал, - СОЗИДАНИЕ, ТВОРЧЕСТВО, УСТРОЕНИЕ, если шире про то говорить, с неким пафосом даже, - это такое блаженство, такое счастье великое и непередаваемое оказывается, ради которого, собственно, и стоит жить! С которым по остроте и накалу эмоциональному, по глубине и полноте чувств, как с очевидностью выясняется, сравниться не может ничто - ни одно удовольствие и развлечение плотское: спорт, бордель, домино или карты, - ни один самый пышный банкет! Ибо строительство, подвиг, подвижничество и геройство, преодоление личных страстей и похоти, болезней и лени, эгоизма, страха и слабостей, самоотречение ради других, ради ближнего своего, - они стоят того - ей-ей! Это в подлунном мире есть золото самой высокой пробы!!!
Только вот это словами скудными не передать, увы: не придумали люди ещё таких новых, высоких и правильных слов, что адекватно отражали бы и передавали другим триумф и полёт души, да и навряд ли когда придумают. Потому что это - как и любовь, и войну, и разлуку с любимыми, и хвори-болезни разные, напасти - исключительно самостоятельно каждому смертному требуется прочувствовать и пережить, на собственной, так сказать шкуре и без чьей-либо помощи и участия, - в качестве личного душевного и телесного ИСПЫТАНИЯ, в качестве ПРОВЕРКИ. Именно так Кем-то там, НАВЕРХУ, чудесно всё у нас здесь, на Мидгард-земле, задумано и устроено - и случается, и происходит из века в век, по такой вот замысловатой программе-схеме.
А зачем, - спрашивается, - нужно Там кому-то нас здесь испытывать и проверять? И потом ещё и одаривать и награждать за это, за внутреннюю над собой победу? Бред ведь какой-то! лажа! - если судить поверхностно. Мы, люди Земли, разве ж кролики подопытные или овцы, чтобы над нами эксперименты ставить?! Смешны подобные рассуждения! И глупы! И не красят автора!!!
Ответ здесь один - и другого нет; вообще нет, в принципе. Чтобы человеку-труженику, человеку-страдальцу, человеку-мыслителю и бойцу - потенциальному иерарху СВЕТЛЫХ КОСМИЧЕСКИХ СИЛ, способному подняться в будущем даже и до уровня ТВОРЦА, УСТРОИТЕЛЯ и ПРОМЫСЛИТЕЛЯ ВСЕЛЕННОЙ, - навечно запомнить и всем существом полюбить те БОЖЕСТВЕННЫЕ настроения и эмоции, связанные с ЛИЧНОСТНЫМ ПРЕОДОЛЕНИЕМ и ПОБЕДОЙ. Запомнить и полюбить их на клеточном уровне, на уровне генетики, под “корку” их себе занести зарубкой-тавром несмываемым!... И потом уже активно, сознательно и настойчиво стремиться к ним на протяжении всей своей земной жизни. И значит автоматически стремиться на НЕБО, в БЕЗ-СМЕРТИЕ, в ВЕЧНУЮ ЖИЗНЬ; и, одновременно, ежеминутно, целенаправленно и волево готовить себя к ВСЕЛЕНСКОГО масштаба БИТВАМ. Только для этого…

15

Такие приблизительно мысли и чувства с головой окутали главного героя повести, пока он на удалявшийся всё дальше и дальше коровник с ленивым прищуром взирал, пока мимо осиротевшей стройки проезжал на ПАЗике. А потом он, хмельной и смертельно уставший, уснул; и спал, ничего не чувствуя, аж до Смоленска самого, где его Чунг опять разбудил, улыбнувшись приветливо, все-понимающе.
В Смоленске студенты-строители, и Мальцев Андрей в их числе, прошлись-прогулялись немножко по городским улицам, и старинный боевой русский город с тысячелетней историей рассмотрели уже получше, чем в первый июльский день, день приезда, благо у каждого времени было хоть отбавляй: их московский поезд с вокзала только в 19 часов отправлялся. Некоторые, как Орлов и Гришаев, не захотели долго ходить и ждать, и потом ещё и в переполненном пассажирами вагоне десять часов кряду трястись-мучиться. Они поймали частника и поехали в Москву на авто с шиком. Остальные же вынуждены были болтаться по Смоленску целый день, кто попроще и победнее жил, и деньги не бросал на ветер… Все они подкрепились в кафе чебуреками с пивом, ещё погуляли по центру, в кафедральный Свято-Успенский собор из любопытства зашли, в музей краеведческий. Потом опять пиво пили на радостях: делать-то всё равно нечего было, а время надо было как-то убить… Вечером же на поезде “Рига-Москва” они помчались домой с ветерком, пивком хорошо подогретые, весёленькие как никогда, собственного сочинения песню-гимн под гитару всю ночь распевая.
«Когда животновод коровник обойдёт, заматерится грубо и сердито, - на весь плацкартный вагон хором горланили они, распоясавшиеся, пассажирам здорово досаждая. - На стенах, так и знай, прочтёшь, что тот сарай построил стройотряд с названьем “VITA”…»

Потом на очереди была Москва, во все времена особенная и прекрасная, вокзал Белорусский, родной, пейзаж столичный, дурманящий. Потоки машин и людей сновали здесь взад и вперёд без устали и перебоев, жизнь знаменуя бурную, “кипучую и могучую”, ни с какою другой не сравнимую. Сам воздух здесь был особенный - чудодейственный, героический и великодержавный, пропитанный ДУХОМ стальным, движением, страстью и силой. Он, воздух московский, пьянящий, человека пронизывая до костей, до клеточек самых крохотных и пустяшных, невиданной энергией заряжал, расторопным, активным и деловитым каждого вновь прибывшего в два счёта делал. Москвича или же гостя столицы так и подмывало сорваться и понестись, в столичном угарном омуте пушинкой крохотной закружиться.
Вернувшемуся домой Андрею это было так сладко, желанно и до одури остро в себе опять ощутить после убогих и сонных Сыр-Липок - именно ДУХ московский, всё и всех всегда побеждающий, идущий из глубины веков и до боли милый, знакомый, родной! Сверхскоростной, сверхактивный, сверхдинамичный и оглушительный! - от которого так ему, стосковавшемуся, на душе хорошо становилось сразу же и по-родственному уютно - как только бывает, наверное, лишь за пазухой у царя!
И от привычной для него атмосферы и обстановки ему делалось весело и спокойно на удивление, комфортно и хорошо внутри, и от вечно спешащих людей, вышедших из другого мира будто бы, из другой совершенно жизни. Как и от огромных многоэтажных столичных зданий ему делалось празднично и светло на сердце, что плотно, словно охранники-исполины, со всех сторон обступали шумный вокзал и зорко за порядком на нём и вокруг следили!
От всего этого изобилия сердечных радостей и эмоций ему захотелось, выйдя из поезда, ошалелым криком вдруг закричать, по-петушиному задрав кверху голову! После чего кинуться без разбора и всех подряд тискать! обнимать! целовать! со всеми раскланиваться и расшаркиваться как с друзьями давними или родственниками, руки подолгу трясти и жать, в любви, симпатиях объясняться!...

По перрону прошествовав не спеша толпой по-цыгански шумной, полной грудью влажным утренним воздухом с упоением подышав, сигареты прощальные на привокзальной площади выкурив, студенты-строители, простившись жарко, друг друга крепко расцеловав, по домам после этого разбрелись, по общагам - чтобы уже через десять дней в институте перед первой парой встретиться и всё там заново обсудить, недавние деревенские подвиги дружно вспомнить, танцы в клубе, банкет, пьяные ночные загулы с девочками. Летняя стройка для них на этом закончилась - всё. Впереди их ждала Москва и учёба столичная…

16

Сев в подошедший троллейбус, поехал домой и Андрей: отъедаться и отсыпаться дома, с дворовыми товарищами, а потом и с родителями встречаться, его не видевшими пятьдесят дней, по нему как по солнцу исчезнувшему соскучившимися.
«Как ты там загорел-то, Андрюш! - удивлялись все они в один голос, - как возмужал, повзрослел, посерьёзнел! Не зря, значит, ездил в отряд, определённо не зря: научил он тебя уму-разуму».
«Научил, научил, - одно и то же всем им Андрей отвечал с ухмылкой усталой, многозначительной. - Работа каторжная, без-прерывная, - она кого хошь научит».
Настроение, что он испытывал в первые дни, в Москву со стройки вернувшийся, было такое: определённо можно про то сказать, не погрешив против истины, - будто он и впрямь другим человеком стал. Вполне самостоятельным и ответственным, прежде всего, предельно-серьёзным и взрослым, прошедшим суровую школу жизни, борьбы, и там узнавшим настоящую цену себе, своим способностям и возможностям, внутренней силе. Человеком, научившимся отвечать за слова и преодолевать трудности, зубами скрипеть, мучиться от тоски, усталости и обиды, - но всё равно доводить до конца порученное ему дело, не бросать его на половине пути, не сдаваться, не убегать от него прочь под уютное и тёпленькое родительское крылышко.
Детство же его озорное, без-путное и без-полезное, будто в далёких Сыр-Липках навечно уже осталось вместе с новым коровником - тамошним людям на память…

Про Яковлеву в Москве он не думал, не вспоминал почти: не до неё ему уже дома было, не до дум и страстей смоленских, канувших в небытие. Учёба, отдых, друзья - всё это его с головой поглотило, сразу и без раскачки, и без особых проблем. Новая жизнь для него началась, городская, столичная, разудалая и до предела насыщенная, так разительно от сырлипкинской отличавшаяся, к которой он, помнится, так тяжело привыкал.
И в ноябре он никуда не поехал, разумеется, как Наташе того пообещал, - хотя и помнил про ту поездку. Куда ему было ехать? к кому? И зачем, главное? Смешным это всё уже из Москвы казалось, игрушечным каким-то, не настоящим, произошедшим будто бы и не с ним…

Глава шестая

1

Про Наташу он принялся думать на постоянной основе через год ровно, себе её начал мысленно представлять, вспоминать прошлые с ней свидания, - когда в июле-месяце на пассажирском поезде “Москва-Рига” к Смоленску опять подъезжал в составе студенческого стройотряда “VITA”, державшего трудовой путь всё в ту же деревню Сыр-Липки. А захолустные Сыр-Липки для Мальцева с прошлого лета с красавицей и умницей Яковлевой уже навечно связались, как Кремль и Красная площадь для него были навечно связаны с Москвой.
«Приехала ли она к родителям на этот раз, или на юг отдохнуть укатила? - думал он про неё с лёгкой внутренней дрожью, через запотевшее вагонное окно смоленские утренние пейзажи сонно разглядывая. - А если приехала - помнит ли ещё меня? не забыла ли?»
И в автобусе он про неё всю дорогу думал - прогулки прошлые вспоминал; как и то, разумеется, какая она была год назад