Невыдуманная история. Лирическая повесть

статная, сочная и красивая. Ничего другого не лезло в голову - хоть убей! - ибо других достойных и ярких событий у него в Смоленске и не было-то, по сути. Только работа, работа, работа одна, монотонная и утомительная, каторжная, которую вспоминать не хотелось... Вот любовные впечатления и навалились разом по мере приближения к лагерю, сердечко разбуженное заставили трепетать памятью о недавнем прошлом.
«…Да уж замуж, наверное, вышла, - под конец почему-то подумалось про подружку, когда до деревни было рукой подать, когда уже и постройки колхозные с элеватором во главе стали просматриваться на горизонте. - Такие умные да красивые долго без-хозными не остаются: мужей себе быстро находят или ухарей-ухажёров каких-нибудь. Тем более - в институте педагогическом, публичном и достаточно людном месте, где она на виду всегда как яркий цветок на поляне. Любому захочется её “попробовать” и насладиться: отказывать прилипалам и бабникам будет ой-как тяжело… Да и не захочется ей отказывать-то - вот в чём вся штука. И дело это понятное и извинительное, это - жизнь, женское естество природное, до поцелуев и всего остального лакомое, которое властно требует своего: счастья, любви и ласки, - от которого никуда не спрячешься и под родительским кровом не усидишь. В прошлом году перед самым отъездом я в этом сам убедился, лично, ночью с 16-го на 17-е, как сейчас помню; понял, что собой представляет инстинкт, и на какие он девочек молодых толкает поступки и глупости…»
«Ну и ладно, и хорошо, и пусть, пусть находит и пусть выходит, пожалуйста, на здоровье ей; и потом пусть рожает детишек, как все, нянчится и воспитывает. Мне-то какое дело до этого? - улыбнулся он тогда весело и спокойно, никакой горечи почему-то от догадки своей не испытывая, наоборот, одно облегчение испытывая в душе. - Не придётся с нею встречаться и отношения выяснять, оправдываться и извиняться за то, что осенью к ней не приехал, как пообещал о том прошлым августом сдуру… Вообще тогда делать ничего не придётся: забудем друг про друга скорёхонько и дальше спокойно жить начнём, каждый по-своему и по-отдельности… Погуляли в прошлом году, потешились, посмешили людей - и будет. К чему могут привести те гулянки ночные? чего хорошего нам с нею дать?... Да ничего совершенно! Всё обсудили уже, всё друг про друга узнали, что требовалось узнать, всё поняли и расставили где надо точки. Даже и поцеловались однажды, а потом ещё и в постель улеглись. Спьяну-то! Вот дурачки, чего отчебучили напоследок!...»
«Нет, хватит, хватит, шабаш! Надо остановиться на этом, не усугублять. Хорошего понемножку, как говорится. Дальше б, ежели это всё продолжать, эти амурные сюсюканья и тягомотину, только б одни головные боли и неприятности начались - поцелуи страстные и еженедельные, ласки с нежностями, постель... Ну а чем постели обычно заканчиваются у молодых - известно. Родами незапланированными, внебрачными - не приведи Господи! - и сопливыми и вечно плачущими детьми. С которыми потом непонятно будет, что делать, которые никому пока не нужны: ни ей не нужны, ни мне. Мне-то - в особенности!… Вот и не надо значит до этого доводить, Андрюха, вовремя остановиться надо… Всё! Хватит! Стоп! Дело это - давно решённое…»

2

Так или почти так прикидывал и гадал весь получасовой путь до лагеря новоиспечённый третьекурсник-москвич Мальцев; так он думал-рассуждал сам с собой, философствовал от нечего делать, от скуки, когда к смоленским Сыр-Липкам на старом колхозном “ПАЗике”, громыхая и пыля, опять приближался. И, трясясь и вздрагивая на ухабах, полюбившуюся деревню с любопытством разглядывал, ставшую почти что родной, - пытаясь понять и подметить, что изменилось тут, исчезло или добавилось за год.
Приехали же они на место около двенадцати часов по времени, как и в прошлый раз, и опять целый час почти вещи вытаскивали и складировали в подсобку, постельное бельё получали у коменданта, занимали и заправляли кровати, наскоро подкреплялись в столовой сухим пайком. Обычная процедура для вновь прибывших, рутина, можно даже сказать… А после обеда, когда свободное время выпало, Андрей на конюшню перво-наперво побежал: конюха дядю Ваню разыскивать. Нашёл его, как всегда пьяненького, обрадовался, крепко обнялся с ним, расцеловался по-дружески, от души, поговорил с полчаса о жизни в Москве и в деревне. И конюх на радостях московскому гостю самую лучшую лошадь без разговора дал (но без седёлка, правда), молодого вороного жеребца по кличке Цыган, памятуя об Андреевой к верховой езде страсти, на котором соскучившийся по лошадям Мальцев часа три без устали по полям ездил, с которого даже упал.
В лагерь он возвратился к ужину, после которого отдохнувшие и отлежавшиеся студенты в клуб побежали дружно, время там убивать и попутно очередную культурно-развлекательную программу проводить в жизнь, радовать себя и жителей, девушек и баб одиноких. Звали с собой и Андрея, но тот идти отказался, на усталость сославшись и сбитые от верховой езды ягодицы, которые-де надо было восстанавливать срочно, лечить, готовить к работе.
Но дело, конечно же, было не в этом - не в усталости и ногах! Отказ от похода в клуб в действительности объяснялся иначе - поглубже и посложней. Ещё прошлой осенью, возвратившись полуживым домой и силы утраченные восстановив с Божьей и родительской помощью, Андрей загадал-спланировал для себя твёрдо и окончательно, что с Яковлевой или же с кем-то ещё, если он соберётся поехать опять на стройку, больше он шуры-муры крутить не станет. Категорически! Не пойдёт он по стопам Юрки Гришаева, одним словом, и не будет “подвиги” его повторять, “рекорды” любовно-совратительные устанавливать. То есть тупо ходить по субботам в клуб и склонять там местных “тёлок” к сожительству. Довольно с него этих глупостей и аморалки! Он не для того на Белый Свет рождён!
Побарахтавшись в любовном омуте пару месяцев, “прелесть” его вкусив - пусть только и наполовину или на четверть даже, - он надорвавшимся сердцем почувствовал, что не нужна, противопоказана была ему, 19-летнему, вся эта утомительная любовная канитель-маета - и немалые хлопоты, главное, что были с ней напрямую связаны. От которых он - о, ужас! - дней десять потом отходил-отсыпался в Москве - и всё никак не мог отоспаться… Повторять это заново, добровольно начинать себя ещё и ночными бдениями изводить в довесок к работе, пустопорожними и надоедливыми прогулками под луной он никакого желания уже не испытывал. Потому что только работать сюда приехал, и по возможности отдыхать. И непременно желал все два месяца только лишь отдыхать и работать… С девчонками же по деревне шляться в его не входило планы: он не был до них, как другие, охоч, и сердечко его ребяческое дремало, лишь ненадолго пробудившись по случаю прошлым летом - да тут же опять и уснув…

Это и Наташи касалось, бывшей златокудрой подружки его. И с ней, повторим, он решил не встречаться больше и амурничать не начинать. Если это вообще ещё смысл имело: если не замужем она была, а была свободна; если домой отдыхать приехала, наконец, а не в какое-то другое место умчалась.
«Для чего мне бодягу такую с ней опять заводить? - катаясь на лошади, мысленно как бы подтверждал он выработанную ещё в Москве программу жизни в деревне, - если мне от неё ничего не надо: ни поцелуев с ласками, ни, тем более, сексу... А гулять просто так, для души, как в прошлом году с ней гуляли, - это и смешно уже будет, и глупо, и утомительно очень… Да и не захочет она просто так! Уже и забыла меня, наверное! Успокойся, парень!...»

3

Но Наташа нет, не забыла его, как выяснилось, - передала горячий привет тем же вечером и попросила прийти к ним домой для какой-то очень важной беседы. О чём вернувшийся от Яковлевых Чунг, успевший уже к ним наведаться, чертёнок этакий, с восторгом и сообщил Андрею.
«Она велела тебе сказать, - заговорческим тоном закончил вьетнамец то своё полуночное сообщение, - чтобы ты в гости к ним в ближайшее время пришёл: они тебя все с нетерпением ждать будут; рады очень, что ты приехал…»

Сообщённое Чунгом известие на порозовевшего Мальцева произвело двоякое впечатление. Ему и приятно было услышать, с одной стороны, что его ждут в деревне, не забыли ещё, что видеть и слышать желают. И, одновременно с этим, его покоробило и передёрнуло то, что скромница и прелестница Наташа, какой он её знал по прошлому году и какою запомнил, отчасти и полюбил, теперь уже волю свою с первого дня проявила: и в гости его зовёт, не дожидаясь субботы, да ещё и Чунга сюда подключила. Чего делать было бы и не нужно совсем - по отряду сплетни-то распускать через вьетнамца: кто он ей? сват, брат? Она сразу же начала вести себя так, одним словом, будто бы Мальцев был чем-то уже лично обязан ей, был Яковлевым чуть ли уже не родственник.
Всё это сильно не понравилось тогда Андрею, который не выносил диктат, не любил, не терпел никогда быть к кому-то привязанным и обязанным. Он себя и с товарищами точно так же держал: не позволял из них никому порабощать и подавлять себя, садиться на шею, командовать...
«Не успел я появиться в деревне, а они меня уже в гости зовут; да ещё и в приказном порядке, - с досадою лёгкой ярился он, нахмуренным развалясь на кровати. - Они что думают-то: что если я к ним в прошлом году один раз пришёл, к тому же - дуриком, из-под палки фактически, - то теперь просто обязан уже под их дудку плясать? членом их семьи становиться?... Этак пару-тройку раз к ним придёшь, по глупости-то, бдительность потеряв, - так они меня потом и жениться заставят, дочку их распрекрасную в жёны брать и в Москву увозить с собою… В гости ходил, скажут, чаи с баранками распивал, обнимался и миловался тайно - женись давай, скажут, сукин кот, не позорь нас и девку… Ну, нет уж, увольте, товарищи дорогие: в ближайшее время встречаться с вами со всеми - это исключено. Я сюда работать приехал, в конце-то концов, а не по гостям шляться…»

В среду вечером к Мальцеву опять пристал в общежитии дружок его шалопутный Чунг, вторично побывавший у Яковлевых в гостях после просмотра клубного фильма, и начал про Наташу с жаром рассказывать. Что ждёт-де она его дома, очень с ним встретиться хочет, поговорить, и слёзно просит прийти - не тянуть, не откладывать, не стесняться. И именно на домашней встрече почему-то вьетнамец настаивал: уверял, что в клуб-де Наташа не может и не хочет по какой-то причине ходить. А почему? - не рассказывал.
«Встречусь, Чунг, встречусь! - ответил ему раздражённо Андрей. - В ближайшую субботу в бане помоюсь, отдохну, покатаюсь на лошади - и схожу к ним, ладно, так и быть. Отстань только! - А сам про себя подумал: - Баба совсем уже рехнулась, по-моему: уже скоро приказным порядком начнёт меня на свидания вызывать - чтобы я к ней по первому её требованию сломя голову бегал. Да ещё и домой прибегал, не в клуб, что самое-то интересное: чтобы я ещё и с родителями начинал дружить и общаться, с братом. Чтобы привыкал к ним, наверное; а они - ко мне… Так ведь, смехом-смехом, а дело прямиком к свадьбе и приблизится, это как пить дать, с такими-то её замашками и призывами. И не заметишь, как в загсе окажешься, семейный хомут повесишь на шею. К этому, похоже, она и ведёт упорно… Да нет уж, подруга, так такие вещи не делаются и