Невыдуманная история. Лирическая повесть

заботиться, на шею себе вместо хомута вешать. Прямо анекдот какой-то, честное слово, цирк-шапито настоящий или дурдом! Только в дурдоме, наверное, подобное происходить может…»
«Да нет, несерьёзно всё это! не-серь-ёз-но! Сказки какие-то, бред стопроцентный, ловушка для м…даков, в которую меня затащить пытаются! Посылать их надо подальше и побыстрей: и саму Яковлеву, и её нагулянную дочку Оленьку, которую на меня мечтают повесить и записать. На кой ляд они мне обе сдались, дурочки деревенские! Не хочу я их видеть обоих, категорически! Тем более - с ними жить, молодую судьбу свою связывать с ними, новую строить семью, думать об них, заботиться. Да пошли они все куда подальше! У меня уже есть семья: любимая бабушка, папа с мамой. Они трое мне ближе и дороже всех. А Яковлевы мне чужие, чужие во всём. И родными никогда не станут, ни-ког-да!... Это абсолютно точно! Это даже не обсуждается!…»

С такими чёрными мыслями и настроениями воистину траурными он и провалялся в сырлипкинской школе всю ночь, не сомкнувши, в итоге, воспалённых глаз, до утра юлой прокрутившись на койке, подушку поднимаясь и взбивая десяток раз, будя этим действом соседей… Под утро же неожиданно, но твёрдо он решил для себя, потолок остекленевшим от без-сонницы взором буравя, что надо ему отсюда бежать поскорей, бежать без оглядки. Покуда худого чего не вышло, действительно.
«…А то, чего доброго, - ядовито лежал и ухмылялся он, прогнозы самые скверные и неутешительные мысленно составляя, - Наталья посидит и подождёт меня дома денёк, другой, помучается-помается от тоски и без-силья, разозлится и взбеленится. А потом возьмёт - и сюда к нам в лагерь сдуру заявится со всем семейством, да ещё и на руках с ребёночком плачущим, обоссанным. И примутся они меня здесь все разом перед пацанами и командиром срамить, предъявлять претензии, обещание жениться прилюдно требовать, милицией и судом грозить, и всем остальным, что у них под рукой имеется. А может, чего и покруче придумают, и пострашней. С них станется!... А уеду в Москву - и концы в воду. Там им будет меня уже не достать: руки коротки. Пусть тогда ищут ветра в поле, пусть… Там и родители, и родственники, и товарищи будут на моей стороне, и сама обстановка домашняя. Меня они там не одурачат и не скрутят, суки коварные и хитрожопые. Кишка будет тонка!…»

12

Утром, как только к ним в комнату зашёл бодрый и чисто-выбритый Шитов, чтобы объявить подъём, провести обязательную линейку и умчаться потом в правление на совещание, Мальцев вскочил с кровати и подбежал к нему.
- Толик, - тихо сказал ему. - Мне с тобой переговорить нужно, срочно. Пойдём, на улицу выйдем.
- Чувствую, что что-то серьёзное у тебя случилось, Андрюх, - улыбнулся по-доброму командир, выходя на крыльцо с Мальцевым и внимательно того со стороны разглядывая. - Вид у тебя какой-то болезненный и помятый: не помню, не видел тебя таким.
- Случилось, Толик, случилось, - стал торопливо рассказывать Шитову Мальцев заготовленную уже с ночи байку. - Письмо вчера от родителей получил, где матушка мне написала, что бабуля наша попала в больницу: инфаркт у неё обширный, представляешь. И Бог её знает теперь, выживет бабка моя, не выживет. Может статься, что и поживёт ещё, что не время ей умирать. Но, всё равно, ехать надо, как кажется. А вдруг случится худшее - возьмёт и испустит, старая, дух на больничной койке. Никогда себе потом не прощу, что не приехал вовремя и не простился, не сказал последних ласковых слов. Она же по сути вырастила и воспитала меня, в детский садик маленького водила, в школу, пока родителя сутками в своём оборонном НИИ пропадали.
- А когда ж ты узнал-то про это? ну, про больную бабку свою? - сочувственно стал расспрашивать командир. - Чего вчера мне не рассказал, не пожаловался? Я бы и вчера тебя в Москву отпустил - без разговоров. Больные родственники - дело святое! Кто против этого когда возразит!
- Да я это письмо получил днём только, а прочитал и вовсе в обед. Меня Перепечин Володька в одиннадцать за сигаретами в магазин послал. И я по дороге почтальоншу встретил, которая к нам в лагерь письма несла. Вот она мне это письмо и всучила. Я когда его прочитал - растерялся даже. Весь день ходил сам не свой, не зная, что делать, что предпринять. И ехать надо, вроде бы, по-хорошему-то - бабушку навестить; и не очень-то и охота это - через неделю всего обратно в Москву возвращаться, вас покидать, деревню. А вдруг у неё обойдётся всё. И чего я тогда там всё лето делать буду? Без дела по городу слоняться, по духоте и жаре? Все пацаны мои поразъехались кто куда, вероятно: словом не с кем будет во дворе перемолвится, в футбол пойти поиграть, в домино или карты. От тоски там волком взвоешь, или вообще сдохнешь.
- Да зачем умирать-то, Андрюх? зачем? Жить надо! - резонно ему на это Шитов ответил, принимая в судьбе молодого бойца самое живое и самое горячее участие. - Давай с тобой сделаем и договоримся так. Ты сейчас давай собирай вещи по-быстрому, одевайся в цивильное, завтракай вместе со всеми и сиди тут в общаге, жди. Я через пять минут еду в правление и оттуда направлю шофёра с машиной к тебе: прикажу ему тебя отвести в Смоленск, прямо к вокзалу. Поезда на Москву вечером и ночью обычно ходят, но ты их не жди, не надо. А договорись лучше с шоферами-частниками: там на вокзале много бомбил. Они тебя мигом в столицу доставят, глазом не успеешь моргнуть. Приедешь в Москву и всё там на месте выяснишь и решишь, как и что. Если с бабкой нормально всё - вернёшься через неделю назад, ждать тебя здесь будем. Ну а если нет, не дай Бог, - тогда оставайся там, не возвращайся, не трать время и силы. Помогай тогда родителям бабушку хоронить, поминать и всё остальное. Родственников, Андрюх, на деньги, работу и удовольствия не стоит менять - грех это… Пойдём, кстати, я тебе на дорогу денежек дам: чтобы тебе домой комфортно ехать было.
Он по-товарищески обнял Мальцева за плечи, встряхнул по-доброму и повёл к себе в гостевой дом, чтобы щедро снабдить деньгами. После чего, проведя с отрядом обязательный утренний инструктаж, он умчался к Фицюлину на совещание, приказав Андрею сидеть и ждать с вещами.
Через полчаса где-то в лагерь примчалась его полуторка, и позавтракавший вместе со всеми Андрей, довольный, что так всё у него удачно складывается, простившись с товарищами и девушками-поварихами, уехал на машине в Смоленск, понимая прекрасно, что это - последний его в стройотряд приезд, и в Сыр-Липки он более уже не вернётся…

13

Целый год, почитай, после позорного бегства домой он находился под тяжелейшим психологическим прессом, отчего был нервным и грубым со всеми, неразговорчивым, замкнутым, неоправданно-агрессивным и злым. Он всё ждал, всё боялся приезда в Москву семейства Яковлевых в полном составе - и готовился давать им отпор, решительный и без-компромиссный. Мало того, он даже тайно разрабатывал целые защитные комбинации, схемы, придумывал, как заправский юрист, ответные оборонительные шаги, которые не станем описывать: уж больно были они гадки, мерзки и низки, циничны и неприглядны, и недостойны звания Человек - высокого и значимого во всех смыслах… Но, что было, то было, увы! - из песни слов не выкинешь. И мы этого делать не станем - зачем? Гламур и глянец пусть разводят на своих страницах кисейные барышни, которых на удивление много сейчас развелось на писательском поприще. Успеха им...
А ещё всю дорогу до дома, все долгие семь часов, когда он в июле-месяце в Первопрестольную на частной машине из Смоленска по солнцу и пеклу мчался - якобы помогать выздороветь тяжело заболевшей бабуле, - он ломал голову одним и тем же вопросом, ужасно-болезненным и мучительным для него: сообщать ли о случившемся родителям? заранее готовить ли к бою ещё и их, к предполагаемой обороне?...
Под конец всё же решил, что не надо, не стоит заранее дёргать отца и мать, предупреждать их на худшее начинать настраиваться - на генетические анализы и суды, на непременную нервотрёпку и склоки. А вдруг не случится всё это, вдруг Боженька мимо беду пронесёт. Хорош же он будет тогда, нечистоплотный пакостник и интриган, в глазах родительских.
И только лишь через год-полтора тяжесть с тревогою с души его начали понемногу спадать, потихоньку сами собой стали расправляться и шириться плечи. И нервы его начали успокаиваться и ослабевать, радость и прелесть жизни назад возвращаться - когда становилось понятно, что не приедут Яковлевы и не предъявят счёт, не станут требовать от него женитьбы, прописки, угла, алиментов...

Окончательно же он излечился от смоленской любовной хандры только когда закончил МАИ и дипломированным специалистом стал, сотрудником столичного КБ, что рядом с метро “Войковская” располагалось. Но даже и после этого в нём, повзрослевшем, возмужавшем и оперившемся, силу набравшем, ума, сохранился устойчивый внутренний страх перед девушками вообще и перед иногородними дамами - в особенности.
Не удивительно, что он, ещё будучи 19-летним студентом, дал себе твёрдый зарок, мысленно в этом поклялся даже, постоянно держа в уме свою дурацкую сырлипкинскую авантюру и связанную с ней нервотрёпку и канитель, - поклялся за версту теперь приезжих красивых дам обходить, лимиту так называемую, не подпускать их, хищных вампирш и пираний, к себе и на пушечный выстрел. Тогда и проблем никаких с пропиской, жильём и деньгами у него в этой жизни земной и очень опасной, как выяснилось, коварной даже, никогда и ни с кем не будет.
Поэтому-то он и не женился так долго: до 26 лет оставался девственником по сути, суровым аскетом-холостяком. В то время, когда большинство его молодых товарищей по дому и институту давным-давно обзавелись семьями, гнёзда собственные принялись усердно вить, плодить и растить потомство…

Глава седьмая

1

Но Андрей наш женился всё-таки, совершил такой “грех” и против себя самого измену. Женился тогда, когда уже стало невмоготу, и он не жениться не мог - терпеть не хватало сил с основным инстинктом бороться и на баб ходить и оглядываться, густые слюни пускать, срамным фантазиям предаваться; и на обнажённых сисястых красавиц из порнофильмов и порно-журналов похотливо и подолгу пялиться, возбуждаться от них, звереть. А ночью не спать и мучиться не шутейно, сигареты выкуривать одну за другой, стонать, зубами скрипеть, сучить ногами от хронической неудовлетворённости и могучих приливов похоти, оборачивавшихся естественными поллюциями - да какими! Он давным-давно перезрел, одним словом, и в штанах у него “детишки уж несколько лет пищали” - так шутники-острословы обычно язвят-судачат про холостяков. И добавляют с ехидцею: «всё на диете сидит, чертяка, всухомятку питается».
И как в таких случаях и бывает, как правило, женился именно на иногородней. Чем подтвердил известный природный закон: чего больше всего боишься в жизни, то рано или поздно к тебе и придёт как назло. Потому что страхом утробным, патологическим, ты ослабляешь защитную ауру, собственную психофизическую и энергетическую оболочку, и этим без-сознательно расчищаешь беде дорогу, притягиваешь зло к себе. Недаром ведь говорится, что «смелого пуля боится, смелого штык не берёт»; а кто трусит и дёргается - тот погибает…

Вот и Мальцев такое зло однажды к себе притянул -