Невыдуманная история. Лирическая повесть

надеюсь, без их благословения и присутствия: познакомлюсь с ними обоими позже, в Одессе. Какая, в сущности, разница, когда это сделать, и где? Лишь бы однажды познакомиться и подружиться, стать для них для обоих своим, приёмным сыном, по сути... А родственники как? а друзья? - забыв про ужин и сон, и время позднее, полуночное, сидел и пытал Андрей суженую на кухне, которая поражала его с каждой минутой всё более и более. Мало того, она буквально вгоняла его в транс каждым новым ответом, густо приправленным скептицизмом и насмешливым взглядом, плюс ко всему, даже и лёгким налётом брезгливости и гадливости.
- А ты хочешь родственников моих пригласить? друзей? - язвительно захохотала Розовская, по-хозяйски откидываясь на стуле и принимая свой прежний, весёлый и добродушный вид. - Хорошо, давай пригласим, я согласна, давай потешим публику. Но только имей в виду, дорогой, что у меня родственников и приятелей - пол Одессы. И здесь, в Москве - столько же приблизительно. Человек двести может собраться мужиков и баб, без преувеличения. А то и больше: я не считала. Потому что если уж начинать звать - то непременно всех, чтобы остальных не обидеть, насмерть не разругаться… А теперь хорошенько подумай и ответь: ты сможешь их всех здесь, в Москве вашей, встретить и приютить, напоить-накормить до отвала и довольными назад отправить? И где, интересно, ты это собираешься делать? - если двести человек к нам на свадьбу заявятся. У тебя денег хватит на гостиницы и ресторан?... Ты мне сегодня всё утро плакался, вспомни, что, мол, бедно и скромно живёшь, что денег у тебя нет на жену-красавицу и квартиру. А теперь вдруг решил шику дать, да? Закатить пир на весь мир решил, всех удивить-потешить?... Давай, закатывай, тешь: я не возражаю. Только на какие шиши, подумай и ответь сначала? На деньги моих родителей?
-…Ну а мои родственники и друзья тогда как, Лиль? Люди, которых я с детства знаю, с которыми рядом вырос, многие годы бок о бок провёл и до сих пор поддерживаю самые тесные и тёплые отношения; у которых, кстати, на свадьбах гулял, - с ними-то со всеми как быть, повторяю? - спросил упавшим голосом Мальцев, поперхнувшийся и закашлявшийся от волнения, со страхом предчувствуя уже ответ.
- Да никак, - делово ответила Лилька, допивая свой чай и из-за стола поднимаясь лениво, давая этим понять, что разговор окончен, и что она для себя уже всё спланировала и решила, твёрдо и окончательно. - Если моих никого не будет - зачем мне нужны твои, подумай? Их ведь тоже поить и кормить надобно, деньги на них тратить, которые нам с тобой на другие дела пригодятся: впереди много трат… А потом, если ты бедный, Андрей, если грошей нет у тебя в загашнике, - то значит и скромнее себя веди, аккуратнее и экономнее: сразу богатым станешь, поверь, сразу. Курочка, вон, тоже по зёрнышку клюёт, погляди, - а весь двор в дерьме, что и ступить некуда. Вот у неё и учись уму-разуму: в деньгах и шелках ходить будешь, барствовать и жировать, жизнью сильных мира сего наслаждаться...
- Да и неправильно это будет, нечестно по отношению ко мне, согласись, - добавила она, зевая, собирая со стола посуду, - если на нашу общую свадьбу только одни твои соберутся: родственники и знакомые. А моих вроде как побоку, я у тебя вроде как сирота казанская или подкидыш: словом не с кем будет перемолвиться, взглядом - одни чужие люди кругом. Не надо мне подобного унижения, не надо! - я этого не люблю и не терплю. И не хочу и даже категорически против этого своего свадебного одиночества. Слышишь? - категорически!… Короче, ну их все к лешему, дорогой: и твоих, и моих - всяких. Вдвоём с тобой свадьбу сыграем, вдвоём, без лишнего шума и суеты. Шампанское будем пить весь вечер и до одури трахаться, детишек делать. Поди плохо…
Ничего не сказал и не возразил на это здорово побледневший и потерявшийся от услышанного Андрей, которому разговор сильно тогда не понравился, покоробил даже... Но впереди их ждала бурная и любвеобильная ночь, на оргию больше похожая, на самоистязание, которую ему не хотелось ссорой и руганью портить и омрачать. Он к Лилькиной безумной, без-крайней и без-контрольной любви крепко-накрепко уже привык, как тот же грудничок к мамкиной сиське, - и отвыкать, тем более терять такую питательную любовь страшился…

- Ну а когда заявление в загс пойдём подавать? И на какой срок намечать свадьбу думаешь? - было последнее, что он у Лильки в спальне уже спросил, которая помылась, разделась, дезодорантом густо себя окропила и рядышком с ним на кроватку плюхнулась, уже даже и руки томно протянула к нему, обещая горячие ласки и поцелуи.
- На следующей неделе, если всё сложится, нас с тобой уже и распишут. Если не возражаешь, конечно, если не передумал ещё, - в ответ послышалось перед тем, как он в суженую руками и губами жадно вцепился, и не до разговоров уже им обоим стало, не до пустой болтовни. - У меня знакомые в ГИТИСе есть, шустренькие такие ребята со связями, оборотистые и деловые - нужные во многих вопросах хлопцы, одним словом, решалы. Я предварительно беседовала уже с ними: они обещали без промедления всё устроить за небольшую мзду. Так что не думай про это, расслабься и давай покрепче меня обнимай, и люби подольше. Это куда приятнее делать, согласись. И куда полезнее для организма - твоего и моего…
И после этого у них закружилось и завертелось всё в их огромной и шикарной спальне: началась сладкая-пресладкая ночь, Садом и Гоморру в точности напоминавшая, когда они оба до утра не сомкнули глаз, как колобки по кровати взад и вперёд катаясь, или два разъярённых хищника во время отчаянной схватки за жизнь. К утру Розовская собою “накормила” Мальцева так, взамен из него всё до последней капли выжав, что он, обезволивший, выжитый и размякший, потерял всякое желание и способность перечить ей, буйствовать и сопротивляться. Лилькина колдовская любовь, помимо несомненной пользы и сладости, становилась для него ещё и настоящей отравой, можно и так сказать, вдобавок к вышесказанному; или тем же наркотиком, за который он, однажды вкусивший плода запретного, уже готов был отдать всё - достоинство, свободу и разум, волю, силу и душу…

4

Через три дня, во вторник, они поехали и подали заявление в загс: Розовская всё в лучшем виде устроила и с кем надо договорилась - жених даже пальцем не пошевелил. Его к этому делу не привлекали, не спрашивали и не советовались совсем - зачем, когда невеста заводная и пробивная попалась, в любую столичную дырку готова была заползти, где прибылью и наваром пахло. Даже и обручальные кольца она покупала одна: Мальцев лишь деньги за них заплатил вечером, когда с работы вернулся. И костюм свадебный, шерстяной, она сама ему привезла из магазина «Берёзка», куда выход имела, импортную рубашку и туфли. Себе же длинное белое платье и фату покупать принципиально не стала, «тратить попусту деньги на ерунду» - как она вечером за ужином заявила. Решила поехать в загс в платье шёлковом, стильном, волокитного цвета и заметно выше колен, глубоко-декольтированном и подчёркнуто-сексуальном, бордельном, в котором ей было удобно, комфортно, легко, по её словам, опять-таки, и в котором они с ней потом по ресторанам ездили, друзьям и тусовкам.
А уже в пятницу их расписали под музыку Мендельсона, официально сделали мужем и женой, выдали документ на руки в подтверждение этого судьбоносного факта, с подписями и печатью. Всё честь по честь… В загсе с ними были только свидетели, два человека всего: Розовская настояла на этом, упорно гнувшая свою линию. Андрей же не сопротивлялся и тут, во всём покорно суженой уступая. Он как-то быстро и незаметно стал у неё подкаблучником, послушным лакеем, слугой. Хотя и не догадывался об этом. Или делал вид…

Родители и бабашка Мальцева схватились за головы и набросились на него чуть ли не с кулаками, когда он им про спешную свадьбу приехал и всё рассказал в среду вечером, на которой, к тому же, никого не будет по непременному желанию невесты: ни её родственников, ни их самих. Они принялись дружно называя сына и внука простофилей и дурачком, которого-де “какая-то молодая заезжая шлюшка, еврейка по национальности, вокруг пальца поганого обвела-облапошила, ослепила разум ему и глаза”. Особенно громко буйствовала и шумела бабушка, которой вскорости должно было исполниться 78 лет, и от которой изумлённый внук не ожидал такого напора и прыти.
- Как ловко эта мегера одесская околдовала-то тебя, слюнтяя, в раба настоящего превратила, в тряпку!!! - кричала она на кухне в голос, брызжа слюной и заламывая кверху руки. - Помяни мои слова, внучок, дорогой: боком тебе эта ваша тайная свадьба выйдет. Хлебнёшь ты ещё с этой потаскушкой-Лилькой горюшка, потреплет она нервы тебе и нам! Змеюка!!!
Похожее говорили отец и мать, пытаясь вразумить угарного чадушку, глаза тому приоткрыть на происходящее и торопыгу-невесту. И тогда доведённый до отчаяния сын и внук, не желая слушать родительские оскорбления и ругань, пророчества самые мрачные и предсказания, - сын и внук в сердцах выругался, послал своих близких ко всем чертям и, собрав необходимые вещи в рюкзак и громко хлопнув дверьми, уехал из дома. За день до свадьбы он переселился жить к молодой жене на проспект Мира, откуда утром ездил в КБ, куда вечером же и возвращался, счастливый. А родителям только по телефону звонил, сообщал бодрым голосом, что всё у него, дескать, нормально, пусть не волнуются.
Медовый месяц поэтому прошёл у них на “ура”, которому многие молодожёны позавидовали бы. Ежевечерние пьянки и поцелуи сопровождали его, без-конечные оргии и совокупления в разных местах и видах, от которых измученный и предельно-выжатый Мальцев даже стал уставать, просить у похотливой супруги отдыха на восстановление. Будучи долго холостяком, он и не подозревал, не мог представить себе, что любовь в её натуральном и ежедневном виде может быть такой изматывающей и утомительной…

5

Одно лишь тогда омрачало и напрягало Андрея - тусовки, куда Розовская его, как своего молодого супруга, первое время водила - напоказ. А заодно и приобщала его там, так сказать, к “высокому”, “вечному” и “прекрасному” - к искусству то есть. Ну и к столичной театрально-артистической среде ещё, богеме так называемой, - носительнице “передовых идей”, “высших принципов” и “идеалов”. К среде, знакомством с которой сама она безумно гордилась всегда, в которой чувствовала себя как рыба в воде, где была для большинства её обитателей любимой, родной и желанной. Млела прямо-таки и как шоколадка таяла от рукопожатий и поцелуев, от поглаживаний по спине и плечам, а часто и по попе тамошних маститых и титулованных деятелей искусств - сценаристов, критиков и режиссёров, операторов, художников, визажистов-стилистов, продюсеров, редакторов и директоров, “заслуженных” и “народных” киношных и театральных артистов. Да мало ли ещё от кого! - всех тамошних чудаков и долбаков-пустозвонов и не перечтёшь, не упомнишь из-за их обилия… Но для неё, дурочки, они были всем - культовыми фигурами и божеством, живыми объектами поклонения и обожания, идолами настоящими, кумирами-небожителями! А ещё - естественной средой обитания, в которой она могла находиться сутками, неделями и месяцами; в которую, появись такая