ноги дрожат, долго глажу их, вытягивая и любуясь чувствую себя безумно красивой и не боюсь, что кто-то вдруг войдёт в эту дверь и увидит меня.
Входит высокая девушка, аккуратно притворив дверь. Она красивая, густые чёрные волосы рассыпались ровными прядями по плечам и груди. На ней странная одежда, длинное платье, белое, без фасона, напоминающее ночную рубашку, с кружевной окантовкой на горле и рукавах. Она улыбается мне, берёт со стола гребень и, сев рядом, начинает расчесывать меня.
От первого же прикосновения я почувствовала, как воля вытекает из меня на пол, уходя безвозвратно, накапливаясь в щелях между досками. Я смотрела вниз, полная тягучего наслаждения, больше испытывая неприятную тяжесть и сильную тревогу, страх. Девушка улыбалась, у неё было очень красивое лицо, слишком красивое, чтобы быть настоящим, живым, чёрные глаза победно вспыхивали, и было в них недоброе, злое.
Она провела в последний раз по моим наэлектризованным волосам и кинула гребень в сторону. Встала, платье опало с неё, словно кто-то разрезал его по шву. Сначала кожа её была ослепительно белая, высокая молодая грудь, идеальной формы, тонкие ноги, талия, как у меня, узкие бёдра, но постепенно она становилась темнее, я не сразу поняла, решив, что свечи погасли, а они разгорелись ещё ярче. Девушка повалила меня на кровать, безвольную, как куклу, прижалась ко мне, жадно целуя, нетерпеливо вторгаясь своим языком в мой рот. Мне и нравилось и нет, я пыталась сопротивляться, но тело перестало слушаться. Она раздвинула мне ноги и упёрлась бедром в промежность, прижавшись ко мне, продолжая свой натиск. Мы тёрлись также, как те две малолетние дурочки на чёртовом колесе. Мне стало противно от всего: от себя, от неё, её губ, языка, тела, вдавливающего меня в кровать, от того, как она елозит мне по промежности, трётся об меня своим клитором, дышит и громко стонет, обдавая жаром лицо. Уловив мою тревогу, простыня скрутила мне руки, приковав к постели. Девушка захохотала, выпрямилась, грациозно сев надо мной. Она потемнела, в её облике я смутно угадывала знакомое. Я забилась, пытаясь освободиться, но силы утекали вслед за волей по простыне, пол жадно пил меня, чавкая и хрюкая, как боров, которому дали полную лохань отрубей. Девушка неприятно улыбнулась, и я, наконец, узнала её – это была моя тень. Красивое лицо исказилось, появилась вмятина, которую я нанесла ей кувалдой, уродливая, а из чресл стал расти огромный мерзкий член, чёрный, в бородавках, кривой. Я закричала, а тень погладила меня, успокаивая тело, ноги, я слушалась, замирала. Она вошла в меня грубо, глубоко, и я закричала от боли, невыносимого огня, вспыхнувшего внутри.
И я очнулась. Не было больше той комнаты, кровати, белого белья, смеха за дверью – ничего, бетонный пол, я лежу на трёх куртках, укрытая своей, в грязной одежде, прижимая к себе кувалду и кричу, открыв глаза, переживая ещё этот кошмар. Папа склонился надо мной, гладит меня, он бледен и молчалив. Я пугаюсь, что они могли слышать мои стоны оргазма и вижу в его глазах, что этого не было, он не умеет мне врать. Ужасно болит влагалище и всё внутри, точно также, как в детстве, мне было восемь лет, когда я со всего размаху влетела в кусок трубы, выполняющий роль ограждения, летела на картонке с ледяной горки. Столба не было видно, он скрылся под сугробом, затаился, как пошутил врач. Я тогда так перепугалась, увидев свою кровь, чувствуя ужасную боль и не понимая, что со мной. Так я сама себя лишила девственности и не понимала страхов подруг перед первым сексом, что это больно, очень больно. Я понимала, что значит больно, всё остальное не так уж и страшно.
Я перестала кричать, вспомнив прошлое, школьных подружек с их заблуждениями о сексе, я и сама не доку в этом, никогда и ни с кем не была и не хочу. Боль не утихла, но стала терпимее, перейдя от острых приступов к постоянной тянущей, горячей. Меня трясло, как при горячке, очень хотелось пить, спину ломило ужасно, шея закостенела, и голова не двигалась. Я так пролежала ещё час, скрючившись, не в силах ни пошевелиться, ни говорить, пока не заставила себя подняться, рухнув в папины руки.
– Ты как себя чувствуешь? – спросил папа, усаживая обратно на куртки.
– Плохо, мне больно, –заплакала я, но быстро взяла себя в руки. – А мы где?
– В подвале, – ответил Нурлан, он что-то варил в кастрюле, поставленной на почерневший от копоти мангал. Дым уходил в окно, Нурлан то и дело ворошил угли, помешивал варево, смачно цокая языком. – Скоро будем есть.
Ребятишки, стоявшие рядом с ним, радостно запрыгали, что-то воркоча на своём языке, точно было понятно, что они очень рады, больше я не разбирала. На ребятах были плотные штанишки из серого брезента, на двух мальчишках, почему-то я сразу поняла, что это мальчишки, были курточки с буквами A и B, а девочка стояла прямо у кастрюли, греясь от углей. Хмурый сидел под окном так, чтобы дым не шёл в него, а тепло грело ноги, и шил ещё одну курточку. Делал он это умело, ловко, не ожидала от него такого, а главное, ему это нравилось, он еле заметно улыбался.
– Пап, а я что-нибудь говорила? Ну, когда была в отключке? – шепотом спросила я. В голове пронёсся кошмар – я увидела себя у зеркала, возбуждённую от самой себя, похабно онанирующую, на это наложились ласки черноволосой девушки, и меня затрясло,.Боль внизу живота стала невыносимой, и я охнула, скрючившись у него на коленях.
– Нет, только стонала от боли, как сейчас, – ответил папа. – Мы не знали, чем тебе помочь, не могли, прости.
– Не извиняйся, я сама приложилась спиной об решётку! – гневно сказала я и выпрямилась, пересиливая боль, и это сработало, я поняла, как контролировать себя, ненадолго изгнав из себя нестерпимый жар, который вернулся, но слабее, унылее. – А здорово я эту мразь уделала, правда?
Я весело оглядела всех, Нурлан показал мне два больших пальца, а хмурый хмыкнул себе под нос, что значило, что он согласен.
– Неплохо, – пробурчал хмурый и добавил. – Но ты не обольщайся, ты так и не поняла, как её убить.
¬– Да, не поняла, – кивнула я в ответ. – Но пойму, тут же всё от меня зависит, верно?
Все кивнули в знак согласия, а Нурлан, вытащив из пакета ложки, жестами всех пригласил к столу. Он поставил кастрюлю на стопку досок, раздал каждому по ложке, и мы принялись за еду. Это была каша, смесь гречки, риса, манки и ещё чего-то. Нурлан ссыпал всё, что нашёл. У меня проснулся аппетит, особенно глядя на ребятишек, одетых как люди, выглядевших, как люди, пускай и не очень красивые. Каша была щедро напичкана сухофруктами и орехами, не хватало хлеба и несколько ломтей сыра вприкуску, тогда бы я была счастлива.
Мы съели всё, в основном я и дети, мужчины ели, как всегда, мало, за компанию. Нурлан радостно смотрел на уплетавших за обе щёки кашу детишек, хмурый тоже улыбался, стесняясь своей улыбки, пряча её за строгим лицом. Папа сидел бледный, с тревогой смотрел на меня, а когда я поела, заставил лечь на куртки и осторожно массировал мне спину, проверяя позвоночник. Я всё стерпела, ни разу не охнув, боль выливалась из меня, как воля в том кошмаре, и я уже знала, как это делать, не быстро, но точно знала как!
После еды я задремала, освобождённая от боли, сытая. Снился мне космический корабль из старых фильмов, кондовый на вид, с зелёными выпуклыми экранами, на которых пугливо бегают белые цифры, бесконечные числа, где-то шипит сжатый воздух, пищит датчик или незакрытая дверь, а вверху кто-то постоянно ходит по металлической лестнице, то приближаясь, то отдаляясь.
Это очень знакомый фильм, я его смотрела много раз, мне нравятся больше старые фильмы, немного наивные, несовременные, старомодные и более сильные, где люди, как люди, со своими страхами, без сверхспособностей, строгих непроницаемых лиц. Я выхожу из каюты, в которой два ряда кроватей друг над другом и крохотный столик, на котором остатки завтрака на жестяном подносе. Иду по коридору, темно, лампы мигают, свистит воздух, шипит, хлопают двери, куда-то все бегут, но я никого не вижу. Как в играх – идёшь, идёшь, и вдруг раз! Перед тобой монстр, рычит, плюётся, угрожает, а ты только успевай в него бить из автомата или плазмомёта. Но монстра нет, вниз уходят металлические лестницы, там капает вода, и мне туда не хочется.
Вхожу в большую каюту, это вроде кают-компания, большой стол по центру с экранами над ним, много вращающихся стульев в виде яйца. На одном спиной ко мне кто-то сидит. Делаю несколько шагов вперёд, смотрю на свои руки – пустые, ни автомата, ни даже лома или топора, значит, это не игрушка.
Кресло поворачивается ко мне. Там сидит моя тень. Она не в своём облике, а вновь красивая черноволосая девушка, сидит, сложив ногу на ногу играя с прядями волос. На ней такой же комбинезон космонавта, как и на мне, у меня серый, а у неё синий. Она улыбается, расстегивает молнию, обнажая грудь и живот, манит к себе, отпуская воздушные поцелуи, массируя набухшие соски. Я не двигаюсь, а девушка раздвигает ноги, расстегивая молнию до конца, чтобы я видела, как она ласкает себя. Ей неудобно, и она, как змея при линьке, выползает из комбинезона и садится на стол, широко раздвинув ноги, глубоко засовывая в себя пальцы. И тут до меня доходит, что это просто порнуха, которая иногда снилась мне. Я уже не я, а какой-то мужик. Вот я снимаю комбинезон, подхожу к ней, она хватает рукой член, мне приятно, и вводит в себя, стонет от наслаждения. У неё упругое красивое тело, я не понимаю, что чувствую её или его, как сильно она прижимает его ногами, как сильно он входит в неё, быстро, ускоряясь, кают-компания заполнилась дружными охами и стонами.
Скоро оргазм, девушка легла на стол в изнеможении, мужик достаёт из неё член, а это и не член. Я уже где-то сбоку, как камера оператора, а теперь сверху, а теперь крупный план, все приёмы съёмки я запомнила на пять. Мне эти сцены напоминают акробатические упражнения в цирке. Мужик тоненько, по-бабьи стонет, я не могу вспомнить его рожу, похож на одного лысого из порнухи, а вместо члена у него торчит эмбрион чужого, шипит, злится, желая вырваться, плюётся, обнажая частые мелкие зубы. И тут мужик превращается сначала в мою тень, скрючивается, появляется длинная челюсть, вытягивается череп, и я вижу чужого, скалящегося на меня в бессильной злобе. Теперь всё совпало, старый фильм, чужой, так похожий на мою тень, мешала лишь голая девка на столе, продолжающая стонать и онанировать по инерции.
Я хохочу так громко, что дрожат стены этого утлого космического корабля. Вид у чужого жалкий, он больше не вызывает страха, только ненависть, желание уничтожить, выбросить в бескрайний космос навсегда. Девка на столе растекается, падая на пол большими шмотками, как манная каша. Они не могут ничего, им нужна я, иначе она погибнет, они погибнут. И я убью вас! Убью вас всех!
Просыпаюсь, полная решимости, уверенности в своих силах. Глаза закрыты, смеюсь про себя, какая же я озабоченная, смешно и противно. Не могу открыть глаза, слышу, как вздыхает ИВЛ, как запищал монитор. Я вырвалась из Изумрудного города, но я не закончила! Нет, нельзя, мне надо назад, назад! По венам течёт густая порция наркоты, ещё, ещё, мне надо назад!
Глава 14. Тихий час
За массивной железной дверью, крашенной в десять слоёв серой краски, гладкой и блестящей, топали в ногу
