перехватило дыхание: неужели такое богатство моё на всю ночь?
— Ну нет, на всю ночь не могу, надо на супружеское ложе вернуться, а ещё разок отдамся... Но не в избе, а в сенях под утро, там лежанка есть и можно без опаски предаться буйству страстей и половодью чувств...там я иногда принимаю самых назойливых и настойчивых поклонников, уверяют, что жизнь не мила, пока не «полежат» со мной на лежанке... Надеюсь у нас не последняя ночь «любви», милый мой Ебитошка...
***
(Ох, уж эта лежанка в сенях. Как я люблю в вечерний час усесться на ней с партнёром и выслушивать его долгие вкрадчивые уговоры, моленья о близости. А я долго капризничаю: нет-нет, это невозможно, только поговорим и разойдёмся, и останемся друзьями, ну может быть, когда-нибудь, дам, но не сейчас и не здесь. Ну ладно потискать, погладить можно.
И только когда доведу его до полного отчаяния, разжимаю ляжки и забрасываю ноги ему на плечи...)
Но с Балдой номер с уговорами не прошёл.
— Некогда, — говорит, — мне разговоры разговаривать: через час уже работу работать надо.
Пришлось Дуне для него сделать исключение: Дуня дала сразу без разговора. К тому же он уложил её не вдоль, как другие, а поперёк лежанки и его интимный инструмент «говорил» так убедительно, что она обалдевала от счастья.
***
Едва попадья покинула кушетку, Балда тотчас залез на кровать к поповне.
— А я слышала, как ты «любил» маманю, ревновала и завидовала, откуда у тебя столько сил для этого дела и кого больше «любишь»: меня или эту толстую старуху... Ты уж, милёнок, определись, маманю «любил», моё имя шептал, сейчас меня Дуней называешь… Какой же ты всеядный: может и Нюру, мою бабулю, навестишь, она в соседнем доме живёт одна...
Балда не отвечал и, ещё раз кончив в тело, прошмыгнул в сени... На верное свидание...
Досталися Балде в одну и ту же ночь и юная стройная поповна Маша и зрелая пышная попадья Дуня... И баба Нюра, неопределённого возраста, зато с крутыми бёдрами и заметной талией.
Балда оказался непревзойдённый мастер по делу интима: преподнёс первый урок нежной страсти невинной робкой девице и знатно отодрал, и обалденно раскочегарил её мамашу, — зрелую, видавшую виды, даму, приятную во всех отношениях, превзойдя всех её прежних ухарей -ухажёров и удовлетворив все её фантазии: спереди, сзади, сбоку, сверху и стоя и в любом месте, где удавалось её зажать.
Вот такая история про славные ЕТИ-дела в нашем селе Личадеево рассказана мне была.
Я как литератор немного разукрасил этот рассказ, заменил обсценные запретные слова, придумал кушетку и лежанку, хотя, где это всё случилось доподлинно неизвестно, может в сарае на соломе или на сеновале. Но совершенно точно на селе стало известно, что в первую же ночь работник Балда изловчился сломать целку поповне, затем к утру поладил с её матушкой-попадьёй, овладел ей после краткой шутливой потасовке на лежанке в сенях и вкушал её мёд столовой ложкой без ограничения, пока она не зашептала: «сикель больно, уходи, довольно».
А ведь матушка слыла весьма набожной и недотрогой: никто не мог похвастаться, что ему удалось попробовать её мёд хотя бы чайной ложкой.
Факт остаётся фактом: Балда, едва появившись в усадьбе попа, нарушил покой сразу трёх дам: поповны, попадьи и поповой мамане. Это неудивительно, ведь слыл он на селе тем ещё ходоком, ненасытным в блуде. А если попадала в его руки знойная молодка, с тугой и горячей медовой «ловушкой» мог сутки не выпускать её из рук, и вставив ей в «шерсть», мог «любить» её несколько раз, не вынимая.
Неожиданно было только то, что ему удалось попользовать всех трёх дам в первую же ночь.
Был ли у Балды ещё и третий «роман» с Нюрой, — ведь бог троицу любит, — доподлинно не известно. Нюра по-молодости была весьма любвеобильна, но уже остепенилась, хотя и не утратила привлекательности и манкости для тех мужчин, которые предпочитают дам постарше.
Он говорил, что всего лишь наколол ей дров, затем посидели у самовара и поговорили за жизнь.
Другие заявляли, что на столе был ещё графин с самогоном, они осушили по рюмке и погасили лампу, а Балда покинул её избу только с рассветом.
Местный поэт написал про них шуточную «Таблицу умножения»:
Одиножды один: шёл Балда один,
Одиножды два: и Нюра шла одна,
Одиножды три: в избу к ней зашли,
Одиножды четыре: свет потушили,
Одиножды пять: легли на кровать,
Одиножды шесть: он её в «шерсть»,
Одиножды семь: он её совсем!
Внучка Маша спустя время, когда улеглись страсти по Балде, как-то спросила Нюру:
— Ба, а сколько раз тогда за ночь Балда поимел тебя в «шерсть»?
— Ой, не смеши. Кто ж ЭТО считает в ночь любви.
А Балда такой милый, «любил» как в последний раз.
Да с ним и одного раза довольно, чтоб запомнить навсегда.
Как мы поладили? Подробности интересуют? Уговаривал ли?
Да без слов всё было: глаза всё сказали. Вижу он меня глазами раздевает, а ему сигналю: можно руками, согласная я, и начала подол халата приподнимать, показав ляжки до промежности и шёлковую шерстку. Смотрю реагирует, штаны у него упали, он упал перед креслом на колени. Он и раздевать меня не стал, овладел мной прямо в кресле, сидя, ввёл свою «штуку» прямо в «шерсть». Ну как овладел, сама раздвинула ляжки и обхватила колени руками, а у меня действительно там сильно заросло. Потом я встала, обдёрнула подол, а он ловко прижал меня к стене, задрал подол и снова свой инструмент засунул мне в «шерсть», поимел, стоя. Потом уж легли в кровать, но утром я так и встала в халате, одетая. Конечно, всю ночь мы не спали.
Это второй случай, когда партнёр доводил меня до улёта. А так, ни с мужем, ни с любовниками не случалось такого. Бывало с любовником затеем ночь любви и... только два раза: вечером и утром.
С кем был первый случай?
С неизвестным грибником. Пошла по грибы.
Замужем уж была, двоих родила. Столкнулась с грибником, разговорились, присели на валежник, никакого повода не подавала, а он вдруг завалил меня на спину и начал стягивать штаны. Отбивалась как могла, но молча. Штаны немного приспустил, трусы порвал и немного задрал, нужное интимное место и обнажилось.
Тут он изловчился и меня... Прямо в «шерсть», овладел мной, наполовину силой, я и затихла. Потом выпустил из объятий, могла бы убежать, да пожалела оставить корзину с грибами и ляпнула: давай ещё. Смотрим, а оба одеты, я в болотных сапогах, в плаще, а у него лишь ширинка расстёгнута. «Шерстил» он меня одетую и в сапогах весь день. Вернулась затемно, он мне свои грибы отдал.
Потом искала его на той поляне, но он больше не появился. Такой вот был день любви с улётом.
Другие грибники потом предлагали мне отложить корзину и заняться любовью, но я больше ни разу не соглашалась, никому больше не дала ни в лесу, ни на валежнике.
Но только раз бывает в жизни такая встреча.
Ой, как вспомню, мурашки до сих пор. Валежник трещит, солнце палит, птички поют, зайцы бегут, и только мы, как оглашенные, ебёмся тут: не хотим ничего ни видеть, ни слышать: я хочу только, чтоб меня ебли ещё и ещё, а он хочет только ещё и ещё меня ебать.
На картине: Поповна Маша сомневается: дать или не дать Балде, снять чёрные трусики или погодить и хочется и колется и мама не велит,но как понимать папу:еби так,не открывая окно,значит он разрешает Балде сломать мне целку,признаться и я этого хочу,но ухажёры у меня все робкие,как увидят мои дебелые ляжки,так боятся стянуть с меня трусы…и вставить мне в П. свой Х., а Балда уже без спроса сорвал лифцик и тискает мои огромные титьки,как приятно,так и быть раздвигаю ляжки...наконец-то ебёт…
На картине:попадья не сомневается,и шепнула:дам только в сенях, на кушетке,пока муж спит...
Картина:Нюра,попова маманя,дала сразу,ещё бы сам Балда меня захотел...а как ебёт,начал с внучки и кончил на бабке,тот ещё бабник,ни одни трусики не пропускает... да подожди ты,сама сниму...
Акулина и крестник
Антипьевна Марфушке:
— Ты с крестником Ванюшею шалила?
Из поэмы А. С. П. «От всеношной вечор идя»
Пошалить с крестником, едва он чуть повзрослел, и при этом лишить его невинности, — была славная традиция в нашем тихом селе. Ну не у всякой пары это случалось конечно, но не редко, дело житейское. У некоторых как-то само к этому шло: крёстная дарила подарки, чмокала в макушку, он целовал её в щёчку, обнимашки-прижимашки.
Но вот крестник повзрослел, и она почувствовала, что он смотрит на её груди и ляжки другим взглядом, у него оттопыривается ширинка, хочет её как женщину, выбрала момент, приподняла подол, показала свои дебелые ослепительные ляжки аж до лобка и поцеловала его по-взрослому.
А дальше оба не могут объяснить, как случилось, что он уже её е"ёт, как мужик бабу, как конюх барыню, которая случайно зашла на конюшню, увидела, как жеребец покрывает кобылу, не совладала с нервами, опустилась на копну сена и отклячила попу: и я так хочу.
Но вот крёстная появилась три года спустя, оба сделали вид, что три года назад ничего не было, дарит набор цветных карандашей, как маленькому, обнялись, но что это: она почувствовала его конец, упёрся в промежность, а его руки, вместо плечь, ухватили её сиськи.
Она среагировала мигом и прошептала на ушко:
— Выходи после ужина в сад в беседку: там тебе дам... Взрослый подарок, буду крестить тебя своим телом...
Было бы взаимное притяжение и желание, а момент и уголок всегда найдутся.
***
Крёстная Клава была весьма раскрепощённая дама, любительница экстремального интима и экзотических поз, поэтому, едва крестник намекнул о желании близости, задрала подол и прижала его лицо к промежности...
Через день он прихватил с собой двух приятелей и эта троица: оболтус, охламон и охальник, — предложила Клаве заняться любовью «в три хуя» одновременно, она и тут согласилась без уговоров. Все четверо были довольны, она даже хвасталась и гордилась, но подружки ей не поверили: это куда же они тебе совали?..
Сложнее, когда хочет только один партнёр, тут и традиция может не помочь. В этой ситуации крёстная Зина предложила крестнику: что-то стало холодать, сегодня вместе ляжем спать, ну-ка прижмись, обними, титьки пожми, между ног пощекочи, да не ладошкой, а залупой, ну видишь, затвердел, чтоб размягчить, знаешь, куда ЕГО вставить…
***
Крестник Гриша загадал, что его первой женщиной будет крёстная Акулина, сильно возжелал её и предложил совершить прелюбодеяние.
Не тут-то было. Акулина была однолюбка, недотрога, недоступна и неприступна: кроме мужа у неё никогда и никого не было. Но будучи миловидной и привлекательной дамой, приятной во всех отношениях, моменты создавала нередко.
Вот вроде, ещё немного, ещё чуть-чуть и... Уже две рюмки водки на столе...
—Мы перешли уже на ты,
Ищем свадебной темноты,
Мрак задёрнутых гардин,
Он уж вынул из штанин,
Я уже сняла трусы,
Но посмотрела на часы...
Нет-нет, я опаздываю на важное дело, мне пора, как-нибудь в другой раз, и давала дёру, забыв трусы.
Гриша обратился за подмогой к родной тётушке Маше.
— Гриша, ну не хочет Акулина, найдём другую, не одна на свете.
— Нет, для меня это дело чести, доблести и геройства, да и традицию надо соблюдать.
Маша поговорила с Акулиной:
— Крестник-то очень хочет с тобой начать интимное дело.
— Ой, Маша, ему ещё рано, а мне уже поздно. Через год-другой будет готов, найдёт ровесницу-давалку и
