Волонтер

вентиляция и где-то трещит лампа ночного освещения. Острое чувство затаенной тревоги пронзило сердце, и ему стало трудно дышать. Вздохнув, он вернулся в кабинет и лег на кушетку, где обычно осматривал детей с легкими ушибами.
Через десять минут вошла Олеся с подносом. Не обращая внимания на слабые протесты Петра Николаевича, она взяла его правую руку, закатала рукав и туго затянула жгут. Сделав укол, она задумчиво смотрела на часы, сидя на краю кушетки в пол-оборота к нему.
– Знаете, Петр Николаевич, я вот все время думаю, сейчас очень часто, – она замолчала, ожидая его возражений, но Петр Николаевич молчал, внимательно смотря на нее. – Зачем мы врем детям? В коридоре шпионов нет, я проверила.
– Ты про Остров?
– Да, про наш Остров. Вы же знаете, что оттуда нет выхода. Так зачем мы врем детям? Зачем дарим им эту сказку, которая так и останется сказкой?
По щекам потекли крупные слезы, Олеся всхлипнула и закрыла лицо руками, глухо заревев.
– Так, теперь мне надо идти за уколом для тебя, – Петр Николаевич ущипнул ее за бедро, Олеся утерла слезы и улыбнулась. – Надо врать, а то не будет смысла жить, а жить надо. Об этом ты не думала?
– Думала, и сама в это верю. Но все равно это вранье.
– Как и многое в нашей жизни. Но есть то, чего ты не знаешь.
– И что это?
– А это то, что с Острова не было ни одного заявления на переезд на Большую землю. Дети вырастают и сами понимают, кто они и кому нужны в этом мире. Подумай об этом. Не так уж плох Остров – там настоящий мир, который можно созидать и менять, и это очень важно, и стоит многого. Я сам не хочу возвращаться, мне и некуда – мой дом здесь, и вы моя семья.
Олеся кивнула, что поняла. Сняла с него очки и расцеловала, шепнув строгий приказ замолчать и спать. Когда дверь кабинета закрылась, Петр Николаевич закрыл глаза и отключился, будто бы кто-то выдернул штепсель.

Большой учебный зал превратили в зал суда. Учебные столы были сдвинуты к стене по периметру, из небольшой части из них выстроили в линию судейский президиум, стороны обвинения и два места для подсудимых, расположив по разные стороны, чтобы не началась внезапная драка. Зрители сами принесли стулья и лавки, дети переговаривались в полголоса, тревожно смотря на Петра Николаевича, выполнявшего роль секретаря суда. Он никогда не становился судьей, отдавая право судить самим детям. Еще в университете Петр Николаевич прочитал о модели самоуправления детским домом у Януша Корчака, находя в его правилах жизни для взрослых и детей все то, о чем он думал и понимал сам. Воспитатели не раз спорили с ним, считая детский суд слишком несерьезным и вредным, нельзя было отдавать детям такую власть. Даже жена не до конца разделяла его взглядов, называя их слишком либеральными.
Судейский президиум, в отличие от взрослых залов суда, не стоял выше всех, судьи не надевали мантий и париков, мода на этот дешевый цирк вновь вошла в сознание людей, считалось, что это подчеркивает статус судей. На самом деле роль судей была сведена до минимума – дело разбирала система, в которую секретари и операторы базы данных суда вводили материалы дела. И в этом и заключалась лазейка, ведь как подготовит дело прокурор, и как подготовит доводы «против» адвокат зависело многое, но еще больше зависело от того, как введет эти данные в систему секретарь. Судьи же отвечали за верность ввода данных и разрешали программные конфликты, если система не могла точно определить виновного или подсчитать срок заключения, штрафы считались без ошибок.
Напротив друг друга сидели Коля и Мирон. Коля сидел с закрытыми глазами, зрение не испортилось, но открывать веки было больно. Ему было очень тяжело, хотелось спать и плакать, но Коля сам настоял, рвался из палаты, требовал, чтобы его исключили, выгнали из детдома. Он еще не знал, что об этом же для себя просил Заур, заявив, что если Колю выгонят, то пусть и его вместе с ним. Мирон постоянно трогал нос, заклеенный пластырем, делая слишком скорбное лицо, желая вызвать сочувствие, но как он ни старался, на него смотрели мало, а бывшие приятели отводили глаза. Он еще не знал, что четверо из них стали добровольными свидетелями, а еще два мальчика никак не могли решиться.
– Начинаем суд! – звонко произнесла девочка двенадцати лет, сидевшая посередине судейского президиума. Судей было десять, мальчиков и девочек поровну, не младше семи лет. – Прошу тишины.
Зал замер, все замолчали, и вздохи тревоги прокатились по рядам.
Первым начал прокурор, назначенный судом после слепого жребия. Это была девочка десяти лет, она очень волновалась и долго зачитывала преамбулу обвинения. В этом не было ее воли или желания обвинить, наказать, просто каждый выполнял свою роль, сохраняя некоторую театрализованность процесса, чтобы даже у самых маленьких ребят не было сомнений, почему это называется судом, и как он должен происходить. Закончив с обвинительным заключением, кратко перечислив обстоятельства дела, прокурор села. Она взволнованно посмотрела на Колю, ей хотелось сказать, что она за него, что он все правильно сделал. Коля сидел с закрытыми глазами, подперев опухшую голову кулаками. Он и слышал, и не слышал, процесс казался тяжелым затянувшимся сном, как при лихорадке.
Встал адвокат и заявил, что у обвиняемого была веская причина вызвать Мирона на драку. Конечно, это не оправдывает Колю, он нарушил много статей закона детского дома, но и поступить иначе он не мог. К сожалению, его клиент запретил ему открывать подробности этого дела, поэтому адвокат просит суд провести расследование, чтобы принять взвешенное решение. Мальчик сел, он уже не в первый раз становился адвокатом, готовил речи, много читал о судах древности, находя примеры аргументации и красноречия. Ему это нравилось, и адвокатов можно было не выбирать, если были добровольцы, то они всегда принимались, подсудимый мог выбирать или отказываться от адвоката, тогда его назначал суд.
– Судебная коллегия уже провела расследование, но без заявления пострадавшей стороны мы не можем приобщить это к делу, – темно-карие глаза девочки смотрели на подсудимого и пострадавшего строго, лицо ее изменилось, будто бы время провернулось вперед, и ей стало на десять-двадцать лет больше. Петра Николаевича очень интересовали эти метаморфозы, когда ребенок вдруг становился взрослым, рассудительным, твердым в своих решениях и честным, лишенным накопленного и культивированного взрослого лицемерия. Вита и Полина спорили с ним, считая, что это слишком тяжелая нагрузка на детскую психику, что дети не должны надевать эти маски, пытаться быть взрослыми, А Петр Николаевич им возражал, объясняя, что это не маски, а сами дети. – Если обвиняемый сообщит нам причину, по которой он устроил драку, в которой пострадал больше, то мы объединим оба дела. Если нет, то суд не имеет права объединять эти дела. Суд должен строго следовать законам, принятым в нашем доме.
Зал недовольно загудел, раздались голоса, что это несправедливо, что все и так знают, в чем причина. Девочка за судейским столом стала бить деревянным молотком, требуя тишины. Звук от ударов об стол заглушил всех, больно бил по ушам, и все замолчали.
– Подсудимый, вы готовы объяснить свой проступок? – судья строго и бесстрастно смотрела на Колю, еще вчера она первая требовала решить все без суда, ведь и так понятно, что во всем был виноват Мирон. Коля тяжело поднялся, хотя его об этом не просили. Он видел это в каком-то фильме, и в своем полусне находился сейчас в нем, чувствуя себя решительным героем, готовым держаться до конца.
– Я ничего объяснять не буду, – громко и четко ответил Коля, его тонкий голос зазвенел под потолком и упал вниз на зал.
– Да скажи ты! Чего ты молчишь?! – Заур вскочил и потряс кулаком на Мирона. – Все знают! Не скажешь, я скажу!
– Нет! Не надо! Только попробуй! – Коля погрозил кулаком другу. – Скажешь, мы больше не друзья, понял?!
– Я прошу соблюдать правила. Заур, сядь и больше не мешай суду, а то я попрошу тебя выставить из зала, – судья погрозила ему молотком. – У нас достаточно свидетелей, если мы решим, то вызовем тебя.
– Не надо никого вызывать. Я сама все расскажу, – Даша вошла в зал. Она долго пряталась ото всех, не в силах смотреть на Колю, она даже хотела убежать, но Катя следила за ней. Даша встала перед всеми, повернувшись спиной к судьям. Она была очень бледна, губы ее дрожали, а в сторону Мирона она не смотрела, слыша, как он шепчет в ее адрес оскорбления.
– Потерпевший! Если вы не прекратите оскорблять свидетеля, то я вас выведу из зала! – возмутилась судья, ей очень хотелось дать этим молотком по голове Мирону, чтобы он заткнулся. Другие судьи ерзали на месте, два мальчика даже встали, возмущенно смотря на Мирона.
– А что я такого сказал? Она же жидовка!  – Из-за нее и ее родни мы находимся здесь! Из-за них началась война, и убили наших родителей, братьев и сестер! – Мирона понесло, он встал и начал сыпать лозунгами из агитационных роликов, которые внедрили в учебную программу год назад. Обвинял он уже всех, забыв про евреев, называя одних только русских настоящими людьми, сравнивая всех остальных со скотом и варварами-людоедами.
– Да заткнись же ты! – закричала на него Даша и заплакала, закрыв лицо руками.
– А ну-ка сядь и замолчи, – Володя здоровой рукой усадил Мирона на место, мальчик вскрикнул от боли и стал демонстративно тереть плечо. – Еще раз начнешь, я тебя в изолятор посажу.
Мирон испугался, попасть в изолятор не хотел никто. Это была небольшая комната в подвале, обшитая матами, с мягким полом и матрасом вместо кровати. Туда сажали буйных, за их состоянием должен был следить Петр Николаевич, колоть препараты, но за всю работу детского дома туда ни разу никто не попадал, но все дети знали, где эта комната, а некоторые говорили, что видели ее. Они рассказывали, что стены там все в крови, а пол не такой мягкий, а вместо матраса там кушетка с ремнями. Кто-то добавлял, что на кушетке лежит мумия ребенка, про которого забыли, другие выдумывали еще более изощренные и страшные истории, но в действительности никто и никогда не видел этой комнаты, и как дети не искали ее, никому еще не удалось ее найти. Все время до суда Мирон просидел в комнате без окон, которую использовали как склад сломанной мебели.
– Коля не виноват. Он хотел защитить мою честь, – Даша утирала слезы, но говорила четко и громко, как было положено на суде. – Мирон мне отомстил и оскорбил, подбросил червей в кровать. Я ему отказала, он хотел, чтобы я с ним целовалась. А я не хочу, он мне не нравится! Вот он мне и отомстил. А еще придумал, что я жидовка и прочую дрянь. Я не знаю, кто у меня был в роду, да и никто не знает, кто и откуда мы. Мы все родились здесь, под землей. Как мои родители могли начать войну, если они родились здесь, когда война уже была! Как вы можете верить в эту чушь! Здесь нет врагов и никогда не было – нас всех записали во враги! Не исключайте Колю, он не виноват.
Зал заволновался, дети громко шептались, многие поддерживали Дашу. Судья застучала молотком, но гул голосов стал только громче.
– Попрошу тишины! Подсудимый, вы подтверждаете слова свидетельницы?
Коля замотал головой, он не смотрел на Дашу, смотревшую на него с болью и тревогой.
– Я подтверждаю!