Волонтер

тусклые, краска была самодельная на основе золы и мазута, бумага серая и неровная, где и как ее раздобыл Володя не знал никто, но не было большего восторга взять в руки свежую газету, перечитать ее вместе с друзьями. И это так, кажется, что писать не о чем – дети сами выбирали темы, писали стихи и короткие рассказы о друзьях, о себе, о выдуманных мирах, где никогда не будет войны. Все стихи и рассказы собирались, и, после нудной и тяжелой работы по набору текста, делали это по очереди, потом перепроверяли, находя каждый раз ошибки, отпечатали пять книг стихов и сказок. Каждая книга имела свой переплет, так как не сошлись на одном варианте. Живая газета, настоящая книга, результат своего труда, значили больше, чем самая лучшая видеопрезентация или фильм. И дети сами стали приходить в библиотеку, которую собирал Петр Николаевич, читать книги после занятий, составили каталог и следили, чтобы никто не портил, не мял полимерную бумагу.
С Большой земли присылали инструкции и методические указания по организации учебы и быта детского дома для детей класса опасности Z.  Петр Николаевич изучал их и прятал далеко в защищенную папку на облаке. Дети очень талантливые, многие легко освоили азы взлома информационных систем, верно угадывая несложные алгоритмы защиты, на которые так уповали методисты, считая их нерушимой цифровой стеной, которую нельзя пробить или вырыть подкоп. Петр Николаевич и Володя, ответственный за базу данных, называемую «базой знаний» или «фундаментом личности», не мешали детям упражняться в хакерстве. Это было лучше любого теста или экзамена, а тестировать детей приходилось каждую неделю. Судьба человека, пускай и юного, но человека, решалась теми, кто никогда не жил под бомбежкой, не рос в подземелье, изредка выбираясь взглянуть на солнце, вдохнуть густой аромат сточной канавы или полигона, других безопасных мест взрослые не могли придумать для детей. Те, кто решал, будут ли воспитанники жить в мирной стране, ведущей бесконечную войну, кто будет достоин этой чести и безопасен для общества, видели одни показатели в системе, не желая видеть самого ребенка, не признавая его за человека.
Если бы Петр Николаевич не родился и не жил на мирной территории, не учился сначала на врача, а потом на педагога в университете, то и он, наверное, думал бы, что так относятся только к детям подземелья. Но это было не так. Володя и три сестры, рожденные в убежищах, как и их дети, найденные Петром Николаевичем, верили ему, зная, что не будет врать, и все же внутри все противилось этому знанию. Петр Николаевич не переубеждал, охотно отвечал на вопросы, пускай они были одни и те же из года в год, когда придет очередная инструкция с Большой земли.
Согласно общим правилам, не меняющимся столетиями, мальчики и девочки спали отдельно. Система предупреждала о необходимости профилактики ранней половой жизни, рекомендуя снижать активность специальными препаратами. Если бы система была коварнее, то эти препараты добавляли бы в мясные и овощные сублиматы, из которых готовили переходную пищу, постепенно приучая воспитанников к правильной, настоящей еде. Так значилось в инструкциях, но дети, узнавая про это, всегда спрашивали, почему еда может быть неправильной, если она кормит? Дети задавали много сложных вопросов, на которые отвечать не хотелось, поэтому Петр Николаевич копил их и, когда набиралось достаточно, устраивал раз в месяц вместо уроков день ответа на неудобные вопросы. Дети очень ждали этого дня, радуясь, что сегодня не будет уроков, но еще больше радуясь, когда слышали свой вопрос. Ни один, даже самый глупый вопрос не терялся.
Хоть мальчики и девочки спали в отдельных комнатах, больше напоминавших казарму, они могли беспрепятственно ходить друг к другу. Девочки любили приходить к малышам и читать им сказки. Иногда устраивались ночные представления, тогда в одну комнату приходили все. Сцены не было, играли на свободной части у окон, где обычно устраивалась игровая зона для малышей. Мальчишки и девчонки заранее договаривались, у кого будет представление, а три сестры, зная все заранее, готовили угощение для зрителей: печенье или небольшие кексы со стаканом молока из адаптированной молочной смеси. Как бы ни долго жил ребенок в детском доме, как бы ни легко принимал «правильную» пищу, молоко не переносилось, некоторые дети даже заболевали, мучаясь от сошедшего с ума организма, борющегося с новым врагом. Ночные спектакли придумал Володя, еще когда был подростком и у него была рука.
За детьми никто специально не следил, хотя это и подразумевала инструкция. Камеры должны были быть в туалетах, в спальне, в общих комнатах, в саду – не должно было быть ни одного укромного места, где дети могли бы остаться наедине, спрятаться и заниматься непотребством. Другого система не подразумевала, любое проявление чувств должно было закончиться залетом либо вырастить гомосексуалов. Система указывала растить в детском доме асексуальных детей. Но никто не мешал детям сговариваться, встречаться в свободное время в тайных уголках сада или кладовых, шептаться, обмениваться подарками, целоваться или просто молчать, держась за руки, смущенно смотря в сторону. Сами дети выслеживали влюбленных, подшучивая, подстраивая ловушки, незлые, неоскорбительные, больше направленные на открытость, чтобы они не стеснялись. Никто не смеялся над влюбленными, быть может, немного завидовал. И как бы ни спорили дети между собой, как бы ни ссорились, дрались, обижались, злились, мелко мстили – они стали одной большой семьей, где каждый готов постоять за друга или подругу, даже если они и в ссоре. И этого не могла увидеть система – этого не было в выхолощенных равнодушных показателях, и этого нельзя было объяснить.
Но дети все равно жаловались друг на друга, и это не запрещалось. Правда, надо было свою жалобу написать на листе из тетрадки и бросить в специальную урну, которая стояла при выходе из столовой так, чтобы в нее мог быстро бросить письмо любой, и его никто не заметит. Петру Николаевичу пришлось много лет выбивать из Большой земли живые тетради, бумагу для типографии, клеи, картон и много чего еще. Его так и не поняли, считая чудаком. Пришлось распечатывать госхранилища и выдавать то, что он просил. Тетради были старые, посеревшие и пожелтевшие, бумага промокшая и высохшая много раз, но и это было большой удачей. Через десять лет работы у Петра Николаевича перестали требовать объяснительных и докладных записок, выдавая все, что он просит. Олеся шутила, что он их так задолбал, что любой запрос «с войны» приводит их в ярость.
Петр Николаевич учил детей писать ручкой, карандашами, а когда им прислали засохшую тушь и ржавые перья, то дети стали рисовать тушью. Володя, еще подростком, очень увлекался химией и умело реанимировал засохшую тушь, сам варил клеи. Потом он станет на уроках показывать детям живые опыты, выращивать кристаллы или сталагмиты, устраивать извержения вулканов. С Большой земли ворчали, что это не входит в общую программу и стоит слишком дорого, но реактивы и химическую посуду присылали.
Приученные к сенсорным экранам, дети неохотно брали ручки в руки. Особенно тяжело давалось заставить их учиться писать красиво. Поэтому Петр Николаевич все жалобы и предложения, и даже просьбы, принимал только написанными от руки самим ребенком. Если писал другой, то это было сразу видно. Он знал почерк каждого ребенка, и дети немного злились, но учились. Учеба, работа для себя и других, игры и спектакли, музыка, мастерская и живой зеленый сад с тремя теплицами – все это составляло жизнь детей, не любивших учиться, хотевших больше играть и развлекаться, поспать или просто бездельничать, принимая распорядок дня, как неизбежное, выстраивая самостоятельно свою  жизнь  и жизнь друзей. «Ребенок может быть послушным, если его будут слушать, захотят понять кто он», – часто говорил детям Петр Николаевич и добавлял, когда на лицах заиграют довольные улыбки, а самые дерзкие станут показывать  язык трем сестрам или Володе: «Но и вы должны уметь слушать и понимать, почему мы делаем так, а не иначе. Почему надо учиться и выполнять указания воспитателей, даже если они вам кажутся надоедливыми или глупыми. Вы должны знать, что все делается для вас, и должны находить, думать и понимать, почему вам это надо». И каждый имел право на обдумывание, имел право на свое мнение.

19
В доме было тихо, за окном светил яркий месяц, а на антрацитовом небе горели большие звезды. Ребята, попадая из города, из глубоких убежищ, в которых родились и росли, первое время долго не могли уснуть, разглядывая в окно небо, звезды и луну. В городе небо всегда было темное, заволоченное тяжелыми облаками, переступив ворота, они попадали в другой мир. Никто из воспитателей не препятствовал ночным наблюдениям неба, не зря у окна стояли высокие кушетки, на которых так удобно было сидеть или стоять, и смотреть на звезды. Дежурные по спальне помогали засыпавшим на подоконниках малышам лечь в кровать, а ребят постарше подгоняли легкими тычками.
В эту ночь почти все спали, лишь несколько ребят сидели на кушетках и шептались. Их совершенно не интересовало ночное небо, чего они там не видели, они все время прислушивались к спальне девочек и чего-то ждали.
– Идите спать, – приказал дежурный, который был младше их.
– Иди малышне сопли вытри, – оттолкнул его Мирон, высокий мальчик с вьющимися белыми волосами и голубыми глазами, чем он очень гордился, считая себя исконным хозяином этой земли. Ему недавно исполнилось двенадцать лет, и он считал себя уже взрослым.
– Давай, вали отсюда, пока горшок на голову не надели! – прошипели ребята из свиты, которые подхватывают настроение своего лидера, редко способные на самостоятельность. Пускай мальчику было уже четырнадцать, и он был выше и сильнее Мирона, но он был не чист, не до конца чистым. Подводил нос и темно-карие глаза, а уши прятал в шапке, которую носил круглый год.
– Я про вас в рапорте напишу, – буркнул дежурный и ушел к малышам, один из них начинал хныкать во сне.
– Только попробуй! – прошипел другой мальчишка. – Мы тебе темную устроим.
– Я вас не боюсь, – ответил дежурный, не обернувшись.
– Оставь этого жиденыша. Потом разберемся, – приказал Мирон, видя, как вскипевший приятель вскочил с места. – Чего она там делает?
Самый мелкий из них, мальчику недавно исполнилось девять лет, и он был очень горд, что его приняли в компанию, бесшумно подошел к двери спальни девочек и заглянул в комнату через узкую щель. Он вскоре вернулся и хихикнул.
– Сидит и смотрит в окно. Вот дура!
– Тише ты, раньше времени всех разбудишь, – усмехнулся Мирон. – Скоро ляжет, еще недолго. – И чего ты к ней прицепился? Послал бы и все, – недоуменно проворчал лопоухий мальчик.
Ему не нравилась эта затея, хотя он сам и предложил так сделать, но это была шутка, а Мирон ухватился за нее.
– Пусть знает, кто она, – зло прошипел Мирон. – Таких, как она, надо убивать. Из-за них мы до сих пор воюем.
– Но Петр Николаевич говорил, что война не из-за этого. В войне виноваты многие, нельзя выделять один народ только потому, что он кому-то не нравится, – неуверенно возразил мальчишка слева от