когда-то в Свердловске совершил очень важный для будущей силы и славы шаг - женился на еврейке Наине Иосифовне. Она-то, ставшая его женой, его, малахольного и запойного дурачка, наверх и втащила. Чтобы стоящие за ней люди, её оборотистые соплеменники, после прихода её муженька к Власти получили доступ к большим делам и деньгам, к питательной русской кормушке…
- Ты меня извини, Вадик, - всегда морщился, слыша такое, отец, - но ты по-моему уже помешался на своих евреях, которые у тебя кругом: евреи, евреи, евреи, всюду одни евреи, которые якобы везде нос суют и во всём виноваты. Чего они тебе плохого-то сделали, непонятно, что ты их всякий раз поминаешь? И всё - в негативных тонах, всё - со злобой. Живут себе тихо, как все, хлеб жуют. Тебя никаким боком не трогают. Я вот сколько лет на Белом свете прожил, а от евреев ничего плохого не видел. Если не считать бывшего председателя колхоза нашего, гнидоса подлого и хитрожопого, про которого я уж давно забыл как про сон страшный.
- Да потому и не видел, отец, что в Горэлектросети, где ты всю жизнь пропахал, их днём с огнём невозможно найти, - парировал на это сын. - Разве что в профкоме каком-нибудь или месткоме. Да ещё в бухгалтерии. Поэтому-то ты с ними и не сталкивался никогда, не пересекался, и ничего не знаешь про них. А вот в горкоме партии, где твой старший брат Николай Дмитриевич трудился, там их небось что поганок в лесу было, не сосчитать. Спроси у него как-нибудь про это. Он тебе расскажет! - если захочет, конечно, правду-матку тебе рассказать, если он сам её, балабол-пустомеля, знает… Сам-то он, кстати, как в горком на работу попал, не помнишь, не рассказывал он тебе?
- Обыкновенно попал, как все, - добродушно отвечал отец, не замечая подвоха в вопросе. - Вернулся с дальневосточного фронта в 49-ом году, молодой энергичный малый, член партии. Ну его и взяли в горком на работу как бывшего фронтовика, проверенного в бою партийца.
- Как это у тебя всё ловко и просто получается-то, Сергей Дмитриевич: «приехал», «взяли», «проверенный». Горком партии в те времена - это святая святых прежней власти, почти как Политбюро в Москве или ЦК тот же. Туда со стороны всякую рвань небось и на пушечный выстрел не подпускали, не взирая на партийную принадлежность и боевые заслуги. А он и был такой рванью - деревенский лапотник, безотцовщина. И вдруг - горком КПСС, руководящий орган, должность инструктора сразу же и отдельная квартира в городе, пусть даже и однокомнатная. И это сразу после войны, заметь, когда вся страна лежала в руинах. Как такое чудо могло с ним случиться-то, скажи, молодым сиволапым парнем без родственников и связей, без сторонней помощи? Ты же у нас умный мужик, отец, долгую жизнь прожил, опыта и знаний набрался. Подумай вот и ответь - как?
- Н-не знаю, - таращился старший Стеблов, почувствовавший очевидную неувязку в своём рассказе. - Как он мне говорил по пьянке, так и я тебе передал: приехал, дескать, после войны с котомкою за плечами, в деревню нашу возвращаться не захотел, остался работать в городе. Ну и потом как-то там в горком устроился… Не знаю, в общем, точно не знаю, сынок. Врать не буду.
- А я знаю, - перебивал его Вадим с ухмылкою. - Тут и знать нечего. Со своею женой, Ниной Павловной преподобной, Руфиной Ефимовой в девичестве, снюхался где-то: на танцах, либо ещё где; через общих знакомых каких-нибудь. А она у него - еврейка махровая. Так?!
- Так, - подтверждал отец. - У неё родители оба евреи были. Это я точно знаю. Моя мать, твоя бабушка, мне об том сколько раз говорила: что не любили они нас никогда, нищету, к себе и близко не подпускали.
- Правильно говорила, молодец, бабуля, понимала, что и к чему. И я тебе про тоже самое хочу сказать: что когда женился твой братец на ней, старой 33-летней деве, никому, кроме него, дурачка, не нужной в городе, не интересной, она его и устроили сразу же в горком по своим еврейским каналам, на тёпленькое местечко. И он потом на неё и её родню всю жизнь и ишачил, сытую и привольную жизнь им всем обеспечивал. Чтобы она, бездельница, по курортам и санаториям ездила круглый год в течение всей жизни - сначала с мамой своей толстожопой, а потом и с детьми, - да деньгами без счёта сорила, кормила себя и семью словно бы на убой. Вон они все у неё какие - братья-то наши двоюродные, Генка с Сашкой, - толстозадые и толстомордые! И гладкие все вдобавок, будто сливочным маслом обмазанные! Бывало, в детстве как к ним ни зайдёшь - столы от жратвы так и ломятся, от мяса жареного и колбасы. И хоть бы кусочек дали когда. Хрена! Лучше на помойку выбросят или удавятся! Суки жадные и крохобористые!...
- Вот она, настоящая правда-матка, отец, которую от народа вечно скрывают. А ты нам говорил всегда, помнится, что дядя Коля наш - умный! сам всего, мол, достиг и добился, собственным своим трудом и умом! Да весь его ум так называемый лишь в том заключается, как и у президента Ельцина, к слову, что они под евреек залезли по-молодости, или - на евреек, какая разница, да так и остались там навсегда: дюже сильно им евреечки их понравились! И вся их святая обязанность с той поры - не рыпаться, не своевольничать, не кочевряжиться, не проявлять себя бунтарём и провидцем, а безропотно «хомут волочить», то есть чётко выполнять только то, что им их еврейское окружение скажет. Вот и весь их ум так называемый, отец, дорогой, весь талант. В этом только и заключался, и ни в чём больше… Ты вот почему ничего не добился в жизни, скажи? В электросети в дерьме всю жизнь проболтался, в копоти?
-…Потому…что неграмотный был, - поморщившись, не сразу отвечал на это побледневший Сергей Дмитриевич, за живое задетый подобным нелицеприятным вопросом. -…Да ещё потому, наверное, что в партию коммунистическую не вступал, как мне про то все упорно советовали и даже и предлагали несколько раз. Не любил я, сынок, никогда, по правде сказать, тамошней демагогии и говорильни. А взносы платить просто так, за здорово живёшь, было жалко: денег и так не хватало.
- Молодец, отец, молодец, что не любил без толку языком чесать, а больше любил руками всегда работать, честно и самоотверженно на производстве трудиться, реальное что-то производить! - не эфемерное! не пустое! Умница ты мой дорогой, хороший, совестливый человек! трудяга! А не карьерист отъявленный, не шабесгой, как твой разлюбезный братец! Горжусь я, отец, тобою, горжусь! И очень тебя за это люблю и ценю, честное слово! Что ты у нас - не пустозвон, не пустомеля, не раб евреев... Но только не в этом дело, пойми: не в партии и образовании. Ты даже если бы и вступил в партию и десять институтов закончил, всё равно ничего не добился бы в жизни, поверь, - потому что жениться захотел по любви, на русской простолюдинке, на нашей матушке то есть, которая не могла устроить тебе протеже, которая никогда не входила в еврейскую властную мафию. Вот и весь секрет твоего и нашего скромного социального положения. Другого секрета и объяснения нет. Всё остальное - обман и лукавство. И очень жалко, отец, что ты, прожив такую долгую и бурную жизнь, жизнь праведную, что очень важно, и жизнь честную, так этого до конца и не понял…
- А вот твой братец ушлый и без-принципный это понял сразу же, с первого рабочего дня: откуда в этой сучьей и подлой жизни «заячьи уши растут» и с какого конца к ней подходить надобно. И Ельцин это понял, и Егорка Гайдар, вторым браком на дочке писателя Вайнера однажды женившийся, ярого русофоба и сиониста по совместительству! И все они это поняли, твари продажные! - кто в ожидовевшем Кремле по-хозяйски теперь ошивается и отирается: на чьих дочках непременно жениться следует и чью задницу потом усердно и страстно лизать. Поэтому-то они и на верху: при делах, при деньгах, при министерских портфелях. А ты, работяга и самородок, пропадавший по 12 часов на работе как каторжный, не слезавший там с почётной доски, державший на своих плечах, как начальник участка, всё энергоснабжение нашего города, - ты, кроме медалей и орденов, да совести чистой и не замаранной, ничего не имеешь в кармане. И не надо мне тут сидеть и рассказывать сказки про ельцинский ум и талант: мы, слава Богу, грамотные, отец, в столице живём и книжки с газетками кое-какие почитываем…
20
Одна только мать, Антонина Николаевна Стеблова, поддерживала старшего сына во всём и продолжала ему верить безоговорочно. Она по совету Вадима регулярно ходила на митинги оппозиции, чтобы быть в курсе дел, в русле последних событий, а по вечерам расклеивала тайком, где только можно было, привозимые им из Москвы листовки. А ещё раздавала их знакомым, родственникам, соседям - для ознакомления и политпросвещения, для ума.
Да, она соглашалась с мужем, что у некоторых, действительно, жизнь в их городе становилась лучше, чем при Горбачёве была, - у дураков, как правило, которым, как известно, везде и всегда везёт. Но она была убеждена, вместе с тем, что это всё временно и краткосрочно, такое их везение, фарт, - и плохо для них всех закончится. Когда Ельцин-де свою власть укрепит, повторяла она вслед за старшим сыном, то обязательно их в бараний рог, везунчиков и ленивцев, согнёт и кузькину мать покажет.
«Локти будут тогда кусать, волком выть от отчаяния, дурни пустоголовые, да уже поздно будет, - убеждённо твердила она за столом всё то, что на митингах слышала, читала в листовках, оппозиционных газетах и книгах, стараясь потрафить Вадику, чуть-чуть успокоить его, приободрить. - Так не единожды было уже у нас на Святой Руси. Ещё и греки с хазарами с нами подобный же фокус проделывали, как нам на митингах объясняли: заваливали страну посредством своих торгашей и купцов дешёвыми импортными товарами, пока боролись с оппозицией, с патриотами, а потом вводили войска, якобы для защиты торговых рядов, и гнули народ в дугу, в раба его превращали, в скотину тягловую на многие годы… Да я даже и в «Книге Велеса» про то читала, которую мне Вадик в прошлом году подарил… Вот, послушайте, что там про этот коварный и наглый захват написано. «Когда наши пращуры сотворили Сурож, - вслух громко начинала читать она прямо за обеденным столом цитату из полюбившейся книжицы, которую быстро доставала с полки и раскрывала на нужной странице, отмеченной у неё закладкой, - начали греки приходить гостями на наши торжища. И, прибывая, всё осматривали, и, видя землю нашу, посылали к нам множество юношей, и строили дома и грады для мены и торговли… И вдруг мы увидели воинов их с мечами и в доспехах, и скоро землю нашу они прибрали к своим рукам, и пошла иная игра. И тут мы увидели, что греки празднуют, а славяне на них работают. И так земля наша, которая четыре века была у нас, стала греческой. И мы сами оказались как псы, и выгоняли нас оттуда каменьями вон. И та земля ОГРЕЧИЛАСЬ. И теперь мы должны были снова её доставать, проливая кровь свою, чтобы она опять стала родной и богатой»… Вот так-то вот! - с торжествующим видом заканчивала свою речь Антонина Николаевна, закрывая и убирая книгу. - То есть подобное безобразие, которое сейчас наблюдается, ещё и до принятия христианства на нашей земле творилось, не одну тысячу лет тому назад. Как видите, ничего не меняется в нашей стране, в истории несчастной России…»
Слыша подобное, по-детски радовался Вадим, расцветал лицом и душой. После чего крепко-крепко обнимал мать,
