ловелас, в “сугубых эстетах” числился: музыку очень любил на магнитофоне слушать, про “Битлз” что-то там заумное рассуждать, про “Пинк флойд”. Но это всё так, для форсу: чтобы перед девочками покрасоваться, да и себя самого иллюзиями потешить - не выглядеть в собственных глазах ничтожеством полным, дерьмом.
В целом же, ни первый и ни второй звёзд не хватали с неба и ни к чему не стремились - совсем. А зачем, действительно? - когда они и так уже москвичами были, с рождения, в отличие от тех же лимитчиков-провинциалов, и всё уже имели вдосталь: квартиры, прописки, привольную жизнь, - чего приезжавшие на заработки в Москву люди обычно только к пенсии достигали, если достигали вообще. Поэтому-то и жили оба так, как Бог на душу положит - от аванса и до получки, от рюмки и до стакана, от одной “марухи” и до другой. Ругались с жёнами ежедневно, ежеквартально после запоев длительных “разводились”. Имели любовниц кучу, лихих выпивашек-друзей, с которыми по вечерам костяшками домино по столам допоздна стучали, в гаражах пили пиво вёдрами, отдыхали от жизни и от семьи. Одного не имели только - будущего, про которое ни тот, ни другой старались по молодости не думать, не вспоминать - не утруждать себя мыслями чёрными, пренеприятными. День, как говорится, прошёл - и слава Богу! А назавтра - хоть трава не расти, хоть возьми и взорвись всё и лопни.
Так было при прежней власти, при коммунистах - такая обыденная у каждого жизнь и скромная в целом зарплата. Но вот пришёл Ельцин в Кремль в 91-м, а в памятном 92-ом страну и народ на уши поставил: открыл в советской России “рынок”, “кабак”, зловонный “вертеп” торговый.
И совершилось чудо самое невероятное и диковинное: предприятия того и другого брата-балбеса акционировались неожиданным образом, “перестроились” по программе Гайдара, стали “самостоятельными хозяйствующими субъектами” - и сразу же вышли на оперативный торговый простор, с западными партнёрами связи наладили, с западными дельцами. Бартер туда к ним обоим пошёл в виде импортной радиотехники по каким-то “левым” договорам, которой они оба до потолков заставили свои квартиры. После чего стали сидеть по вечерам на диване, хмельные, вперившись в какой-нибудь “Раnasoniс”, и славить с жёнами новую жизнь. И нового президента, естественно, который им её обеспечил.
И деньги им на заводах стали немереные платить непонятно за что, которые они домой в целлофановых пакетах таскали, радовали домочадцев, которые ошалело тратили. Новая-то власть, пока утверждалась и укреплялась, всю эту сермяжную рвань и пьянь хорошо кормила и содержала - в отличие от проклятой оборонки...
Поэтому-то родственники столичные, новоприобретённые, когда оппозиционер Стеблов, убеждённый анти-гайдаровец и анти-ельцинист, пытался “достучаться” до них, только над ним посмеивались как над маленьким. И, видимо, думали про себя:
«Так тебе, козлу образованному, и надо; хватит-де в белом халате ходить, да на нас на всех свысока посматривать, неучёных нас презирать. Пожил при коммунистах всласть, поумничал, в институте повалял дурака - и хватит: кончилась твоя песня. Теперь мы, неучёные, будем жить и песни петь, а ты ходи и завидуй, дуйся и зубами скрипи, Бориса Николаевича нашего хай, который вас, дармоедов гладких, приземлил капитально. Взял и в лужу скопом всех посадил - бездельников! Стране на потеху… И правильно сделал! И молодец! Давно бы так было надобно! Перестройка - она уже тем хороша и красна, что страну и народ подровняла…»
«Так что не агитируй нас, Вадим, не надо: мы тоже-де кое в чём грамотные, газеты почитываем иногда, телевизор японский смотрим, и в политике не хуже вас, инженеров опущенных, разбираемся. И против президента нашего не пойдём никогда, который нам житуху такую устроил»…
5
В общем, люмпен, он люмпен и есть - низший презренный слой, никчёмный, пошлый и самый что ни на есть пустяшный. Зависть и злоба в его среде - явление самое обыденное, как сырость в бане. Неграмотные и ленивые как тюлени, они почему-то все там ужасно завидуют грамотным и целеустремлённым, волевым, самостоятельным и заводным. Пьяницы и развратники по натуре, всю жизнь презирают трезвенников-аскетов, кто вовсе не курит, не гуляет, не пьёт. А порою и просто таких ненавидят по своей гнилой и гнусной внутренней сути.
На политику и глобальные государственные вопросы им наплевать: на оборону, науку, передовые инженерные технологии и научно-технический прогресс, на состояние Армии, Авиации и Флота. А в целом - на светлое и счастливое Будущее. Они жили и живут одним днём, по принципу: «Ничего не знаю, моя хата с краю. И если лично мне в данный конкретный момент хорошо - сытно, тепло и комфортно, - то значит и жизнь удалась, жизнь прекрасна как небо над головой. И на кой ляд мне, значит, про состояние государства думать и его судьбу: выстоит оно или развалится? защитит меня в трудный момент или не защитит? выиграет войну или в пух и прах продуется?... Ну их в чёрту - такие вопросы! Сегодня я славненько и зашибись живу! И пусть такая лафа подольше длится! А про всё остальное пусть другие думают и печалятся, кому делать нечего, кому в новой жизни не так повезло с бартером, “Панасониками” и “Филипсами”»…
6
Была у супруги Стеблова и другая родственница в Москве, ровесница Кондакова Настюшка, работавшая в детском саду в Нагатино, месте своего рождения и учёбы в школе. Она всегда поражала Вадима двумя вещами - лошадиным здоровьем своим: была из тех ломовых баб, кто, как в детской песне поётся, “и слона наскоку остановит, и хобот ему оторвёт”, - и тем ещё, что книги, любые, прямо-таки на дух не переносила. Говорила с брезгливой скукой на лице, на их богатую домашнюю библиотеку глядя, когда в гости иной раз приезжала, что засыпает от одного вида книг как от водки или снотворного. И не понимает поэтому: зачем они, книги, вообще-то нужны; зачем их издают и пишут. Потому что читать их и тяжело, и скучно, и очень и очень глупо, на её скромный взгляд: там-де враньё одно, одни сплошные выдумки, сопли и анекдоты. А жизнь, мол, она устроена по-другому - не так, как писатели её преподносят со своих страниц. Всё это она, мол, в школе ещё поняла, “Букварь” кое-как осилив. И с годами только лишь утверждается в том своём понимании: вот, мол, какою умной и прозорливой она уже изначально была… Одним словом, Настюшка вслед за матушкою писателя И.С.Тургенева могла бы уверенно заявить, что все “сочинители кантов так называемые - это или пьяницы горькие, или же дураки круглые”. Пустые, никчёмные люди, копейка которым цена.
Справедливости ради надо сказать, что по роду деятельности ей книги и впрямь не нужны были: силы отнимали бы только и время, а пользы и ума не прибавили бы. Потому, во-первых, что “дураков учить, что мёртвых лечить” - занятие бессмысленное и бесполезное. А во-вторых потому, что в детских садах, любых, никому не нужны знания. В советское время сады и ясли были самыми последними и ничтожными в смысле престижа и заработка местами работы для коренных москвичей, куда по собственной воле из них мало кто шёл, по призванию-то. Одни только лодыри, разве что, неучи и полные дурочки. К каковым Кондакова и относилась всегда, по делу и по заслугам.
Судите сами, читатель: закончила она кое-как, с грехом пополам, восемь классов в начале 1970-х, с одними тройками в аттестате, как жена Стеблова Марина про неё рассказывала, после чего поступила в культпросвет-училище, где её научили только петь и плясать до упаду - и сразу же направили в детский сад, работать массовиком-затейником. Отпоёт-отпляшет, бывало, там два-три часа с детишками-дошколятами, хороводы, зевая, поводит, поразвлекает неразумных их - и всё, шабаш, девочка. После этого уже была свободна Настюшка как ветер в поле, и можно было делать что хочешь. Лишнего времени - прорва. А следовательно - сил и здоровья сэкономленного.
Денег, правда, за такую работу ей платили гроши - да и Бог с ними совсем, с деньгами-то. Будучи гладкой и видной, и до ужаса проворной девахой, цепкой и захватистой, она удачно и достаточно рано, в неполные 19 лет, выскочила замуж за одного “хорошего человека” - какого-то важного столичного чиновника себе отхватила, что был её старше на 15 лет, был ей вторым папой, по сути, или папиком. И муж её, сладострастник слюнявый, зарабатывал за двоих, которого требовалось лишь вовремя накормить и спать уложить, ну и ублажить по полной. А у неё здоровья на это хватало с лихвой. И не только на него одного, родимого. Тёлка похотливая была ужасно, на амурные игры с ласками злая, всю Москву и окрестности готовая ублажить; была из той нередкой породы баб, у которых, при полном отсутствии мозгов, вся сила уходила в чувства!
В общем, жила и не тужила подруга, как маков цвет с годами цвела, добрела и хорошела, в платья новые не влезала, которые регулярно приходилось таскать в ателье - расшивать в боках и поясе. От безделья-то и молодых любовников чего не добреть и не хорошеть, от праздной и сытой жизни! Трудолюбивая и ответственная жена Вадима Марина порою ей даже завидовала и сетовала в разговорах кухонных: что вот, дескать, как хорошо и привольно эта похотливая и беспутная вертихвостка-Настюшка со школы ещё живёт и ни о чём совершенно не тужит и не печалится; что жизнь у неё прямо-таки как по маслу катится; удивлялась всё: неужто и дальше ей, дуре гладкой, так будет фартить и везти? должен же, мол, когда-то кончиться, наконец, тот её вечный праздник?
Но надеялась и ждала Марина напрасно, ибо дальше-то, после прихода Ельцина к власти, круглолицей и дородной Настюшке стало везти ещё больше и ещё сильней, что было совсем уж чудно, неправдоподобно даже. При Ельцине она и вовсе озолотилась и “вверх” как ракета пошла, не меняя ни места работы, ни прежнего вольного графика. Вообще ничего не меняя по сути, живя как прежде жила.
А дело тут было в том, что после драконовских реформ Гайдара в Москве стали в массовом порядке закрываться дошкольные детские учреждения, ясли и детсады, лишившиеся господдержки и финансирования. А те, что ещё оставались, превращались в наидоходнейшие места: ведь очереди туда становились “километровыми”, и тянулись по нескольку лет. Они, ещё оставшиеся дет-садики, тоже вдруг начали акционироваться по примеру фабрик, заводов и госпредприятий, делались самостоятельными субъектами, почти что частными. А ушлое руководство их принялось уже официально взимать плату с родителей на содержание детишек и помещений, совсем не маленькую, надо сказать, даже и для среднестатистического москвича. Из-за чего оно, руководство, быстро превращалось в наместников, в этаких маленьких Крезов, проворачивавших огромные суммы денег по собственному усмотрению. За которые, что характерно, уже не надо было отчитываться перед властями, тем же ОБХСС. Только перед задёрганными в очередях родителями, и то формально, которые и не требовали отчёт, которые об одном лишь молили Бога: чтобы их взяли туда за любую плату и потом не выгнали бы... Можно только догадываться, какие злоупотребления творились там при такой “либерально”-кабальной системе…
7
Детсад Кондаковой - как особый ценный и специализированный, для недоразвитых детей-инвалидов созданный коммунистами, - остался
