жизни не нужный. А ты меня в труса и подлеца превращаешь, в подонка последнего. Нельзя же так. Нехорошо. Я должен поехать немедленно, и всё ему и всем остальным рассказать, что в Москве творится, предупредить товарищей об опасности. Расскажу - и быстро вернусь назад. Слово тебе дают. Честное пионерское слово.
Но ополоумевшая Марина была непреклонна, и на своём стояла скалой. А тут ещё и дочурка опять заревела белугой, к отцу на шею очумело бросившись, крепко-крепко ручонками тоненькими его обхватив.
«Не езди никуда, папочка, родной, пожалуйста, не езди! Там страшно! Там людей убивают! Папочка!» - жалобно принялась пищать-приговаривать в самое ухо, влажными губками нежно целуя его…
Стеблову ничего не оставалось другого, как раздеться уже окончательно и остаться дома ночь осеннюю коротать. И про поездку к зданию восставшего Дома Советов до утра забыть, равно как и про друзей-“фронтовиков” своих, им у пока ещё белых парламентских стен в одиночестве брошенных.
«Ладно, - утешал-оправдывал он сам себя, расстроенный и вконец разбитый. - Завтра утром пораньше встану и смотаюсь туда: посмотрю, что там будет делаться. И Садовскому всё в подробностях объясню: чтобы старый не обижался»...
46
Весь вечер 3 октября он был в угаре и не в себе: очумело метался по квартире из конца в конец, не находя себе места, по полчаса простаивал на балконе, сигареты одну за одной курил, телевизор то и дело бегал включал на кухне - ждал новой какой-нибудь информации.
Но её не было, увы. Передавали одно и то же в новостных программах по всем центральным каналам - после того как там возобновилось вещание, и что он уже знал от жены. Сообщали, что возле Останкинской телебашни на улице Королёва идут кровопролитные бои спецназовцев и омоновцев с “вооружёнными до зубов бандитами, сторонниками Руцкого и Хасбулатова, пытавшимися захватить телецентр”, и что к Москве направляется колонна танков для предотвращения возможных без-порядков. Других сведений в общероссийский эфир власти не выдавали.
А тут ещё, как на грех, Вадим даже и радиоприёмник включить не мог и вражеские “голоса” послушать: узнать хотя бы из их радиорепортажей, что там возле самого-то Верховного Совета делается, и какая там царит обстановка, в центре Москвы? Аккурат за полгода до этого сломался его «Океан», который он не захотел ремонтировать из-за дороговизны ремонта, о чём теперь бесконечно жалел, в такую-то наиважнейшую минуту.
«Я как чувствовал, что не надо было ехать туда, в этот грёбаный телецентр, а возле Белого Дома всем оставаться и продолжать ждать, - нервно повторял он про себя одно и то же весь вечер и потом ещё целую ночь, тяжело ворочаясь с боку на бок. - Неужели ж Герой Советского Союза Руцкой провокатором оказался? сознательно поверивших ему людей предал и направил в ловушку?! Чтобы Ельцину руки этим бредовым “захватом” потом развязать, бандитами нас перед всей Россией-матушкой выставить в качестве обязательного предлога и оправдания! Да ещё и кровью нас всех густо вымазать как самых настоящих преступников-террористов! повесить на нас убийство какого-то там молодого спецназовца, сопливого русского парня, абсолютно невиновного ни в чём! Бред! Бред! Бред! Непостижимо! чудовищно и подло это с стороны Руцкого! Вот уж мерзавцем-то будет тогда Александр Владимирович стопудовым! - коли всё это действительно так и было, и эта версия подтвердится…»
47
Ночь с 3 на 4 октября он не сомкнул глаз. Метался на койке, стонал, вставал курить беспрестанно под грубые окрики просыпавшейся вместе с ним супруги, бурчавшей, что он не даёт-де ей выспаться и отдохнуть, баламут, в сердцах обзывавшей его дурачком ненормальным. Но он всё равно продолжал вставать раз за разом и бродить по квартире, по кухне как тень. И всё про последние события думать, случившиеся на Крымском мосту сначала, а потом и у стен парламента, в которых он ничего абсолютно не понимал - и даже и предположить-представить не мог, чем теперь та стихийно-возникшая бойня у телецентра закончится.
«Быстрее бы начало светать, - торопил он мысленно время. - И к Белому Дому быстрей бы попасть: чтобы уже на месте узнать обстановку. Оставленный мной на часик Садовский там, небось, все глаза уже проглядел, меня в темноте высматривая… Ничего, Владимир Александрович, ничего, дорогой, потерпи! Приеду скоро и вам там всем подмогну, коли Ельцин чего против вас дурного опять задумает…»
Подняться и помчаться к Дому Советов он планировал ровно в шесть, с первым трамваем и началом работы метро, на котором ему только и можно было из Строгино до центра добраться. Но, как это часто и бывает в подобных случаях, организм не выдержал напряжения последних суток: взял - и самовольно сознание отключил. И он крепко-крепко заснул около пяти часов утра, когда за окном светать начинало…
48
Разбудил и поднял его, очумелого, с кровати в половине седьмого телефонный звонок, показавшийся в тот предрассветный час особенно звонким и резким. Оказалось, что опять звонил младший брат, как и накануне вечером, - сообщить последние новости.
- Ты дома? - спросил он суровым голосом, каким с Вадимом ни разу ещё до этого не говорил. - Молодец! Значит, не совсем ещё с ума спятил. Тогда слушай и запоминай, коли так, коли мозги ещё у тебя имеются. В Москву введены танки, как по «Голосу Америки» только что сообщили, которые уже на Краснопресненскую набережную прибыли, и экипажам которых Ельциным дана команда прямой наводкой стрелять по парламенту. Одновременно ОМОН и спецназ плотными кольцами окружили твой Белый Дом и готовятся штурмовать здание: чтобы выкуривать из него всех - и депутатов, и их сторонников. И живых, как я понимаю, там брать не будут, не собираются.
- Так что не вздумай туда ехать, брат, не чуди, не ищи на свою задницу приключений. Серьёзно тебя, чудика малахольного, предупреждаю. Давай не расстраивай ни меня, ни семью свою, ни отца и мать: они и так там из-за тебя, дурачка, небось всю эту ночь глаз не сомкнули. Шутки с игрой в оппозицию кончились, пойми. Ельцин пошёл ва-банк. Ему теперь, после вашей вчерашней выходки у Останкина, терять и раздумывать нечего: руки у него развязаны полностью…
Брат сказал всё, что хотел, пожелал удачи и повесил трубку, собираясь завтракать и ехать на службу. А у остолбеневшего и позеленевшего Вадима ноги подкосились от услышанного, обильно выступил по всему телу пот, за грудиной больно кольнуло, после чего ему сделалось дурно и затошнило. У него с некоторых пор начинали обнаруживаться и выявляться серьёзные проблемы с сердцем, как и у матушки его, которых он ранее не замечал, или не придавал значения.
Едва дойдя до кровати и всем телом неуклюже плюхнувшись на неё, он с полчаса лежал без движения - так ему плохо и тошно было, такая слабость чувствовалась во всём. Сил хватало, чтобы только холодный пот ладонью со лба стирать, который как из дырявого ведра из его обмякшего тела струился.
«Танки прямою наводкой собираются бить по парламенту, по депутатам, по оппозиции. Что за вздор! - разговаривал он сам с собой словно помешанный. - Это что, таким манером садистским и абсолютно диким Ельцин хочет насадить в стране свою хвалёную демократию?...»
Ровно в семь вторично зазвенел телефон, уже межгород. Звонили родители из Тульской области, которые слезно, на гран истерики опять принялись упрашивать сына не ездить к Белому дому, сообщая то же, что сказал брат: что туда, мол, подогнали танки и готовятся к штурму парламента, что дело кончится, вероятно, большой бедой.
Смертельно уставший, измотанный и издёрганный последними событиями сын как мог успокоил обоих и пообещал не ездить на баррикады, не испытывать больше судьбу и дурь свою не показывать. Чем обрадовал и утешил отца и мать несказанно, которые «ну слава Богу» сказали дружно, попрощались и перекрестились на другом конце провода.
После нервозного звонка и разговора родительского к Вадиму пиявкой пристала проснувшаяся жена, которая и без того уже собиралась вставать, умываться и одеваться, кормить и провожать детей в школу, а потом уходить на работу. Она также потребовала клятвенного обещания от мужа никуда не выходить из дома, даже и на работу не ездить: какая, дескать, работа в такой-то ужасный день, когда вся Москва будет на ушах стоять и в себя приходить после вчерашнего вечера. Она от души посоветовала ему лучше выспаться и отдохнуть: забыть про двухнедельные бесконечные митинги и демонстрации, про волнения последних дней.
А ещё попросила, когда он проснётся днём, поднимется бодреньким и здоровым, попросила его покушать - и убрать квартиру, которую уже месяц почти никто у них не убирал, которая была сильно загажена из-за этого.
- Пообещай, Вадик, что исполнишь всё это, - сказала она ему требовательно и серьёзно, садясь перед ним на кровати. - Не уйду на работу, пока честного и благородного слова не дашь, и здоровьем собственным не поклянёшься не вспоминать больше про депутатов и Верховный Совет, про Руцкого и Хасбулатова, будь они трижды неладны. И никуда сегодня не выходить, ни-ку-да! Даже и гулять на улицу.
- Да клянусь я, Марин, клянусь! Отстаньте вы все от меня! - устало и нервно ответил на это Стеблов, не имевший уже сил бороться с женой и родителями. - Куда мне идти в таком состоянии, подумай? - когда я вон чуть живой лежу, и пот с меня градом льётся, а ноги ходить отказываются после вчерашних и сегодняшних новостей. С кровати-то - и то поднимаюсь с трудом, чтобы до телефона добраться. Настроение - хуже и не бывает… Брат, представляешь, звонил и сказал, что Ельцин Белый Дом танками уже окружил и прямой наводкой по зданию шарашить из них собирается. Омоновцев туда целую кучу нагнал - штурмовать здание. Ужас!...
- Да-а-а, “молодец” наш Борис Николаевич будет, коли это действительно всё так и произойдёт! - саркастически ухмыльнулась супруга Марина, услыхав такое известие и задумавшись на секунду. -...“Демократ” настоящий, ядрёна мать! Мракобес-пропоец! По народу собственному из танков - это круто: до этого ещё никто не додумывался. Ельцин тут пионером будет, и не только у нас. В «Книгу рекордов Гиннесса» сразу же попадёт - раздолбай непутёвый! садист! идиот чёртов!… Его кровавый предшественник, Пётр Первый, оппозиционерам самолично головы рубил, и на столбах восстававших стрельцов вешал. И пьянствовал-кайфовал потом на таких своих сатанинских “пиршествах”, сволота поганая! За что на весь “цивилизованный мир” прогремел, на всю либеральную Европу! - которая ему за это памятников чуть ли ни в каждом своём городе понаставила и до сих пор славит и чтит! Его одного, негодяя и проходимца! Любят и ценят там русских холуёв и палачей несказанно, осанну им дружно, хором поют - и нас подпевать заставляют… А этот, значит, решил того Романовского упыря перещеголять использованием пушек и бронетехники против мирных людей, против народных избранников; решил, негодяй, войти в историю и прославиться. “Молодец”-мужик! “Красавец”! “Герой”! Вот уж “диво-то дивное” будет, если это всё и вправду случится: устроим посмешище на весь мир, не приведи Господи, кровавый пир до небес! Повеселим-порадуем наших соседей, “друзей” - и дальних и ближних…
-…Тогда тем более оставайся дома. Лежи и
