лезть. Чего уж тут претворяться и лицемерить - было! Но потом и мэрию захватили, откуда спецназовцы через задний ход выскакивали и разбегались в поисках укрытия. Сидят, небось, сейчас где-нибудь в подворотнях, притаившись, и трясутся как зайцы, сушат штаны… Уж теперь-то, Вадим, дорогой, отсюда мы не уйдём, костьми возле Белого дома ляжем. Чтобы этот упырь беспалый опять чего-нибудь не натворил, с депутатами-то…»
41
Однако радовались сослуживцы не долго, увы: всего каких-нибудь десяток-другой минут им и было выделено на праздник. После чего среди демонстрантов с быстротой молнии распространился призыв: «садиться всем молодым парням на оставленные ОМОНом машины и мчаться на штурм телецентра Останкино», - брошенный, как уверяли потом участники той роковой стихийной поездки, с балкона тыльной части здания Верховного Совета самим Александром Владимировичем Руцким, новоизбранным президентом России. Этот провокационный призыв подтвердили потом и кадры документальной кинохроники, что не раз и не два показывали по Центральному телевидению в 2000-е годы.
Заслышав такую команду отчаянную и лихую, да от самого “президента”! - перевозбуждённые герои прорыва блокады прокричали громовое “Ура!” на всю площадь и бросились дружно садиться в кузова и кабины стоящих прямо здесь же, перед ступеньками Белого Дома, омоновских грузовиков, которые самым чудесным образом, все до единого, почему-то остались с ключами в замках зажигания и с полными баками горючего. А в кузове одного из них восставшими был и вовсе найден будто бы “второпях оставленный” гранатомёт, что станет потом главной уликой для оправдания развязанной возле телецентра бойни.
Разместились по машинам командированные на штурм «Останкино» молодые люди быстро, минут за десять-пятнадцать по времени, и загорланили дружно:
«Поехали! Кого ждём?! Чего медлим?! Надо поскорей захватить этот тошнотворно-омерзительный рупор ельцинизма и сионизма, с корнем выдрать ядовитое жало его!...»
После чего взревели стальные моторы как по команде, и заведённые без проблем «ЗИЛы» сорвались с места как угорелые и помчались от Краснопресненской набережной прочь, увозя в своих переполненных кузовах от площади огромные массы народа - порядочных, честных, простых и мужественных москвичей, добровольных защитников Правды и Конституции, понёсшихся по чьей-то злой воле в заранее приготовленную им ловушку. Навстречу собственной гибели, по сути, и собственному же позору…
42
Возглавить штурмовую колонну всё тем же Руцким было приказано коменданту Белого Дома, две недели командовавшему обороной парламента, генерал-полковнику Альберту Михайловичу Макашову - вояке абсолютно-бесстрашному, отчаянно-дерзкому и прямому; человеку кристально честному, чистому и как автомат Калашникова безотказному. Прошедшему, помимо прочего, суровую афганскую школу в конце 80-х годов и достойно там себя проявившему в качестве советника президента Наджибуллы, орден «За храбрость» лично из его рук получившему уже перед самой трагической гибелью последнего.
А ещё про Макашова непременно нужно упомянуть, чтобы лучше понять масштаб и качество его личности, что, помимо суворовского и военного училища, он поочерёдно закончил потом ещё и две самые лучшие и престижные военные академии в СССР, имени Фрунзе и Генерального Штаба, и закончил их с золотой медалью. Это всё говорило о его отменных профессиональных и командирских качествах и высочайшей квалификации как военного специалиста: читателям необходимо это знать и не поддаваться на либеральные байки о какой-то, якобы, природной тупости и дикости генерала, что не соответствует действительности.
Но, при всём том, человеком он был бесхитростным и простоватым, без двойного и тройного дна, что очень хорошо для войны, но плохо для мирной жизни; был легко управляемым и внушаемым поэтому, не искушённым в политике и подковёрной борьбе, придворным интригам и тонкостям не обученный. Что, вероятно, и учли сценаристы и организаторы бойни, именно его и послав, устами Руцкого, на провокационный штурм телецентра, предварительно генерала зомбировав и распалив. Давай, мол, сказали ему в приватной беседе, покажи себя там, уважаемый Альберт Михайлович, захвати телестудию и выйди в прямой эфир: громогласно объяви всей стране о нашей досрочной победе. Коли, как говоришь, ты у нас такой храбрый и дерзкий!
Этот приём известный и давно и с успехом опробованный на многих исторических персонажах: подбирать угодных себе людей, этаких “дурачков-простачков” безалаберных и бесшабашных, и кидать их в нужный момент “под танки” с шашками наголо. А потом всё на них и сваливать как на “козлов отпущения”, их одних обвинять во всём - персон, на самом-то деле, самых пустяшных и второстепенных…
43
После отъезда большинства восставших площадь возле Верховного Совета и мэрии почти обезлюдела. Сделалось тоскливо и холодно, пусто и неуютно вокруг, словно в заброшенном доме. И, что самое-то главное, как-то неспокойно и тяжело на сердце и на душе у тех, кто решил остаться.
- Зачем они все поехали-то туда, Владимир Александрович, не знаете? - тихо спросил у оставшегося возле парламентских стен Садовского заметно побледневший и погрустневший Стеблов, не понимавший, что происходит вокруг, и куда вдруг делся тот шумный песенный праздник, стихийно бушевавший на площади ещё каких-нибудь 10-15 минут назад и так ему сильно нравившийся. Он, помнится, не проронил ни слова во всё время сборов и посадки людей в машины - действа, которого не понимал и не принимал, против чего всё его существо восстало. Потому и остался возле Белого Дома, не поддался настрою толпы. Оторопевший и растерявшийся, лишь провожал прищуренным взглядом удалявшиеся вдаль «ЗИЛы», ощущая при этом некую внутреннюю тревогу, истоки которой он сам себе не мог тогда объяснить.
- Чего нам это «Останкино» даст, кроме головной боли? - машинально принялся он далее мысль свою развивать, не находя у Владимира Александровича поддержки. - Ну, возьмём его силою - дальше-то что? Сразу же в разбойников автоматически превратимся, в пошлых громил-захватчиков, с которыми разговор будет коротким, в случае чего, которых легко можно будет к стенке поставить, словно преступников. Неужели ж не ясно, что вся сила и правда наша - тут, в этом вот твёрдом и бескомпромиссном возле стен Дома Советов стоянии?! Мы ведь Конституцию и порядок ЗАЩИЩАТЬ, а не нарушать должны, как и наших народных избранников-депутатов. Только на этой Божьей стезе нам Ельцин не страшен и не опасен, только тогда мы будем ходить в праведниках и героях, что ему очень сильно не нравиться, скорее всего, и чего он нас жаждет лишить всеми способами, нашего героического праведного ореола… Освободили депутатов из плена - и ладно, и хорошо, и славненько! И надо бы остановиться на этом, опять вокруг здания плотной шеренгой встать, показать всей испуганно-притаившейся стране нашу правду и силу… Это тем более важно для нас, что сегодня, в 16.00 как я слышал, в резиденции патриарха переговоры должны были продолжиться о “нулевом варианте”. И хорошо… А теперь вот какой “нулевой вариант”? - когда под горку всё стремительно покатилось!
-…Не знаю, Вадим, чего это они вдруг сотворить решили, - не сразу ответил Садовский на резонный вопрос молодого соратника и коллеги, также чего-то вдруг испугавшийся и побледневший. - Может, решил Руцкой, захватив телецентр, обратиться напрямую к народу с воззванием? с просьбою о помощи и поддержке?… А зачем? Наш народ, я думаю, и без того всё уже знает доподлинно, плачевное депутатское положение: газеты-то оппозиционные выходят везде, ячейки сторонников ФНС во многих городах существуют. Информацией люди не обделены. Даже и в глубинке… Не знаю, в общем, Вадим, не знаю, даже и предположить не могу, что там Александр Владимирович на пару с Макашовым затеяли. Мы, когда на Октябрьской площади-то собирались, такого даже и не планировали, не обсуждали заранее...
Проводив расстроенными и поблекшими взглядами скрывшиеся вдалеке машины, наши сослуживцы понурые пошли бесцельно бродить по площади Свободной России, по двору осиротевшего вдруг парламента, не проронив при этом ни слова. На душе у каждого было муторно и неспокойно по какой-то непонятной причине. Недавний победный дух окончательно выветрился и улетучился в пустоту, оставив после себя лишь лёгкое неудовлетворение и досаду.
Они обошли вокруг Дома Советов круг, обошли другой, третий, четвёртый. Устали оба - и физически, и морально. Решили присесть отдохнуть прямо на парадные ступеньки Белого Дома, с которых вечернюю Москву было отлично видно, которая как на ладони лежала и пленила своей красотой. И неподражаемый вид столичный радовал их обоих. Отчего на душе у каждого становилось чуть легче, если и не спокойнее...
44
На улице, между тем, начало смеркаться. Становилось сыро и холодно. Один за другим повсюду вспыхивали жёлтые фонари. Быстро надвигались сумерки.
И тут начавший заметно трястись и мёрзнуть Стеблов вспомнил, что оделся очень легко, когда уходил из дома. Он ведь намеревался днём только доехать до Октябрьской площади, постоять там какое-то время, выступавших послушать, узнать от них последние новости, газет себе накупить. После чего вернуться обратно домой: он не настраивался на долгое на холодном осеннем ветру стояние.
А тут вдруг закрутилось такое! - чего невозможно было предвидеть и предугадать. По-хорошему, опять надо было ему на ночь возле парламентских стен остаться: чтобы из первых уст узнавать всю правду и обстановку. Но для этого требовалось как минимум “тормозок” с собой съездить и взять, и потеплее одеться.
-…Поеду-ка я домой, Владимир Александрович, пока у нас тут пауза образовалась, - передёрнув плечами от холода, подумав и взвесив всё, сказал он начальнику своему через какое-то время. - Переоденусь в тёплое, бутербродов, чаю в термосе нам с Вами на ночь возьму: тут, как я понимаю, всё только ещё начинается. А часа через два, через три назад вернусь: будем с Вами сидеть и смотреть, чем тут всё дело кончится. А то я не ожидал, по правде сказать, что такими бурными событиями демонстрация-то наша мирная обернётся. Потому и оделся по-лёгкому, и поел на бегу: стакан кефира только и выпил. А теперь надо съездить домой - и поплотнее уже покушать, ботинки с мехом надеть, а не эти полу-резиновые кроссовки, в которых ноги как в тапочках мёрзнут, от которых проку нет. Резина - она и есть резина: сами знаете.
- Давай, езжай, конечно, - охотно согласился Садовский, сочувственно посмотрев на скрюченного от холода Вадима, и вправду одетого не по-осеннему. - А я здесь пока посижу: мне домой на край города мотаться лишний раз не охота. И оделся я очень тепло: словно чувствовал. А приедешь когда, я тебе всё расскажу, если что-нибудь важное вдруг случиться. Давай, езжай, не тяни. И дома, смотри, не задерживайся. Я тебя здесь, на ступеньках, ждать буду…
45
Крепко обнявшись с начальником, и не простившись с ним, Стеблов скорым шагом направился к метро «Краснопресненская», чтобы ехать к себе в Строгино: покушать получше дома, переодеться, еды на ночь взять. И непременно назад вернуться - депутатов опять стоять
