отдыхай, коли так, коли такие сатанинские нравы теперь в нашей стране процветают, - сказала она обречённо и грустно. - Куда теперь ехать-то и кого защищать, Вадим, родной, про какую говорить демократию и Конституцию? - коли там так всё дико и до неприличия варварски разворачивается… Отлёживайся и отсыпайся давай, милый мой, приходи в себя - и забывай побыстрей про политику, от которой одни несчастья и беды, и на которую мы с тобой, увы, повлиять не можем… Откуда оно, настроение-то у тебя будет, конечно, - когда две недели ты на нервах весь. К Белому Дому каждый Божий день мотался как ошпаренный: всё чего-то пытался своими походами и присутствием изменить, кого-то там поддержать и утешить. Вот у тебя ломка и началась, тебя всего трясёт и колбасит. Ты же не двужильный, не из железа сделанный... А вчера и вовсе вон как переживал - из-за Останкино этого. Я же чувствовала, сквозь дрёму слышала всё - я же тебе не чужая… Поспи, Вадим, поспи подольше, родной. Потом встань, покушай как следует и отдохни: газеты почитай, поленись, полежи в ванной. И не надо ничего убирать, не надо. Мы сейчас все позавтракаем и уйдём, мешать тебе целый день не будем.
Сказавши всё это, нагнувшись и мужа почерневшего поцеловав, Марина поднялась и ушла на кухню: детишкам завтрак готовить, потом поднимать их обоих, кормить и отправлять в школу и детский сад, - при уходе поплотнее закрыв за собой дверь спальни, чего прежде не делала никогда - не любила закрытых наглухо помещений. А обессиленный и деморализованный Вадим после её ухода полежал какое-то время тихо - и задремал. И не слышал совсем, как ребятишки позавтракали, оделись и ушли. А следом за ними и жена уехала на работу…
49
Спал он крепко, но без-покойно: стонал всю дорогу, морщился, зубами скрипел, дышал тяжело и прерывисто; и даже периодически начинал громко храпеть во сне протяжным горловым храпом, каким обычно храпят в госпиталях тяжелораненые солдаты после наркоза и операций.
А ровно в 12-ть он вдруг отчего-то вздрогнул испуганно, проснулся и открыл красные как у рака глаза: будто бы что-то страшное во сне увидел. После чего вскочил как ошпаренный и побежал включать телевизор, чтобы посмотреть новости по первой программе, что обычно передавали в полдень.
И как только загорелся экран, и появилось изображение, он с ужасом увидел там, в телевизоре, воистину апокалипсическую картину, страшнее и ужаснее которой ему уже ничего и никогда более видеть в жизни не довелось. Потому что страшнее того, что происходило в центре Москвы в тот осенний день 4 октября 1993 года ничего и придумать нельзя. Это было за гранью даже и самой дикой и изощрённой человеческой чёрной фантазии, садизма махрового и извращений. Воистину это был кромешный земной Ад, которым пугает Церковь!
Посудите сами, читатель, и ужаснитесь одновременно - будь Вы хоть патриот, хоть демократ убеждённый, хоть даже и западник-либерал! - но оставаясь при всём при том Человеком. Красивейшее здание Дома Советов, привольно раскинувшееся на набережной Москвы-реки этаким огромным сверкающим на солнце айсбергом и бывшее величественным и прекрасным ещё вчера, восхитительно-белоснежным и чистым как подвенечное платье на плечах невесты, - это здание теперь было всё изуродовано, разбито и подожжено, огнём и дымом объято. А верхние его этажи сплошной пеленой покрывала густая чёрная копоть словно зловещая траурная повязка на некогда чудном лице, от одного вида которой становилось не по себе как от изуродованного дитяти или вдруг всплывшего из-под воды утопленника.
И по этому трясущемуся, объятому пламенем зданию прямой наводкой шарашили танки Т-80, что по-хозяйски расположились на Калининском (Новоарбатском) мосту и спокойно и грамотно делали своё чёрное дело. А вокруг на почтительном расстоянии стояли толпы людей, молодых москвичей, вероятно, наблюдавших за расстрелом парламента как за увлекательнейшим спектаклем или кадрами захватывающего боевика, что прямо на их глазах кремлёвские режиссёры-баталисты снимали…
50
Когда Стеблов всё это увидел в прямом эфире, - ему опять стало плохо и тошно, теперь уже по-настоящему, с неприятной режущей болью за грудиной, которая переносилась с трудом, и всего его скукожиться и почернеть заставила, перехватила ему дыхание внутри, доступ воздуха будто бы перекрыла. Сердце его останавливалось от увиденного и определённо отказывалось дальше работать, служить, холодеющую кровь по жилам гонять, лёгкие и ткани тела снабжать кислородом. Он первый раз тогда испытал предынфарктное критическое состояние. Впервые почувствовал, что это такое - больное слабое сердце, от которого всецело зависит жизнь, у здоровых людей такая радостная и счастливая.
Его зашатало из стороны в сторону и затошнило, помутнело в глазах, а ноги сделались ватными и перестали слушаться, физиологические функции выполнять по поддержанию равновесия; по всему телу опять обильно выступил пот, насквозь промочив футболку. Он выключил телевизор, с трудом добрался до спальни, за стену квартиры держась, осторожно лёг на койку и замер, плохо соображая, что происходит вокруг, что в центре Москвы творится. Только слабеющее сердце испуганно слушая, как оно еле-еле стучало в груди, решая, видимо, для себя: останавливаться ли ему и умирать, в ничто, в труху превращаться? - или ещё пожить-постучать немножко, хозяина своего порадовать-поддержать, лишними парой-тройкой годков его, чудака, наградить на этом свете?...
Он лежал, испуганно замерев на кровати, мокрый весь, чёрный, страшненький, безжизненный и безвольный как 90-летний старик - и одни лишь стреляющие по людям танки перед глазами видел, горящий и почерневший от их выстрелов Белый Дом с разбитыми стёклами и оконными рамами. И всё поверить, понять для себя не мог, как такое дичайшее варварство вообще-то может происходить в цивилизованном людском сообществе! Да ещё и в его горячо любимой Москве, духовной столице мира!
И ведь даже и не варварство это было, и никакая не дикость - если осмелиться и вещи своими именами назвать, - а чистой воды сатанизм и морально-нравственное помешательство. Если по чьей-то злой прихоти и приказу служилые здравые люди остервенело убивали безоружных противников уже второй день - и не чувствовали стыда, сочувствия к ближнему и угрызений совести. Убивали - и тихо радовались при этом, гордились, по-видимому, собой, такими крутыми и всемогущими воинами-стрелками.
«Сначала вчера у Останкино спецназовцы от души покуражились, - болезненно морщась, думал он, в полированный гардероб стеклянными глазами уставившись, - зевак и защитников Конституции как хлебушка голубям “покрошили” вдосталь из автоматического оружия. А теперь вот - и возле Верховного Совета та же чудовищная картина с очевидностью повторяется: та же битва на уничтожение непокорных и несогласных с новой политикой продажных кремлёвских властей. И вправду кровавый сатанинский шабаш устроили в древней русской столице пришлые злые люди. А может - нелюди, как знать. Шабаш, что приснопамятному Красному террору сродни, имеет с ним общий исток и корни… Да ещё и с применением танков вдобавок - уже как бы собственное изобретение господ-ельцинистов, их куда более кровавая и безотказная “гильотина”, - что планомерно молотят теперь прямой наводкой по Белому Дому, где незаконно-арестованные депутаты уже две недели затравленными сидят впроголодь и впотьмах. Люди, которых избрал сам народ для своей конституционной защиты, направил в Москву на Х Чрезвычайный Съезд, предварительно наделив каждого своими наказами и полномочиями…»
Да, было, отчего глубоко призадуматься обескураженному и безжизненному Стеблову, морально сломаться и заболеть… Ему это было тем более непостижимо и необъяснимо разумом, что в тех мощных и свирепых танках сидели чистокровные русские офицеры по преимуществу, лейтенанты и капитаны с майорами - не немцы и не французы как 50 лет назад, во время Великой Отечественной, не ляхи, не итальянцы и не румыны взбесившиеся. А в окружённом здании парламента сидели такие же русские депутаты - инженера, учителя и врачи, режиссёры, писатели и учёные, да и те же отставные военные, коллеги стрелявших, уволившиеся со службы. Они не меньше бравых танкистов любили жизнь и Родину свою, Россию, желали ей счастья и процветания; растили русских детей, наконец, готовили им светлое будущее. Так за что же было их убивать - из танков-то?! оставлять их детишек сиротами?! За одну лишь их Правду что ли, которая кому-то не нравилась, колола глаза?!...
Но русские офицеры-танкисты, предполагаемые защитники Отечества, плевали на этот очевиднейший факт по какой-то непонятной и необъяснимой причине, словно бы на день осатанев или дурман-травы надышавшись. Они спокойно сидели в железных и душных кабинах, смотрели в прицелы весело - и монотонно, словно на стрельбах, расстреливали русских парламентариев на глазах всего мира, позоря этим себя и страну, при этом ещё и думая, вероятно: как бы им повернее попасть, чтобы не тратить даром снарядов. И никто не пробовал этот кошмарный ужас остановить - никто! Даже и не пытался.
Наоборот, вокруг танков толпами стояли всё те же русские люди из числа зевак: примчавшиеся на зрелище жители восставшей столицы, - и с удовольствием это всё наблюдали и радовались каждому новому выстрелу. За которыми ведь всенепременно стояли раненые и убитые россияне. Наполовину - те же самые москвичи, да ещё и не самые худшие, к тому же, не самые тупые и подлые. А они, их земляки-зеваки, стояли и радовались их смертям откровенно и пошло, как забитому голу во время просмотров футбольных или хоккейных матчей; или как радуются дети в тире, попав из винтовки в мишень.
А миллионы людей в одно время с ними наблюдали ту гнусную расправу по телевизору. И, опять-таки, с интересом! - ведь десятки камер загодя были тогда установлены по периметру Белого Дома (что свидетельствовало о спланированном и заказном характере мероприятия) и вели прямой репортаж устроенной Ельциным бойни на всю Россию и мир. Наблюдали - и тоже, наверное, радовались при каждом новом убитом защитнике, может быть даже и в ладоши хлопали, кричали истошно: «браво, спецназовцы, ура-а-а, молодцы!!!»
Да уж! Картина наблюдалась воистину сюрреалистическая и апокалипсическая, которую не приведи Господи нашей Родине когда-нибудь ещё разок пережить, переварить в своём трудолюбивом двужильном сердце…
51
Вадим потом, к слову сказать, одного такого сугубо-восторженного “зрителя” самолично в Москве встречал - 55-летнего уважаемого в своём кругу мужика-москвича, почтенного главу семейства. Слышал, как тот радостно и взахлёб про подстреленных в здании Дома Советов людей родственникам рассказывал. При этом ещё и руками энергично размахивал, сволота, и слюнями брызгал вокруг, имитируя удачную стрельбу омоновцев из автоматов и смертельное падение после неё очередной “живой мишени”, словно какого-нибудь зайца убитого или же кабана. Хвалил, короче, паскудина, за ту кровавую бойню президента Ельцина, был полностью на его стороне. А через три месяца взял и подох с перепою, иуда, на Новый 1994 год палёной водкою обожрался и захлебнулся блевотой! Господь не терпит и не
