рукой способами, поставивших преуспеяние и личную выгоду на поток. Как и взимание денег и подношений от подчинённых и населения. Олицетворением чего являлся последний советский Генсек Горбачёв - человек абсолютно пустой, без-принципный, мелкий и подлый, предельно циничный и алчный, плюс ко всему, погрязший во взяточничестве и коррупции с первого дня, в накоплении баснословных “левых” доходов, показывавший друзьям-однопартийцам пример в деле личного обогащения и наживы.
И это было, пожалуй, единственное, что можно было бы с уверенностью про коммунистов 80-х сказать, им в “заслугу”, в “актив” поставить - тотальное воровство, кумовство и коррупцию, морально-нравственное разложение, разврат и пьянство. Жалко!…
28
Как жили и чем занимались кремлёвские партийные бонзы в Москве в 70-е и 80-е годы? - Вадим Стеблов, разумеется, видеть и знать не мог: их личная внеслужебная жизнь была надёжно скрыта от посторонних ушей и глаз глухими зелёными заборами загородных подмосковных дач и 9-м Управлением КГБ СССР, зорко следившим, чтобы никакая великосветская мерзость и грязь не просочились на телевидение, в прессу.
Зато он видел отлично, на какую широкую ногу жили их местные коммунисты-ленинцы, какую несли “правду-матку” в массы, “идеологию”. И какую, соответственно, славу и память этакой сытой и “праведной” жизнью в народе о себе оставляли. Родной дядя Коля, в частности, Николай Дмитриевич, старший брат отца, высокопоставленный горкомовский работник (о котором вскользь было упомянуто выше)! Он ведь на одной улице с ними жил с середины 70-х годов, на 4-ом этаже добротного 5-этажного дома в 4-х-комнатной квартире со всеми удобствами. И маленький Вадик мог воочию за ним наблюдать, запоминать всё до мельчайших подробностей.
Так вот, дядя Коля, 1925 года рождения, был участником Великой Отечественной войны, повоевал пару месяцев на Дальнем Востоке с японцами и вернулся на родину только в 1952-м году 27-летним необразованным и неотёсанным парнем, безо всякой радужной перспективы на будущее - но зато с большими амбициями и молодым задором. Чтобы осесть в городе и не возвращаться в родной колхоз, откуда уходил на фронт, женился на богатенькой городской еврейке Нине (Руфине) Павловне Ефимовой, старой некрасивой деве с огромным орлиным носом, которая всё никак не могла выйти замуж, и которой было уже за 30-ть. Возраст, как ни крути, критический, когда за любого пойдёшь, чтобы создать семью и начать плодить ребятишек… Она подумала-подумала - и пошла, скрепя сердце, “осчастливив” собою зачуханного колхозника Колюшку, и попутно того приютив, впустив без-порточного горемыку в свой клан еврейский.
Женившись на ней, 29-летний коммунист-фронтовик исполнил мечту - не только остался в райцентре, но и сразу же попал на работу в горком КПСС, их местное ЦК по сути. Трудиться там начал простым инструктором поначалу, но быстро сделал карьеру: Нина Павловна и её влиятельные городские родственники о том позаботились. К середине 60-х годов, когда к власти в стране Брежнев пришёл взамен обанкротившегося Хрущёва, дядя Коля работал в горкоме уже каким-то секретарём - толи 5-м по счёту, толи 20-м, - отвечал там за сельское хозяйство и профсоюзы, и вроде бы за что-то ещё. Имел кабинет с коврами, пышногрудую похотливую секретаршу и персональную машину с шофёром, тогдашний советский внедорожник «ГАЗ», прозванный в народе “козлом” за упрямый и твёрдый нрав, за выносливость и несгибаемость, на котором дядя регулярно разъезжал по колхозам по служебным делам, по совещаниям разным.
Чем он там занимался? - Бог весть! - но только возвращался оттуда затемно и, как правило, в стельку пьяным. Да ещё и с полным багажником всякой вкуснятины: то освежёванную тушу барана домой привезёт, курей зарезанных и ощипанных, кошёлку с яйцами штук под 200; то ведро со сметаной и маслом, душистого свежего мёда 20-литровую банку, фруктов в коробках и овощей, шматки домашнего сала. Подарков, короче, от местных руководителей, презентов “милому другу Колюшке”, от которых прижимистый и прожорливый Николай Дмитриевич никогда, по-видимому, не отказывался.
Так вот, привезёт он эти презенты-подарки к дому, а вылезти из машины не может самостоятельно. Даже не может порою слова человеческого произнести из-за обильных тягучих слюней, забивавших его пьяный рот как клейстер. А всё от халявной колхозной водки проклятой, а может - от самогонки, которой он там сверх всякой меры накушается, под завязку. А потом едет, обожранный и опившийся, в машине домой, сопли распустит на грудь вперемешку со слюнями, храпит как мерин и всю дорогу рыгает, что-то под нос бурчит. Пример, стало быть, своему молодому шофёру показывает, как надо на свете жить и в блатные места устраиваться. И то сказать: “духовная элита” общества, ядрёна мать! партийные вожди! “цвет нации”!
Шофёр его, подвезя без-чувственного начальника к дому, часто, бывало, и не знает, что делать, бедный: начальник-то спит крепким сном, и просыпаться не собирается. Вынимать его, сонного, из машины и тащить на руках домой было делом и напрасным и безнадёжным: дядя Коля лет с 30-ти уже весил килограммов сто, а может и того больше.
И тогда молоденький парень Славка, хорошо знавший отца Вадима, оставлял на обочине «ГАЗик» и шёл к Стебловым домой - просить у отца помощи. «Помоги, - говорил, - дядь Серёж, Николая Дмитриевича из машины вытащить и на четвёртый этаж поднять, сдать его там жене под расписку».
Отец Вадима, уже ложиться спать собиравшийся, неизменно злился от подобного рода просьб, в сердцах матерился на брата, что тот у него такой алкаш, и с ним всякий раз приходится нянчиться и тетёшкаться, - но одевался и шёл помогать. А куда денешься-то?! - брат всё же, родная душа, к которому тоже иногда приходилось за помощью обращаться.
Частенько отец брал с собою и Вадика на такие “мероприятия”, как помощника: двери помочь поддержать, пошире раскрыть в подъезде. Так что маленький Вадик уже и тогда познал изнанку советской партийной работы, её невидимую для простых горожан сторону. Или же тайную сладкую жизнь, если точнее, которую хорошо запомнил, естественно, и невзлюбил - за её неприглядный отвратительный вид, за мерзость и грязь человеческую.
Много раз ему, пацану, приходилось видеть одну и ту же картину, которую, кстати сказать, постоянно наблюдали и жители многоэтажного дома из окон; наблюдали - и укоризненно головами покачивали, усмехались краями губ. Вот и ему почти ежемесячно приходилось видеть, как выволакивал матерящийся злой отец в дымину пьяного брата из служебной машины, и на пару с шофёром, надрывая спины и животы, затаскивали того, слюнявого и обоссаного, на четвёртый этаж, а там и в квартиру; как потом укладывали без-чувственного дядю Колю на койку, пот утирая со лбов. А потом ещё дружно таскали его жене, Нине Павловне, продукты колхозные, дармовые, которые она сама таскать категорически не желала: очень уж капризной и изнеженной была кралечкой, на собственном здоровье помешанной, внешнем виде. Но зато очень любила брать - прямо-таки расплывалась от счастья и млела, привезённое мужем добро на кухне и в коридоре видя. И ни разу не благодарила, не угощала за помощь - ни отца и ни маленького Вадима - ни разу! У которых неизменно слюнки текли от такого продуктового изобилия. Это Вадим тоже всю жизнь потом помнил - подобную еврейскую патологическую неблагодарность и жадность…
29
А ещё любил рассказывать дядя Коля, хвастаться перед братом и его полунищей семьёй, когда частенько на праздники приходил к ним в гости и принимал на грудь лишнего, про свою партийную власть и большую зарплату, про обширные связи в городе и даже в области. Но с особенным удовольствием любил рассказывать он про пышные горкомовские пикники, на которые партийное руководство города регулярно ездило.
Перед поездкой, если верить его словам, позвонят они в какой-нибудь колхоз заранее его председателю, договорятся с ним, чтобы тот готовил на выходные дни шашлыки - и едут в субботу на служебных машинах в условленное место всем скопом: жрать и пить дармовое, природою наслаждаться, жизнью. С секретаршами едут, с молодыми сотрудницами непременно - чтобы уж всё как надо было в плане удовольствий и благ, по полной программе, что называется.
Приедут, значит, нажрутся там водяры и самогонки так, на свежем-то воздухе да друг перед другом, что некоторым становилось по-настоящему плохо: хоть ложись-помирай... Тогда наиболее стойкие и выносливые посылают гонцов на ближайшую ферму за сливками и парным молоком. Чтобы потом этим всем лечиться, алкашей перебравших отпаивать, приводить в чувства. Подлечатся - и опять пить. А потом за баб принимаются: растаскивают по кустам и дают им, осоловевшим, жару и жизни.
Очень любил дядя Коля подобного рода истории отцу Вадима на кухне, обожравшись водки, в красках живописать - про закулисное партийное житьё-бытьё. Похабные, надо сказать, истории, грязные! И заканчивал он их неизменной присказкой-прибауткой: «Короче, брат, погуляли на славу! Выпили больше, чем смогли, но меньше, чем хотели!» И пошло так ухмылялся при этом... Детишек, правда, племянников, всегда на улицу выгонял или в другую комнату - чтобы не слушали и не запоминали, и друзьям потом не рассказывали...
30
Дядя Коля, к слову, и “перестроился” одним из первых в городе, как только кумир и любимец его Горбачёв к власти в стране пришёл и объявил знаменитую перестройку. Михаил Сергеевич, если кто помнит, очень любил с первых же дней на посту Генсека за рубеж с супругой мотаться - “ништяки” в виде левых наград и премий там собирать, лясы точить с лидерами западных “демократий”, такими же как и сам скоморохами-пустозвонами, красиво перед камерами тусоваться. И подчинённым своим разрешил это делать, советским партийным и хозяйственным руководителям на местах, - приобщаться к западной “культуре”, “цивилизации”, “общечеловеческим ценностям”.
Вот и принялись обкомовские и горкомовские работники всей страны, по примеру своего говорливого и лёгкого на ногу Генерального, организовывать сами себе регулярные зарубежные туры: в Польшу ездить, Германию, Чехословакию, в Венгрию с Югославией и Румынией, - в страны Восточной Европы, короче, входившие тогда в соцлагерь… Официальная цель поездок гласила: передача и обмен опытом коммунистического строительства с нашими восточно-европейскими братьями-коммунистами. Так красиво и пафосно звучало в отчётах. На самом же деле советские партийцы-провинциалы мотались туда исключительно отдохнуть за казённый счёт, да ещё шмотья и тряпья зарубежного привезти - чтобы дома загнать втридорога!
Кинулся в этот спекулятивно-туристический бизнес и махровый коммунист дядя Коля - стал первым в их городе “челноком”, или одним из первых. А было это во второй половине 80-х годов, напомним, когда про такое слово мудрёное никто в стране ещё и слыхом не слыхивал и ничего не знал. Оно уже при Ельцине появилось. А изворотливый Николай Дмитриевич тогда уже во всю челночил и торговал, выписывая сам себе левые загранкомандировки.
Из Румынии привозил, к примеру, лакированных женских сапог по 20-30 пар. И тут же жена его ушлая и оборотистая, у которой всё было схвачено там, где
