между Новозаводской и Большой Филёвской улицами, за ночь всё перевернулось вверх дном, словно после погрома, и образовались огромных размеров поляны-проплешины, залитые утренним солнцем. Они напоминали Стеблову огромных размеров дыры в некогда целой крыше, под которой так хорошо было прежде прятаться от дождя, от палящего летнего солнца.
Ещё более ужасающая разруха, как выяснилось потом, была наверху, вдоль всей Филёвской набережной, куда утром Стеблов не добрался. Там вообще не осталось ни одной целой липы по сути - один сплошной бурелом, сквозь который то тут, то там сиротливо проглядывали тоненькие метровые берёзки и клёны.
«Господи! Что стало с парком! - с ужасом подумал Вадим, по сторонам головой ошалело вертевший, не знавший, как ему домой повернее пройти, какой путь выбрать. - Сколько же времени и сил понадобится теперь, сколько денег, главное, чтобы всё здесь восстановить, как было?... Да и восстановят ли после такой катастрофы?… Наверное, заново парк надо будет сажать. И долго и терпеливо ждать потом не одно поколение, пока всё до нужных размеров вырастет и укрепится... Жалко! Ведь ещё вчера такой чудный парк был, так тут хорошо думалось и мечталось! А теперь и сюда добралась разруха, и здесь всё встало вверх дном…»
После той бури знаковой, разрушительной, сотрудники их института через парк перестали ходить. Дело это было абсолютно бессмысленное и безнадёжное, да и опасное, плюс ко всему: могло и поваленным деревом придавить, что удерживались над землёй исключительно за счёт веток. Слышали только все через настежь раскрытые окна, что в парке всё лето и осень бензопилы работали, не переставая, да стучали вразнобой топоры: понаехавшие туда солдатики и лесники лениво завалы там расчищали и разгребали, костры беспрерывно жгли из обрубленных веток. К Новому году всё более-менее расчистили и убрали, распиленные стволы лип на машинах вывезли. А что не смогли убрать - сожгли. И разъехались с миром…
Но и зимой Стеблов парк стороной обходил по проторенной Новозаводской улице, к которой стал уже привыкать, словно к ботинкам новым. А от парка любимого, наоборот, отвыкать: не лежала уже душа к изуродованному бурей парку.
Да и снега там навалило много зимой полутораметровым плотным слоем, который не убирали при президенте Ельцине, махнули рукой. Некому было в те лихие и насквозь продажные времена в столице снег чистить и убирать. Тем более - в глухом месте. Все тогда дружно бросились воровать. И потом торговать ворованным…
11
Первый раз Вадим решился опробовать старый маршрут только в мае следующего после бури года. Да и то, можно сказать, насильственным образом. Сослуживец его институтский туда утащил: «пойдём, предложил однажды, пройдёмся по старым местам; поглядим, что там с нашим парком-то стало…»
С большой неохотой, с опаскою даже Стеблов в парк потрёпанный и прореженный заходил, без энтузиазма прежнего направлялся с товарищем к любимой некогда набережной. Боялся увидеть вместо неё разруху тотальную и бардак. И без того его в новой жизни уже доставшие…
Но каково же было его удивление, когда, оказавшись минут через пять на верхней площадке Центральной аллеи, и осмотревшись там по-хозяйски пристально, повертев по сторонам головой, он не увидел ни ожидаемого бардака, ни осточертевшей столичной разрухи. Наоборот, увидел, как там всё было ухожено и прибрано кем-то, на совесть подметено. Но главное - как всё пышно и споро цвело, благоухало и жизни радовалось.
На образовавшихся после бури полянах-проплешинах жизнь бушевала такая, что невозможно было глаз оторвать. Молодые дикорастущие берёзки повсюду как девочки-первоклассницы хороводы беспечно водили в белых нарядах своих, в золотых небесных лучах будто в целебных ваннах купаясь, возле которых, берёзок, то тут, то там крутились такие же молодые и стройные кавалеры - дубки, тополя с осинками, клёны. Рядом кусты и кустики всех сортов и мастей озорно поднимались и расправляли плечи, и тоже дикорастущие и бесхозные; а наливная огромных размеров трава густым зелёным душистым ковром их со всех сторон окружала. Красота! да и только, куда ни взгляни! Бессмертная благодать Божия!
Словом, новая яркая пышная жизнь тут кипела-буйствовала повсюду, что лезла изо всех земляных пор и расщелин изумрудным мощным потоком, как тот же фарш прёт-вываливается из новенькой мясорубки, - лезла и радовала взоры прохожих, души людские светлым праздником наполняла. Не то, что прежде, в до-стихийные сумрачные времена, когда старые дряхлые липы тут как злобные ведьмы всюду стояли, правили бал - собою всё забивали и застили, душили молодость на корню, света солнечного и тепла никому из вредности не давали. А теперь солнца этого тут стало хоть отбавляй: «вон ведь как от него счастливый молодняк дуреет и здоровеет, соками жизненными наливается!» - было первое, что тогда просиявший Вадим с удовольствием про себя подумал, тихо радуясь подобному неожиданному открытию...
12
С полчаса, приблизительно, постояв наверху и порадовавшись чудесному природному выздоровлению, найдя в удовлетворительном состоянии старую смотровую площадку и окружающую её территорию, менявшуюся на глазах и оживавшую словно по волшебству, в лучшую сторону преображавшуюся, успев даже подумать перед уходом: «можно представить, что тут будет через пару-тройку годков, какое буйство природы и красок», - довольный увиденным Стеблов с товарищем не спеша спустились по Центральной аллее вниз, к улице Барклая с её главным входом, где по обе стороны от аллеи раскинулся прежний, не тронутый бурей парк, в котором не звенели в прошлом году бензопилы, не стучали топоры понаехавших лесников и солдатиков. Там они погуляли тоже, прошлись по старым стёжкам-дорожкам взад и вперёд, всё пытаясь понять для себя величину ущерба, что нанёс прошлогодний смерч восточной половине парка.
Но никакого ущерба ими замечено не было, как ни странно: низинный тихий восток, как выяснилось при осмотре, не пострадал совсем. Там всё оставалось по-прежнему - мрачно, голо и гулко как в готическом храме, подчёркнуто тихо, сыро и монументально. Огромные густо растущие липы почтенного возраста, величественными тёмно-серыми колонами поднимаясь ввысь, забивали всё наверху, мохнатыми густыми зонтиками-макушками и ветвями-стропилами образуя сплошной непроницаемый свод над головами прохожих, под который редко проникал живительный солнечный луч, и поэтому почти не было жизни - так, одна сплошная пародия в виде гнилого лишайника, мха и папоротника. Отчего было холодно, дико и неприятно под сенью скрипучих стволов, как в морге том же, откуда путникам-сослуживцам на светлое место захотелось выбраться поскорей - к солнцу, к теплу поближе…
- А там, наверху-то, слышь, стало лучше, чем здесь, веселей, - машинально сказал тогда Вадим, передёргивая плечами от холода. - Там жизнь словно масло в раскалённом котле кипит, птицы горланят над головой, свежий воздух повсюду ошалело носится. А тут… тут будто уснуло всё мёртвым могильным сном. Или - законсервировалось на долгие-долгие годы как в холодильнике… Жаль, что и до этих мест год назад тот смерч не добрался и не поломал тут всё, не порушил к ядрёной фене, - подумав, добавил он не то в шутку, не то в серьёз, озорно улыбнувшись при этом. - Сейчас бы и тут молодая жизнь бушевала вовсю, вместо этой надоевшей рухляди… А теперь жди вот, пока эти трухлявые и больные липы сами собой упадут, молодняку добровольно место высвободят. Хрен два ведь дождёшься!
Машинально, повторимся, произнеся такое, Вадим опять внимательно стал озираться вокруг, даже и голову высоко кверху задрал, где кроны растущих деревьев смыкались плотным живым потолком и о чём-то межу собой беспрерывно шелестели-судачили. Может, ругались, как все старики, или что-то делили-склочничали…
«Вишь, как всё собой заслонили, старые! - с неприязнью подумал он. - И сами давно уже не живут, паразиты, кряхтят и трещат только, и вечно на болячки жалуются; и другим не дают жить и радоваться… В доме престарелых наверное так, или в хосписе, где совсем ничего не растёт, где даже клопы и мухи не водятся - сразу же дохнут… Разве ж можно сюда молодым? Здесь им находиться категорически противопоказано».
Опустив голову ниц, он под ноги себе взглянул. И заметил ещё одну прискорбную вещь: что под липами теми мрачными даже и трава нормальная не росла - только болотная осока и дурно-пахнущий папоротник.
«Не дают они, старые, никому жить, не дают,- с ещё большею неприязнью он опять про древние липы подумал. - Под топоры бы их надобно все, под бензопилы…»
13
Побродив по тенистым аллеям около часа, в итоге, воздухом липовым надышавшись всласть, наши друзья вышли из парка на улицу Барклая, где та пересекается с Большой Филёвской, и, перейдя перекрёсток, молча побрели к метро «Багратионовская», где и расстались тихо, без суеты и без особого сожаления. Сослуживец стебловский дальше пошёл пешком: он жил напротив «Горбушки», за кинотеатром «Украина», в кирпичной сталинской пятиэтажке. А Вадим спустился в метро и поехал домой, в своё Строгино, по дороге всё про прогулку и старые липы напряжённо думая, которые устояли благополучно год назад под напором смерча. А теперь, как выяснилось, и напрасно...
«Странно устроена жизнь, чудно! - ехал и думал он, привычный городской пейзаж за вагонным стеклом машинально рассматривая. - Год назад я был свидетелем страшной бури, которая столько бед принесла Москве, столько убытков. Которая поломала с корнем всю верхнюю часть любимого парка, изуродовала его… Я, помнится, был тогда в шоке, в тихом ужасе даже, когда рано утром в парк после смены зашёл: так мне тогда тошно и обидно было за порушенную красоту. Думал, что уже и не восстановится она никогда, что москвичи, и я в их числе, ту красоту навсегда потеряли. И от этого, помнится, так тоскливо на сердце сделалось, так нестерпимо больно!… Но вот прошёл год. И что?! Выясняется, что никуда природная красота не делась. Что на месте старой разрушенной красоты стремительно появляется красота новая: молодая, здоровая, свежая, пышная, лучшего качества! А старая на её фоне уже и не выглядит красотой. А так! - утилью сплошной и убожеством!... Ну и зачем надо было тогда так терзаться-то в прошлом году? - спрашивается, - нервы себе мотать, посыпать голову пеплом? - зачем?! - коли ты сам теперь страшную бурю зовёшь, сам топором и пилой в нетронутой части парка пошерстить-поработать хочешь! Чтобы жизни новой, неведомой дорогу освободить, молодости, свежести и здоровью… И чтобы сполна потом этой новой молодой красотой насытиться и насладиться… Что происходит-то, Вадим, скажи?! попробуй объяснить сам себе подобные внутренние метаморфозы!…»
Под стук железных колёс и лёгкую тряску вагонную, а потом и автобусную он и не заметил, как добрался домой, ездой в общественном транспорте убаюканный, да ещё и солнцем весенним обогреваемый, особенно ярким и жарким через стекло. И дома, отобедав с семьёй и на диване по-хозяйски разлёгшись, с диковинных мыслей о парке он как-то невольно и незаметно на судьбу России перескочил, его бесконечно любимой Родины, которую соседи с Запада и Востока тоже безжалостно грабят, рушат и жгут с
