крыш, поломала сотни деревьев на улицах, побила стёкла в автомобилях, да ещё и помяла и поцарапала их кузова огромных размеров градинами. Ужас! что натворила и порушила в городе - словами не передать! А старый Филёвский парк, липовый и трухлявый по преимуществу, пострадал от неё особенно сильно. И в первую очередь - западная окраина его, живописная Филёвская набережная, что по самому краю высокого и крутого берега Москвы-реки извилистой асфальтовой лентой тянется и потому подвержена всем ветрам.
Там же поблизости, на высоком берегу главной столичной водной артерии на окраине парка располагался и космический институт стебловский, из огромных окон которого хорошо просматривался и сам парк, и набережная, и противоположный заливной берег знаменитой Филёвской поймы, на которой доживали свой век жители ветхих домишек старинной столичной деревни Терехово. А за деревней той, обречённой на вымирание и на снос, хорошо просматривались Крылатские холмы, густо уставленные новенькими многоэтажками, что составили в 80-ые годы престижный столичный спальный район - Крылатское. По правую сторону от Крылатского в ясный погожий день просматривалось и Строгино в сизой облачной дымке, настоящий курорт московский, лучшее место отдыха и купания москвичей, где Стеблову посчастливилось жить со своею семьёй уже более семи лет, куда он переехал в конце 80-х из центра. На быстроходном катере по реке от их института до Строгино минут за двадцать можно б было добраться. А поскольку 12-этажный панельный дом Вадима тоже на высоком берегу Москвы-реки был построен, с крыши и верхних этажей которого всяк желающий мог при желании рассмотреть кирпичные трубы и корпуса завода им.Хруничева, их соседа по Новозаводской улице и соратника по тематике, - то Вадим и считал всегда, что работал почти что дома - в курортном столичном месте.
Ему очень нравилось, ввиду этого, в обеденный перерыв или на перекурах из распахнутых настежь окон своего НИИ на парк с рекою смотреть, на речную пристань, гулять по парку нравилось по дороге домой, на фоне такой богатой природы жить, думать, мечтать и работать. Ежедневно и ежечасно любуясь окружавшим его благолепием и красотой, питаясь-лакомясь всем этим, он невольно, но постоянно Чехова вспоминал, его знаменитую фразу про то, что “человек, живя среди такой красоты, и сам должен быть по-настоящему прекрасен”. И верующим должен быть, - всегда он мысленно Чехова дополнял, - глубоко и истинно-верующим.
По-другому, впрочем, было здесь и нельзя - не верить, - не получилось бы! Такая уж это была область мистическая, сакральная! К тому времен он уже знал, прочитал в книгах, что столичный Филёвский парк, «Фили» - священное место в Москве, получившее своё название от древнего славяно-русского поселения, названного так в честь языческого Бога мудрости и поэзии Велеса. Где-то в этих местах располагались, по всей вероятности, Его святые капища и мольбища, Его земное прибежище. А поскольку жрецы сего Бога прозывались у кельтов и у славян филидами, то от них и пошло название этих мест - «Фили» - изумительно красивое поэтическое название, не правда ли!... Ну и как, скажите, подолгу проводя время в подобных намоленных и святых местах, можно было обойтись без Бога и Веры?!
И в этой связи показателен ещё и вот какой красноречивый факт, с древней русской историей и религией связанный, - коль уж был заведён разговор на эту немаловажную тему. В середине 90-х годов в книжном издательстве, что на Филях, была впервые в России опубликована чудесным образом найденная древняя «Книга Велеса», Священное писание русских славян, освятившая мощным духовным лучом нашу древнюю религию, историю и культуру, открывшая нам, русским людям, глаза на самих себя и своё далёкое и славное прошлое, возвестившая на весь мир изумительным по красоте древнеславянским слогом, что мы, оказывается, не Иванушки-дурачки, не помнящие родства, как кому-то так очень хочется думать, и не обезьяны, сидевшие на деревьях до принятия христианства, про что академики лихачёвы все уши нам прожужжали, задурили мозги. Мы - первая нация на земле, Делами великими, многотрудными доказавшая своё первенство. И это своё благородство и первородство мы подспудно всегда сознавали и помнили. Хотя и не трубили про то на весь мир, как другие, - из скромности... Уж ни сам ли древний Владыка Велес небесную Десницу свою приложил, хочется здесь спросить, сохранивший для нас святыню? Ни проявилось ли в деле печатания и выхода «Книги…» в свет Его всеблагое вмешательство?...
9
Однако ж, вернёмся к буре и скажем, что в тот вечер весенний, майский, когда не на шутку стихия в Москве разыгралась, Стеблов в институте дежурил в качестве охранника (подработка у него такая была для увеличения заработка) и мог воочию наблюдать с порожек их проходной воистину апокалиптическую картину. Он в ужасе стоял и смотрел, как внезапно всё потемнело вокруг - около восьми вечера это было, - и поднявшийся ветер ураганной силы вдруг трубой иерихонской завыл, абсолютно дикой и ужасающей; после чего принялся всё без разбора крушить и ломать своими могучими порывами, что на пути попадалось. Было такое ощущение, будто бы сам Змей Горыныч откуда-то вдруг прилетел, крылья огромные и чудовищно-чёрные над ними широко распластав, - и давай шипеть и свистеть на их институт что есть мочи.
Ветер с лёгкостью гнул вековые деревья вокруг, с корнем их вырывал и швырял на землю; автомобили с места сдвигал, а то и вовсе переворачивал; а пыль поднимал такую, что глаз невозможно было открыть - вокруг бушевала настоящая песчаная буря… Как по команде, затрещали и захлопали со всей силой входные дубовые двери на первом этаже института, жалобно заскрипели оконные рамы и ставни на этажах, задребезжали, а потом зазвенели разбитые стёкла, осколками осыпаясь вниз. Отделы, где сердобольные сотрудники не закрыли на субботу и воскресенье окна, жалея комнатные цветы, в итоге остались без стекол и без рабочих бумаг, что, от ветра попадав на пол, потонули в дождевых лужах и потоках грязи. Их потом невозможно было восстановить: легкомысленным коллегам Стеблова пришлось их все на помойку выбрасывать, труд свой “кидать в корзину”.
Потому что минут через 20-ть после этого внезапного смерча начался ливень с градом, сплошная стена воды обрушилась с неба на землю, сразу же превратившая их узенькую Новозаводскую улицу в быстроходную речку, по которой вода стремительно понеслась вниз, к Филям, к Западному речному порту. Ледяной град колотил по стёклам их проходной, сверкала жуткая молния над самой крышей, намереваясь пронзить насквозь и испепелить проходную. А гром громыхал с такой немыслимой силой, не уступая канонаде военной, превосходя её, что дежурившим сотрудникам института становилось не по себе, становилось по-настоящему страшно. Им всем захотелось спрятаться куда-нибудь в глубокий подвал, и там покрепче зажмурить глаза и заткнуть уши.
А тут ещё, ближе к полуночи, Стеблову позвонила жена и, плача, стала рассказывать, что в их квартире налетевшим внезапно ветром распахнуло настежь окно в большой комнате, которое было, как выяснилось, кем-то плохо закрыто. Попадали на пол и разбились горшки с цветами, в клочья порвались шторы, гардины оборвались и упали с треском на промокший насквозь диван. В общем, случился полный разгром, разруха полувоенная! Но главное, пока она с этим окном возилась, не в силах его закрыть от страшных порывов ветра, всю комнату залило дождевой водой, которая как из ведра хлестала на улице. От этого намокли ковры, вздулся линолеум и новые дорогие паласы. И что было делать с этим со всем? - не понятно.
«А ты где-то всё шляешься в такое-то время, никогда тебя дома нет! - со слезами в голосе выговаривала жена в трубку, перепуганная насмерть случившимся. - Всегда мне приходиться одной в какой-нибудь трудный момент отдуваться, воду и грязь выгребать, с кем-то ругаться и договариваться, разборки вести неприятные. Ты заметил? - всегда! Уж сколько раз подобное происходило! А ты там у себя в институте спрятался - и балдеешь, на всё со стороны посматривая: сидишь и прохлаждаешься небось, в домино со своими алкашами играешь и в ус не дуешь…»
Когда буря стихла, а потом и прекратилась совсем, было уже темно. Охранник Стеблов с дежурными слесарем и электриком, вооружившись фонариками и инструментом, обошли втроём институт - и подивились всеобщей разрухе, которая была огромной, на сотни тысяч рублей.
Покачав головой, поохав и попереживав для приличия, они переписали и наспех исправили повреждения, самые незначительные и пустяшные, которые сами исправить смогли, на что хватило силы; поплотней прикрыли двери открывшиеся, во всём здании отключили воду и свет; после чего отправились спать с чистой совестью. Ничего иного они, суточные сторожа и рабочие, не могли, да и не должны были делать - это в обязанность им не вменялось. В обязанность их входило сохранить институт по возможности целым и невредимым за выходные дни и передать его по смене. Всё! А все серьёзные повреждения и обрывы исправляли уже бригады высококвалифицированных плотников, слесарей и электриков в понедельник под руководством начальства. Им, большим мастерам, предстояло много работы - только поворачиваться успевай…
10
Буря случилась в субботу вечером. А в воскресенье утром, в восемь часов как обычно, на работу пришли сотрудники другой смены, смену Стеблова менять, и стали в красках, перебивая друг друга, рассказывать про вчерашнее светопреставление: что налетевший незнамо откуда смерч смог натворить-нахулиганить в Москве.
«Пойдёте домой, мужики, - в один голос посоветовали они напоследок, - через парк не ходите, не вздумайте даже; а идите по Новозаводской улице к метро «Фили». В парке сейчас такое творится, такой бурелом! - что и медведь не пролезет, не то что человек…»
Но Вадим не послушался сменщиков - возгордился: подумал, чудак, что шутят они, преувеличивают масштаб беды. Собрал свои вещи в сумку, устало простился со всеми, успехов парням пожелал, спокойного дежурства - и самонадеянно через любимый парк привычным маршрутом пошёл - к метро «Багратионовская». Там он намеревался зайти на рынок и мяса домой купить: приезжавшие в выходные дни в Москву колхозники в одной из палаток продавали дешевое сало и мясо… Но как только он очутился в парке и с ужасом осмотрелся вокруг - понял, что сменщики-то были правы, и не пройти ему через парк к метро из-за немыслимых сплошных завалов.
Столичный славный Филёвский парк после вечерней бури картину являл воистину трагедийную, послевоенную: Стеблов мог одним из первых её наблюдать. Столетние огромных размеров липы печально валялись повсюду корнями вверх, как поверженные после сечи ратники, загораживая своими телами холодными, окостеневшими все прежние стёжки-дорожки. Их было так много кругом, поваленных наземь лип, так они портили и уродовали прежние благостные красоты, древний сказочно-прекрасный пейзаж! - что Стеблову стало не по себе. Настроение его, и без того не радужное после звонка жены и полу-бессонной ночи, почти до нуля упало.
Подумать только: в ещё вчера добротном и ухоженном парке, стоявшем могучей сплошной стеной
