поздно для себя открыл, лет в 30-ть, наверное, но которого полюбил страстно и горячо, всем сердцем - и как поэта, историка и философа, и как Гражданина. Так вот, в своих дневниках Фёдор Иванович однажды написал буквально следующее:
«Человек, старея, делается своею собственной карикатурой. То же происходит и с вещами самыми священными, с верованиями самыми светлыми; когда ДУХ, животворящий их, отлетел, они становятся пародией на самих себя»…
Что можно тут возразить? что добавить?... Да ничего… Только головой покачать почтительно и согласно, и прошептать умилённо:
«Всё правильно, дорогой ты наш Фёдор Иванович! - светлая тебе память! Всё абсолютно так! Так оно всё и происходит в жизни и в Истории»…
Вот и с их институтом случилось нечто похожее. Да и со всей советской цивилизацией в целом, от которой «ДУХ животворящий отлетел», - и цивилизация превратилась в собственную карикатуру, пародию.
«Ну и чего тогда про неё, карикатурную и ущербную, сожалеть, на глазах рассыпавшуюся?» - задавался законным вопросом Вадим. Вопросом, на который ему уже не требовалось ответа…
41
На другой день, придя на работу к обеду, и завидев там бесцельно блуждающих по пустым и холодным комнатам сотрудников, на приведения больше похожих, чем на нормальных, живых и здоровых людей, он уже не глядел на них, скорого увольнения ждущих и нежелательных перемен, с прежней тоскливой жалостью. Ему уже было не жалко их. Никого. Потому что путных и толковых среди них не было. Или почти не было. Они давным-давно уж уволились кто куда, послав загнивающий Филиал к чёртовой матери. И стали несказанно довольны от этого своего шага, вздохнув полной грудью за проходной, волю, наконец, почувствовав и к самим себе уважение.
Остались же только те, в основном, кто ничего не знал, не мог, не хотел и был никому не нужен по этой причине. Кто опустился и ошалавил до невозможности, и давно уж привык получать зарплату за здорово живёшь: за одно лишь хождение в институт и должность высокую, научную, при коммунистах ещё полученную. И считал такое своё пустое паразитическое поведение нормальным, в порядке вещей.
«Ну и чего их жалеть-то, зачем, бездельников и дармоедов праздных?! - впервые стал думать он с некоторым злорадством и неприязнью про понурых своих сослуживцев, старых каких-то, невзрачных и непривлекательных, без огня, неинтересных, как и все неудачники. - Пожили при коммунистах всласть, дурака поваляли лет двадцать, пока другие на них, паразитов блатных и бездарных, горбатились, кто дипломами левыми не обзавёлся, связями. А теперь пусть начинают горбатиться сами, «хлеб свой насущный добывать в поте лица своего» - как Спаситель когда-то учил. Пусть, наконец, делом нормальным займутся: полы по подъездам начнут мыть ходить, дворы подметать, общественные туалеты чистить. Или же в палатках пивом и сигаретами торговать, на худой-то конец, как иногородние бабы торгуют… А чего такого-то?! чего?! Пусть моют и пусть торгуют-сидят все эти “хвалёные” советские инженера и конструктора, и мэнээсы! И правильно! И справедливо очень! И поделом! Хватит им из себя учёных-то корчить-изображать, каковыми они, пронырливые, отродясь не были»…
42
Он, помнится, поудобнее уселся тогда за рабочий стол, весь из себя возвышенный и просветлённый, подставил ладонь под голову и стал вспоминать с ядовитой ухмылкой, обезлюдевший и почерневший Филёвский парк через оконное стекло рассматривая, в котором жизнь, как и у них, замирала перед зимой, - стал вспоминать, как лет этак восемь назад, в приснопамятные уже 80-е годы, он, всякий раз доводимый до отчаяния творившимся на их предприятии безобразием и бардаком, уходил ото всех подальше в какую-нибудь глухую подсобку и просил Господа разогнать Филиал побыстрей, а то и вовсе разрушить. А всех его обитателей сытых и гладких выкинуть вон на улицу без выходного пособия, безо всего. Так ему тогда тошно на работе было, так за себя и институт совестно.
И вот пришёл Ельцин и разогнал всех; или приготовился разогнать, сделал уже всё для этого. Какие к нему, как руководителю государства, претензии-то, пытающемуся выполнить, так сказать, “пожелания трудящихся”?!...
«Разве ж не сам ты когда-то, вспомни, - сидел и ядовито потешался Вадим над своею недавней оппозиционностью, - мечтал о закрытии, о каре Небесной на головы бездарей-сослуживцев, которых видеть и слышать уже не мог, которые тебе обрыдли. После провала дорогостоящей экспедиции на Фобос и усилившегося после этого бардака - в особенности. Разве ж не сам ты, «видя этот обветшавший мир, стыдился его и чаял нового, полного духа и истины»? Было такое, скажи?... Было! Не отпирайся, не лги самому себе, не надо... Ну а чего же тогда, коли так, ты президента-то нашего столько лет уже с пеной у рта ходишь и хаешь на всех углах и всех перекрёстках? отчаянно, до самопожертвования, борешься с ним и его разрушительною политикой? И сам борешься, и других призываешь бороться? Отчего такое двурушничество, Вадим?! Чего он не так сделал-то, подумай, как ты же сам того и просил у Господа Бога когда-то?...»
«Скажи уж честно, признайся, как на духу, что страшно не за страну, а за себя самого - что скоро сам без работы останешься. Потому что идти тебе элементарно некуда: не нужен ты никому со своей наукой и математикой, не интересен. Время твоё прошло. Вот и всё! - и все дела-проблемы, как говорится, которые ты Союзом разрушенным прикрываешь и якобы душевной болью и скорбью какой-то, наводишь тень на плетень... Но при чём тут Ельцин-то, который виноват лишь в том, что затеял грандиозный капитальный ремонт в нашем предельно-изношенном и обветшавшем государственном доме? Сам ли затеял? или кто научил, надоумил, кто у него за спиною прячется? - не важно. Важно лишь то, что капитальный ремонт крайне нужен был: сгнило ведь старое здание-то на корню, смердеть начало, самопроизвольно рушиться. Уж с этим-то ты спорить не станешь, надеюсь?...»
«Да, правильно, всё безжалостно рушит Борис Николаевич, растаскивает и распродаёт, оставляя голые стены фактически, разбитые дверные проёмы и окна. Но это - обязательное условие любого большого ремонта: избавление от старых вещей, от хлама скопившегося, от рухляди, которая новому и здоровому жизни не даст - так и будет глаза мозолить и под ногами путаться. Так к этому и относиться надо, и принимать: именно как масштабный ремонт и глобальную от хлама и гнили чистку… А когда ремонт полным ходом идёт, когда всё кипит и бурлит, и пенится, и грязи везде по колено, что не пролезешь и не пройдёшь, - тогда строители и чернорабочие нарасхват, снабженцы, дельцы и прорабы ценятся. Они определяют ритм и правила жизни, они во главе угла стоят, на переднем крае Истории… А чистоплюи-учёные с детскими нежными ручками при перестройке не требуются - на кой ляд они, какой от них прок! Пусть пока в сторонке тихонечко посидят - подождут, пока подойдёт их время и очередь… А потом пусть докажут ещё, что они нужны новой жизни и новой России. Знаниями докажут, квалификацией и способностями, а не добытыми где-то на стороне левыми дипломами и должностями, не жопо-часами и стажем работы, накопленными про запас…»
43
Выдавив из себя всё это, Вадим откинулся на спинку стула, свободно вздохнул всей грудью и улыбнулся натужно - будто бы надоедливый больной зуб изо рта вырвал и выплюнул, который жизнь ему отравлял вот уже столько лет: ни спать, ни есть не давал спокойно, всякому новому дню радоваться. Последние слова, что он произнёс с Божьей помощью, заключали в себя именно ту правду, единственную и безоговорочную, которую он долго ото всех скрывал, и которой больше всего боялся.
Дело-то, оказывается, не в Ельцине было, и не в реформах, - а в нём самом. Ему не находилось места в новой бурлившей жизни, которая стремительно уносилась вперёд со всеми своими тяготами и проблемами. А он, растерянный и опустошённый, отставал от неё всё больше и больше, на глазах превращаясь Бог знает в кого - ни то в пустышку никчёмную и ненужную, ни то в хронического неудачника, в брюзгу.
Отсюда - и его истерики непрекращающиеся, и пессимизм, которые он абсолютно неоправданно и необоснованно выплёскивал на руководство страны и лично на президента Ельцина…
44
Идти же ему, профессиональному математику, кабинетному сидельцу-мечтателю с молодых лет, и впрямь было некуда в середине 90-х годов, почти невозможно было приличного места найти, где ещё можно было бы честным интеллектуальным трудом заработать деньги на жизнь, на пропитание. Вырождавшийся космос и авиастроение его уже мало интересовали, десяток лет поварившегося в этой надоедливой “инженерной каше”. Это была не его стезя и не его забота: плестись по чьим-то следам, топтать чужие стёжки-дорожки - простые достаточно для выпускника мехмата и кандидата наук, если не сказать примитивные. Он это довольно быстро понял - во второй половине 80-х ещё. И сильно загрустил, занервничал, помнится, не имея сил устроиться, куда просилась душа, но перед тем расстаться с большими филиальскими заработками, на которые он как на иглу подсел. Да ещё и семью посадил по глупости. А фундаментальная наука Ельцину была не нужна, была разгромлена… И если честно и объективно, опять-таки, ещё и про чистую науку сказать - вполне и вполне обоснованно. Ибо «наука, - по меткому замечанию одного мудреца, - это очень удобный способ дурачить общество, водить его, неискушённое, за нос».
К советской академической науке, увы, это относилось в максимальной степени. Она к концу героического советского периода с его общегосударственной собственностью и распределительной командно-административной системой хозяйствования - и это было негласное мнение большинства порядочных столичных учёных самого высокого ранга, - превратилась в посмешище, замаскированный интеллектуальный отстойник, очередную “вавилонскую башню” или столп кичения. И, одновременно, чрезвычайно доходное предприятие или выгодную кормушку для нечистоплотных ловких людей, отпрысков богатых и знатных родителей. Которые, пробравшись в Академию всеми правдами и неправдами и крепко обосновавшись там, только и делали, что “проедали” богатейшие сталинские запасы за умопомрачительные заработки. Сиречь: бессовестно переливали из пустого в порожнее много лет, пилили гнилые опилки прошлого, пользуясь тем, что это невозможно проверить… А то и вовсе раскручивали и поднимали на щит какие-то совершенно уж дикие и фантастические проекты наподобие ТОКАМАКа с его много-миллиардными капиталовложениями. И при этом, конечно же, думали не об истине, не о пользе стране, а о собственном пропитании и кошельке, о собственной исключительной значимости.
Там ежегодно и ежемесячно защищались сотни абсолютно пустых и никчёмных диссертаций, кандидатских и докторских, с такими, например, характерными в плане идиотизма и цинизма названиями: «Об одном свойстве одного решения одного дифференциального уравнения». Поставленные на поток, в большинстве своём они были никому не нужны, кроме самих авторов и их руководителей, и ничего в себе не несли. Абсолютно! Только убытки государству, только расходы и новое число выскочек-дармоедов в учёных мантиях. А ведь помимо убыточных и пустых диссертаций
