утра мы с ним разговаривали лишь о делах и оба чувствовали напряженность. Звонка все не было, хотя самолет приземлился еще двадцать минут назад. По телефону справочной аэропорта мне сообщили, что рейс прибыл по расписанию. Меня удивляло, что ни Додик, ни Кирилл, не позвонили до сих пор сами. Я набрала номер мужа в надежде, что ему уже включили роуминг. Мне ответили по-английски:
-Кто вам нужен?
Я напряженно улыбнулась, представив нашу встречу, и сказала:
-Кирилл, что за шутки? Где вы, почему так долго?
Но голос произнес опять по-английски:
-Владелец трубки госпитализирован. К сожалению, больше ничего не могу вам сообщить, звоните в службу охраны аэропорта.
Джефу я передала эту новость как робот, находясь в состоянии полной оглушенности. Мне что-то говорили, меня куда-то везли и объясняли, как себя вести. Я понимала слова, но не воспринимала их, словно слышала детскую считалку: в самолете Кирилл, помогая охранникам и стюартам, нейтрализовал террориста, но получил ранение, и его прямо из зала прилета увезли в клинику.
Я все время мерзла, несмотря на теплую погоду. В сквере перед медицинским центром, куда мы приехали с Джефом, буйно цвели какие-то кусты. Я видела нежные венчики цветов, и перед глазами у меня плыли такие же розовые пятна. Они уходили в пространство странными радужными кругами, словно отблески зари на поверхности воды,– как там Бабушка и Озеро воспоминаний?
Додик уверял меня, что Кириллу ничто не угрожает, но я билась в истерике:
-Почему мне не покажут его? Где он? В нейро-отделении? Почему – в нейро?!
Впервые я находилась в состоянии неуправляемого животного ужаса. Додик держал меня, а Джеф требовал объяснений у персонала. Ему сказали, что Кирилл без сознания, была остановка сердца, и врачи просят разрешения на срочную операцию. В состоянии шока я практически ничего не соображала, хотя какая-то часть мозга все время оставалась ясной и даже спокойной, впрочем, совершенно отстраненной от тела, подчиненного сейчас неуправляемой лавине болевых и нервных импульсов, проходящих ударами тока по моим членам. Додик все усаживал меня, а я вскакивала и кидалась бежать: мне казалось, что нужно куда-то успеть. Но только в час ночи мне разрешили взглянуть на мужа.
Кирилл спал после наркоза, лицо его было совершенно бескровно, он даже не очень на себя походил, только родинка над верхней губой – та самая, которую я так любила – загипнотизировала меня. Тело мое напряглось как пружина, и к своему ужасу я почувствовала сладостное пульсирующее ощущение где-то глубоко в чреслах. "Боже, ты извращенка! О чем ты думаешь? Ведь всё ужасно, он без сознания и может умереть в любую минуту, а ты как последняя тварь снова превращаешься в животное",- думала я и рыдала, но ничего не могла с собой сделать: страх потерять Кирилла сливался в моем сознании с извращенным наслаждением от эротических фантазий, связанных с ним.
Оперировавший врач сказал, что жизни Кирилла ничто не угрожает, однако необходима, по крайней мере, еще одна сложная операция. Между тем все средства, гарантированные страховкой Кирилла при въезде в страну, были истрачены на экстренную помощь. Кроме того, нас предупредили, что каждый день нахождения в клинике выливается в приличную сумму. Джеф помчался в аэропорт, но оттуда его направили в службу безопасности, где заявили, что деньги за содействие будут выплачены только после того, как клиника выставит счет и укажет объем помощи, связанной конкретно с ранением. И случись у Кирилла, к примеру, аппендицит, платить за лечение должен был он сам или его страховая компания.
Утром медсестра снова позволила мне пройти к нему.
-Все будет хорошо, дорогой, все будет хорошо,- твердила я и прижимала его бессильную руку к своей щеке,- я буду с тобой все время и никуда не уйду. Твой отец найдет деньги на вторую операцию, а может, она и вовсе не понадобится.
Глаза Кирилла напряженно следили за мной, отчего сердце мое мучительно сжималось, я еле сдерживалась, чтобы не зарыдать. Однако он быстро устал, и друзья уговорили меня поехать домой.
Вечером перезвонил свекор, я рассказала ему, как выглядит его сын, и с тайным ужасом назвала сумму, необходимую для операции. Лев Иванович примолк на секунду, а потом глухо произнес:
-Будем молить бога, чтобы она не потребовалась.
Потом он говорил, чтобы я держалась, сообщала им о каждой мелочи и не забывала о собственном здоровье. А на прямой вопрос о деньгах ответил, что постарается любым способом найти их. Но в голосе его я не услышала твердости и совершенно растерялась, ведь всегда считала его финансовое положение более устойчивым. Видно, за то время, что мы с Кириллом пребывали в разлуке, бизнес его отца несколько пошатнулся.
Через неделю выяснилось, что операция требуется настоятельно, мои родители прислали пятьдесят тысяч евро, а отец Кирилла не мог пока сказать ничего определенного. Он пополнил карточный счет Кирилла, но эти деньги ушли на медобслуживание в стационаре, а основную сумму все никак не удавалось собрать.
В отчаянии я пришла к Джефу после клиники, где провела весь день. Он слушал и смотрел на меня, подернутый какой-то пеленой, а потом произнес глухим голосом:
-Тебе нужны деньги? Ты знаешь, что я хочу взамен,- и сгреб рукой мои волосы, опрокинув меня на спину. Но я не удивилась, ведь мне были известны его желания. Пытаясь приподняться, я торопливо обещала исполнять любые его фантазии, но он алчно меня раздевал и говорил:
-Нет, я хочу видеть, что тебе хорошо. Сколько необходимо денег? Я найду их для тебя. Но потом он уедет?
-Все что пожелаешь, только найди деньги!
-Не волнуйся – через три дня, максимум через пять. У меня имеются связи, я знаю кое-кого в одном влиятельном благотворительном фонде.
Я лежала безвольно, как кукла, но он был требователен:
-Мне нужно, чтобы ты сама хотела меня.
В испуге я бросилась нелепо обнимать его за плечи и шею:
-Конечно, конечно, сейчас… только расслаблюсь. Давай выпьем вина… Я давно не была с мужчиной.
Не было ничего, кроме его движений, приносящих мне дискомфорт, но я старалась имитировать удовольствие, хотя почти забыла, что всегда испытывала с Кириллом, как вела себя – стонала или извивалась? Помнила только, что не могла обходиться без него ни дня. Сейчас я лежала как деревянная, не ощущая ни боли, ни блаженства, далекая от стыда и иных чувств, кроме острого желания узнать, как и где Джеф сможет раздобыть эти чертовы деньги. Когда он уже был близок к финалу и схватил меня жестче сильными пальцами за мякоть бедер, нечто напоминающее спазмы непроизвольно прошло по моим чреслам, и, почувствовав это, Джеф победно глянул мне в глаза:
-Тебе было хорошо, я знаю.
-Да, дорогой, ты фантастический любовник.
Несколько дней он просто истязал меня своей любовью, и я прилежно изображала чувственность и наслаждения.
-Твой муж обязательно поправится, я искренне желаю ему здоровья и счастья. Но давай поженимся, а он пусть уедет. Тебе ведь хорошо со мной,- уговаривал он меня все настойчивей.
-Джеф,- тянула я волынку,- ты совсем меня не знаешь – вздорную, глупую, эгоистичную.
-Я без памяти люблю тебя и на все готов. Разве тебе не нравится здесь? Я не беден, у меня есть лаборатория, положение в научных кругах, мы с тобой будем работать, мы уже многого добились. А он вряд ли понимает, как невероятно ты талантлива. Только я способен в полной мере оценить это.
-Не торопи меня. Для такого решения нужно созреть,- безвольно отвечала я.
В лаборатории все искренне радовались тому, что Джеф так быстро нашел деньги. Один Додик упорно молчал и отводил глаза, а дома прижал меня в угол и устроил допрос:
-Где ты была всю неделю? С ним? Я убью его.
-Убей лучше меня, он лишь орудие моего заслуженного наказания.
-Ты ни в чем не виновата! А с его стороны подло пользоваться твоим безвыходным положением!
Но, промучив меня полночи разговорами, друг мой странно успокоился и наутро в лаборатории вел себя абсолютно как раньше, по крайней мере, с Джефом общался вполне дружески.
Кирилла стали готовить к операции, и меня пустили к нему на несколько минут. Он лежал на функциональной кровати чрезвычайно бледный, но после бритья открылась его неотразимая родинка над губой, которая наравне с непостижимо черными его глазами заставила меня задрожать от болезненного волнения.
-Иди сюда,- прошептал он, и я приблизилась, как могла близко.
-Расстегни свои джинсы,- послышались его слова, и трясущимися руками я расстегнула молнию. Он погладил мой живот и стал спускаться ниже.
-Ты сошел с ума, за тобой сейчас приедут…- лепетала я, не узнавая своего голоса.
-Ничего, мы успеем,- улыбнулся он, и рука его скользнула мне между ног, слабо сжимая все, что встречалось ей на пути, и продолжая настойчивое движение, пока его пальцы вдруг не попали во влажную ложбинку, вынудив меня вскрикнуть, настолько острым оказалось ощущение, мгновенно ввергнувшее меня в состояние чувственного напряжения и жажды, сходной с младенческим слепым поиском материнского соска.
Меня давно не посещало подобное возбуждение, желания мои долгое время беспробудно спали, но он одним прикосновением разбудил во мне женское, смутное, животное существо. Тело мое трепетало, и я вдруг поняла, что помогаю Кириллу: бесстыдно двигаю бедрами и ритмично сжимаю его руку между ног. Дыхание мое сбилось, и по телу пробегали сладостные пульсации. Я вполне осознавала, что испытываю яркий оргазм, а когда открыла глаза, увидела во взгляде мужа такую обращенную ко мне нежность, что слезы брызнули у меня из глаз.
-Тебе было хорошо, малышка?- прошептал он. В ответ я покрывала поцелуями любимые глаза, лоб, щеки, но в палату уже входили медсестры, чтобы увезти его в операционную. Я никак не могла оторваться от мужа и бежала рядом с каталкой, лишь на секунду отвлеклась, застегиваясь. В этот момент его закатили в лифт, и я только успела крикнуть ему вслед:
-Я люблю только тебя одного!..
Доктор долго не отвечал на мое последнее письмо, и я испугалась, поскольку уже привыкла ощущать его незримую поддержку. Хотелось пожаловаться Ягуару, ведь это он "подсунул" мне его, но наконец-то письмо пришло. Доктор просто уезжал, но как мог он оставить меня – даже ненадолго! Выходит, его виртуальное присутствие сделалось необходимостью для меня, и эта мысль засела в голове болезненной занозой – в ней было что-то тревожащее, какая-то опасность.
Меня тянуло домой, в Москву, а вернее, на дачу, к Бабушке и Озеру. Непонятно почему, синяя гладь ассоциировалась в моем мозгу с академической тишиной университетского читального зала, с его шорохами и бесшумной поступью служителей.
Америка не принесла мне истинного удовлетворения от работы, а вот несчастий обрушила на мою голову целый ворох, помимо прочего открыв бесплодность усилий в борьбе с собой. Моя душа была опустошена – заслуженным наказанием за глупость и строптивость, но, прежде всего, за предательство. Когда-то доктор убеждал меня, что я имею полное право на самореализацию в любой из выбранных моим разумом сфер. Вот только сейчас мне было понятно, что помимо прав есть вещи и поважнее…
***18
Максу пришлось взять на себя хлопоты по похоронам Терентия, хотя ему
