Анамнезис2

объятия словно погружали меня в сильно газированную минеральную воду, где пузырьки газа, взрываясь на моей коже, обостряли все чувства до крайности. Во мне сжималась и разжималась капризная неуправляемая пружина, приводящая в действие все центры удовольствия и заставляющая почти терять сознание. Я хватала воздух ртом, дыхание мое то и дело сбивалось, а глаза видели все через какую-то мутную пелену, но хотелось длить и длить эту пытку.
-Ты, наверное, голодна,- услышала я голос мужа как в тумане.
-До дома далеко, да и в пробках еще постоим, но я знаю тут по пути один vip-ресторанчик, где можно снять отдельный номер. Думаю, тебя нельзя больше мучить.
Мы поехали, и он спросил:
-Как прошел симпозиум? Как твой француз?
Я взглянула на него диким взглядом, он рассмеялся и прибавил газу.
-Ладно, ладно. Я знал, что ты не будешь с ним спать. Сейчас тебя накормлю.
    Ресторанчик действительно оказался очень милым, поскольку гостям здесь позволяли уединяться в отдельных кабинетах. Это было очень кстати, ведь зажатая во мне спираль тут же начала раскручиваться, и я нетерпеливо двигала бедрами, держась за что-то, лежа грудью прямо на столе, так как сил стоять у меня не было. Муж что-то делал, как-то ласкал меня – понять я ничего не могла, лишь ощущала, как неумолимая пружина задевает самые чувствительные участки в моем организме. Внутри меня начинали трепетать какие-то зоны: сначала по ходу его прикосновений, а через короткое время уже все разом, в унисон, сливаясь в один чувственный орган. Если бы Кирилл прекратил свои толчки, я, наверное, сошла бы с ума. Но он продолжал и продолжал, подключая еще спящие, самые дальние уголки моего существа к этому трепету, который, произведя свою работу, в итоге обездвижил меня, лишил воздуха, сознания и самой жизни.
    Очнулась я на маленьком диванчике. Кирилл сидел передо мной на корточках и смачивал мне виски влажной салфеткой:
-Господи, у тебя от голода обморок.
Я слабо улыбнулась:
-Только непонятно – от какого, вернее всего, сексуального.
-Тебя нельзя надолго отпускать,- усмехнулся он, а нам тем временем принесли еду, и я с удовольствием на нее набросилась. Все тело мое словно освободилось, налилось бодростью, какой-то радостью, мне хотелось смеяться и петь. Я восторженно рассказывала мужу о поездке и впервые ощущала его непритворное внимание к тому, что увлекало мой ум.
    Интересные сообщения, звучавшие на симпозиуме, оглушили меня новыми догадками и перенаправили все мои мысли. И теперь мне хотелось донести до Кирилла все тонкости их кружения вокруг главного ядра моих неосознанных поисков.
    Я искала некую основу, на базе которой можно было бы выстроить свою модель человеческого мыслительного аппарата. Особо интересовали меня в этом смысле аналоги нейронных сетей. Многие из них были доведены разработчиками почти до совершенства и функционировали даже при условии неполной информации об окружающей среде, наделяя машину вполне человеческой способностью отвечать на вопросы не только "да" и "нет", но и "точно не знаю, скорее – да, чем нет".
    Меня привлекал широко используемый имитационный подход, в основе которого лежит моделирование способности человека копировать то, что делают другие, не вдаваясь в подробности, зачем это нужно. Я вообще остро интересовалась этим качеством у людей. Особенно данное свойство присутствует у детей, правда, от них я была отделена пеленой равнодушия, настолько эти существа казались мне чужеродными в той жизни, которую мозг мой связывал лишь с Кириллом и наслаждениями любви. Ни с кем делить его я не собиралась, поэтому дети воспринимались мной несколько враждебно. Зато я очень любила чистое "детское" сознание у себя и Додика, поскольку именно оно частенько приводило нас в состояния, когда возникают "наивные" вопросы, важные для любого исследователя.
    Кирилл одинаково внимательно слушал все, что я говорила ему. Было ясно, что он гордится мною и принимает мои мысли так же, как и мою плоть. Раньше я ощущала некую непробиваемую стену в этом вопросе между нами: он словно не желал понимать, что я не просто его "девочка", что мой мозг увлекают иные сферы, и властно подавлял все мои движения силой чувственного притяжения. Но сейчас все изменилось.
    Занимаясь созданием своей фирмы, он пропадал в комиссии по ценным бумагам и на фондовой бирже, а меня прочил руководить компьютерной службой, из чего следовало, что Сан-Франциско светит мне нескоро. Но после всего произошедшего я благодарила судьбу за милосердное к себе отношение и готова была выполнить любое желание мужа, хотя все свободное время посвящала нашей с Додиком и Джефом теме.
    В этом мне очень помогал Ягуар. Он имел множество оригинальных идей, хотя никогда серьезно их не прорабатывал. Щедро отдавая их мне, он просил лишь об искренности в эмоциональном плане. Я пыталась убеждать своего виртуального друга не быть столь расточительным и даже заручилась обещанием Джефа включить Ягуара в проект, дабы в будущем щедро вознаградить его за участие в нашей работе. Правда, Джеф задал мне резонный вопрос, как в действительности зовут Ягуара, что привело меня в некоторое замешательство, ведь хотя я вполне могла бы "вытащить" из сети его паспортные данные, однако ничего кроме имени Ягуар не желала знать – из страха разрушить его прекрасный образ в своей душе.
    Между тем домашняя жизнь быстро наскучила мне, а вместе с ней и подруги со своим щебетом и легковесными интересами. Я равнодушно слушала о косметических салонах, плацентарных масках, шейпинг-клубах, диетах, модных нарядах. Катерина пребывала в очередном романе, а без нее посещать выставки, концерты и увеселительные заведения мне не слишком хотелось, Кириллу же недоставало на это времени. Единственное, чем он баловал меня, так это поздними ужинами в ресторане. Жизнь с ним казалась моим подругам и приятельницам несбыточной сказкой, а я ощущала себя связанной по рукам и ногам. С утра он отвозил меня на теннис или в бассейн, но дома без него я невыносимо скучала, и только разговор с ним мог уничтожить мою скуку. Я беспрестанно звонила ему, отвлекая от дел, и получала извращенное удовольствие от его терпеливого сюсюканья со мной через блютуз-гарнитуру. Порой я слышала в трубку его деловые переговоры: он постоянно решал текущие неотложные вопросы по договорам с пассивными и активными, частными и корпоративными инвесторами. Юристы и менеджеры Кирилла на первых порах не могли без него шагу ступить, и он бывал резок с ними, но уже через секунду обращался ко мне с нежными словами, в очередной раз лишая меня всякой надежды вырваться из его плена.   
    Зимой мы решили съездить на швейцарский курорт, где Кирилл должен был пройти повторный курс восстановительного лечения. Ему хотелось встретиться со своим другом, который в это время работал в горах по контракту в местной горноспасательной службе. Фирма Кирилла к тому времени функционировала достаточно уверенно, так что он спокойно на время оставил дела и в этой поездке разнежил меня окончательно, задаривая милыми подарками и зацеловывая чуть не до обморока. Нам удалось покататься на горных лыжах, разок мы хорошенько напились со спасателями, но в основном муж получал процедуры, и мы подолгу гуляли в горах, наблюдая красоты природы.
    Обычно он слушал меня и лишь изредка что-нибудь рассказывал сам, но так, что я замолкала с открытым от изумления ртом. Сюжеты этих рассказов сами по себе не были странными или необычными, однако взгляд Кирилла на события неизменно оказывался особенным.  Более всего поражала меня цельность его натуры, а также какая-то страстная жертвенность, готовность отдать мне лучший кусок, обеспечить самое мягкое и теплое место, принести максимум возможных удовольствий, обнять, согреть, приласкать – при отсутствии какого-либо эгоизма. Все говорило о его ясном и зрелом разуме, в отличие от моего мятущегося неустойчивого сознания.
    О моих изменах знал только Додик, я не посвятила в них даже Катю, ибо боялась осуждения своей прямолинейной подруги. Да и как могла я рассказывать кому-то о таком позоре – о своей похотливой, предательской сущности? Для моих знакомых была открыта только информация о дорогих подарках, сделанных мне мужем, о развлечениях и поездках, которые он мне устраивал. В компаниях, где мы бывали с Кириллом вместе, он никогда не привязывал меня к себе, и я вечно болталась где-то в стороне, но мне требовалось ощущать его взгляд, следящий за мной украдкой. Муж неизменно оказывался рядом в самый необходимый момент, и тут же вся моя нервозность улетучивалась. Я могла точно определить его близкое присутствие, даже если он стоял у меня за спиной на расстоянии нескольких шагов. Избегая обниматься на публике, мы могли потерять над собой контроль и заняться любовью в самых порой совершенно неудобных для этого местах, стоило нам хоть на мгновенье уединиться. Пьяная и сытая как кошка, облизнувшись, отправлялась я после этого снова веселиться с друзьями как ни в чем ни бывало.
    Иногда обволакивающее облако его любви казалось мне испытанием – я с ужасом думала, что может случиться, если он охладеет ко мне? Ведь я не смогу жить: и в этом будет величайшая кара за все мои измены и предательства, за мой жуткий эгоизм в нашей с ним жизни. Но на вопрос, не разлюбит ли он меня, Кирилл отвечал:
-Ты единственная женщина моей жизни. Другой просто не может быть.
-Ну, а вдруг?- настаивала я.
-Никаких вдруг!
-Но если тебе понравится другая, а я наскучу?
-Это невозможно.
-Почему?- не унималась я.
-Ты для меня – единственная и навсегда, что бы ни случилось.
Эти слова требовались мне, уверенный голос мужа, его любящий взгляд и поведение, сплошь состоявшее из заботы обо мне – все усмиряло инфантильные протесты моего сознания. Я стойко отказывалась от стремления вырваться из этих сетей и однажды решилась на самую великую жертву – спросила:
-Может быть мне родить? Хотя не могу представить, что кроме тебя мне придется любить еще хоть кого-то.
Он засмеялся и стал меня целовать:
-Хорошо, хорошо, отложим это на-потом, ты еще слишком молода.
Но как бы ни желала я вознаградить его за любовь, отношение к детям оставалось у меня сложным: я не испытывала ни желания иметь их, ни нежности при мысли об этих коротконогих монстрах, ведь себя маленькую вспоминала вовсе не как ребенка.
    Каждое лето меня возили на юг к бабушке Зое, матери моего отца. Она жила в большом старом доме одна, а летом хлебосольно принимала родственников, которых набиралось немало. Помнится, дом бабушки окружал роскошный сад. Пару раз мама привозила меня в период цветения, чтобы окунуть в благоуханное бело-розовое облако, и оно действительно оставило в моей памяти странные ощущения парения.
    В саду росло много деревьев, но возле самого забора, в узком проходе между ним и домом царила раскидистая очень старая вишня. Весной ее цветущие ветви свешивалась в открытое окно, за что бабушка в своем романтизме не хотела их обрезать, а к зиме окно закрывали ставнями, чтобы защитить стекло от выдавливания.
    Этот сорт вишни был необыкновенным – сладким, с кислинкой, необычного привкуса и