Полководец князь Воротынский

усилилось и стало соперничать с Тверью в получении  ханского ярлыка на великое княжение Владимирское. Там-то меж этими великими княжествами и лилась обильно русская кровь.  Иоанн IV  своим Указом о земельном уложении стал последним великим князем, кто окончательно припахал удельные княжества в общую государственную пашню. И стыдно не увидеть эти усилия государя. Теперь Воротынский правильно оценил этот последний шаг в труднейшем собирании земель и начало державного царствования русских правителей и корил себя за близорукость тогдашнего взгляда на действительность.
«Так стоило ли грубить государю, брать грех на душу? Паче пристало винить самого себя, а грех замаливать!»
В таком хмуром настроении князь прикидывал свои будущие шаги, по сути, в новом жизнеустройстве после опалы. Дел было множество. Беспокоило состояние удела. Оттуда он будет кормить себя, обветшалую семью и двор. Как ведется хозяйство без его глаза? Слышно больно оскудел Новосиль, без государевой казны не поднять. Придется бить челом и просить ссуду. Бывший его человек Ивашка Козлов в хозяйственных делах зело успешный, убоялся опалы княжеской, бежал в Литву.  Ему замену достойную подыскать. Словом, досмотреть надобно бы все самому. Вернуть в прежнее русло жизнь семьи, поселить в столичном запустевшем доме, использовать свою казну, сбереженную на черный день. И, не мешкая слишком, отбыть к войску в Тулу. Виделось князю, что прикован он будет к делам государственным, особенно военным, ибо мало осталось у государя мужей крепких разумом, опытом богатых и славой бранной овеянных. Стало быть,  мужей первостепенных, самостоятельных и решительных в делах. Закаленный смолоду в невзгодах князь с жадностью голодного медведя после многолетней спячки деятельно взялся за навалившиеся дела.

                                              6.

Вновь обретя прежнее положение  при дворе, получив назад свою вотчину, хоть и урезанную, Михаил Иванович озадачился первостепенным делом. Настало время написать духовную грамоту-завещание и распорядиться богатством предков своих в пользу наследников. Дело это ответственное, щепетильное, хотя и обдуманное. Об этом князь думал все время с того дня, когда царь вернул ему южную часть вотчины. Надо спешить. Как пойдет жизнь дальше только Богу известно, неровен час в стычке с татарами можно и живота лишиться. Беспокоит  возможный гнев государя за какое-нибудь неосторожное слово? Рядом со смертью ходит.
В хлопотах полкоустроительства в обороне юга, в поездках на свою вотчину, отчасти захиревшую без прежнего хозяина, особенно Новосиль, ушло несколько месяцев, и князь никак не мог выкроить свободных дней, чтобы заняться своей духовной. В начале июня он был призван царем для переговоров с послами Сигизмунда-Августа. Его посланцы повели речь о перемирии в Ливонской войне. В честь послов государь дал богатый в русских традициях пир. Рядом с царем  сидели его  опричные сподвижники в парчовых кафтанах с самоцветными перстнями на пальцах, в шапках брызгающих огнем алмазов. На шелковых перевязях расшитых травами с крапинами жемчуга висели кривые сабли, усыпанные камнями. За какие заслуги перед государем    и народом успели  обрести такие наряды,  на которые можно накормить и одеть весь нищий люд Москвы? 
Дальше сидели  первостепенные бояре Иван Бельский, Иван Мстиславский,  Михаил Воротынский и другие родовитые степенные князья и бояре, коих знатность и богатство не вызывало сомнений и кривотолков. От литовской стороны, не уступая роскошью в одежде, дорогом оружии присутствовали послы Ходкевич, Тишкевич, писарь Гарабурда. На пиру произносились обоюдные здравицы в честь правителей. Меда крепкие лились рекой, столы ломились от снеди. Пили из огромных серебряных кубков, моча усы и бороды, ели много и жирно. Скалили в довольстве зубастые рты. Сам государь пил умеренно, а ел много.
Гремела музыка. На круг выходили плясуны, забавляя подвыпивших послов, выдергивая их изза стола для разминки. Плясали и сами хозяева, больше опричники. Иные валились с ног. Их оттаскивали куда-нибудь в угол, окатывали для потехи водой. Одуревшие, с глазами на выкате, те шли назад на свои места под смех хмельного застолья.
На пьяные выходки опричников родовитые Рюриковичи и Гедиминовичи в ответ только покряхтывали, пряча гнев  в глазах под кустистыми бровями, в сердцах осушали кубки. Утыкались носами в блюдо с закусками, шумно ели. Бодрый и веселый государь, восседая выше всех, замечал и запоминал все.
Как водится, бражное застолье вопросов не решает,  переговоры  были отнесены на середину июня. Они начались в Столовой избе. В присутствии государя и литовских послов бояре решали, принять ли предлагаемый мир с польско-литовским королем или нет? На правах первых лиц сидела все та же боярская троица. Государь не хотел терять наметившийся успех в войне с вечным западным противником, что расслся на исконных русских землях бывшей Киевской Руси. И переговоры зашли в  тупик.
Иоанну требовалась поддержка Земского собора для нового натиска на соседей,  познавших силу его пушек и полков. С 28 по 2 июля того же года в столице прошел Земский собор. На нем присутствовало более четверти тысячи бояр и дворян. Собор в угоду царю решил  продолжать Ливонскую войну. Из семнадцати родовитых бояр подписавших приговор, князь Воротынский упомянут девятым. Доподлинно неведомо, оставил ли на документе свой автограф  Михаил Иванович, но известно его мнение о Ливонской войне еще со времен правительства Алексея Адашева. Воротынский очень сдержанно относился к ней, как дальновидный стратег полагал, что война на два фронта, с реальной угрозой  Крыма и Оттоманской Порты, будет непосильной ношей для возрожденного государства. Опытный и искусный воевода склонен прежде обезопасить южные рубежи, навсегда покончить с набегами крымских и ногайских орд и лишь тогда грозить западным соседям.
Дебаты с послами в Москве, близость князей-соратников позволяли Михаилу Ивановичу заняться устройством личных дел. Да и грешно было не воспользоваться случаем. Предстояло  выполнить свой долг перед семьей, написать завещание, подвести  итог своей жизни.  Обычно  он брался за все основательно, как пахарь собирается почать свою ниву,  кормиться с нее весь год, разложив свои богатства по сусекам. А сусеки у князя – его семья. И так ему надобно разместить свои земли, города, села и деревни, леса и реки, чтобы корни его, прежде всего – сын князь Иван и тот, кто родится после его смерти, стояли на ногах крепко и продолжили  род. Предстояло избрать для себя душеприказчиков, родовитых и авторитетных людей. Воротынский позвал к столу  князя Ивана Федоровича Мстиславского – второго человека в  Боярской думе, в коей сам  был третьим, да боярина Никиту Романовича Юрьева. Торжественность обстановки подчеркивало присутствие знатных свидетелей – это князья-братья Андрей и Борис Палецкие, боярин Иван Петрович Новосильцев, да духовный отец введенский поп Тит с Псковской улицы.
Июль уж  накатывал жаром  с проливными дождями, уж земля дарила обильные плоды крестьянского труда на княжеский стол редис да репу, огурец да лук, клубнику да маслята, суля тучный урожай с нив. Початы и первые борти медовые, прямо с сотами золотистыми. Все, казалось, подчеркивало налаженную жизнь  с  малыми радостями и благодатным настроем на  будущее. В светлой летней гостиной Михаил Иванович отвесил поклон приглашенным, собрался с мыслями и стал диктовать духовную своему человеку Яковцу Котелкину.
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Я, раб божий многогрешный князь Михаил Иванович Воротынский, пишу сию духовную своим целым умом и разумом…»
На свои  долги и заемщиков у князя была составлена память. И по ней в первую очередь, если сам не успеет, завешал сыну Ивану эти долги выплатить,  а также взять деньги у того, кто ему задолжал. Заострял внимание он на том, что если кто-то из его кредиторов окажется умершим, то тогда все вернуть его родственникам, но если же  в течение трех лет платить будет некому, то долг этот раздать нищим.
Князь прервал диктовку, задумался о составленной памяти. Все ли в ней вписано, не пострадает ли  честь его от забытого ненароком. Жизнь прожита бурная, все в ней было и радости, и печали. Сам во многом помогал людям, и ему одалживали казну, не всегда удавалось в книгу долги вписать,  больше на слове честном держится, на слове твердом и порушить его никто не смел. Будто все помянул, ну, а коли нет, то быть по сему: 
«А если случится, что я у кого что взял, а в памяти написать забыл, и при этом кто что за мною свое скажет, то тогда сыну моему им  заплатить.
Часть нашей вотчинки прародителей, которую государь пожаловал мне после опалы и была у меня – город Одоев, на Черни острог в Одоевском же уезде да город Новосиль – все  эти города с посадами и со всеми уездами, с селами и с деревнями, со всеми землями, лесами и с всякими доходами я передаю сыну моему Ивану».
Щедро наделял в случае своей смерти Михаил Иванович жену Степаниду. Он отписывал  ей  села с деревеньками, дворы и все то, что к ним относится. Однако главным лицом в семье после него самого оставался наследник князь Иван. Потому ему держать в руках  нажитое прародителями и следует запись: «После ее (матери) смерти  те села, деревни и дворы на посаде должны перейти к сыну моему Ивану».
Ни словом, ни намеком не упрекает князь в своей духовной государя за опалу, но взывает к его милости. Из монолога ясно, что их изначальная вотчина город Перемышль с уездом да треть Воротынского уезда  были за тремя братьями.  Третью часть старший брат Владимир отписал своей жене княгине Марье, но в случае ее смерти, поскольку она бездетная,  все переходит  ему, да князю Александру.    Но и князь Александр тоже умер. Теперь эти города  и земли должны перейти в собственность князя Михаила. «По греху по нашему государь на нас опалу положил,  город Перемышль да треть Воротынскую у нас забрал. Но, может, государь милость покажет и все отдаст обратно. Если отдаст, то тогда я завещаю город Перемышль да треть Воротынска со всем уездом сыну моему Ивану. С той вотчины сыну моему душу мою поминать и матери своей приданое заплатить четыреста рублей, что я за нее взял да истратил. Матери же своей дать надел в четыреста рублей, а сестре своей Аграфене дать в приданое шестьсот рублей».
Потеряв своих братьев, Михаил Иванович словно осиротел. Теперь его род держится на нем самом и его сыне Иване. Братья Владимир и Александр не оставили сыновей наследников. У Александра лишь одна единственная дочь Анастасия. Михаил Иванович постоянно думает о продолжении рода. Случись непоправимая беда с ним самим, а тем паче с княжичем, род грозил пресечься. Сам князь  был в доброй силе, еще способен на деторождение, но  вот жена его скудна. В иных семьях что ни год – так новый младенец. Не всех удается вырастить, многих прибирает Бог в разные лета, больше в младенчестве, но у тех надежда есть на появление крепыша. Признаться и у него есть надежда, жена молода. Кабы он меньше  в разъездах бывал, а больше дома… Однако и того не мало. Семья почти все зимние месяцы бывала при нем. Опять же