границ. Мудрость князя глаголила о том, что семья – это новое состояние человека. Это всегда наполненный кубок: в счастье – вином, в распрях – ядом. У него всегда первое. Счастливые родители благодарили Бога за этот дар, готовились к крещению младенца – к таинству приобщения к церкви. Надо было поспешать: скоро огласится царский призыв в береговое войско, и идти князю сначала на Коломну для смотра войск, затем растекаться с полками по росписи по берегу. Куда поставит его государь, не угадаешь. Ну, да где бы ни пришлось, а службу понесет исправно. Пока же семьей занят, младенцем. Надобно крестных подобрать достойных его рода. И крестного отца, и мать. Все будет, как подобает при семи обрядах, и пир, что называется на весь мир. Михаил Иванович вспоминает крестины княжича Ивана. Как забавно он пил крестильный сбитень, поданный ему бабкою. Сбитень, зело сдобренный хреном, перцем, солью и без того острый, что скулы сводит, так он нарочито на потеху публике отпил, морщась, да высыпал в оплату горсть серебра. Тогда иные были времена, сытые, казна от родовых земель поступала богатая, не скупясь, отпраздновали свершение таинства святого крещения первого своего наследника. И сейчас не поскупится, только бы рос младенец здоровым для укрепления славного рода князей Воротынских.
С торжественностью не меньшей чем прошли крестины Дмитрия, Михаил Иванович совершил новую припись в свою духовную грамоту:
«Раньше я отписал в духовной свою вотчину и свое имущество сыну своему Ивану. Но у меня родился сын Дмитрий! Теперь моя вотчина и мое имущество перейдут по сей духовной детям моим Ивану да Дмитрию. Если зайдет на меня смерть, а жена моя останется беременной и родит сына, то тогда моя вотчина и мое имущество переходят детям моим всем в надел. Долг мой платить им по жеребьям. А если жена моя родит дочь, то детям моим Ивану да Дмитрию, вскормив ее, выдать замуж и приданое им за нее дать.
Сию припись писал человек мой Яковец Котелкин в апреле 1569 года».
Год этот, оказался для князя Михаила весьма насыщенный не только событиями в его личной жизни, но и служебными. Он не роптал, а напряженно работал, укреплял в силу своего дарования власть царя и рубежи государства. В Москве активно участвовал в приеме и переговорах с литовским посольством. Вновь поднимался вопрос мира и размена пленных. Одновременно Воротынский командовал береговым передовым полком. К середине лета стали поступать вести о мелких набегах крымских татар, и Михаил Иванович был уряжен большим воеводой в Серпухове, ходил за Оку отражать врага. Осенью он участвует в приеме послов Швеции по вопросу вечного оборонительного союза.
11.
С весны тревожного семидесятого года, когда свежа в памяти зверская расправа опричников во главе с Иоанном над жителями тверской и новгородской землями, Воротынский с передовым полком стоял в Серпухове. Страшное злодеяние это явилось по существу кульминацией опричного террора, о чем мы расскажем подробнее ниже, чтобы понять причину поражения в мае 1571 года. Сейчас лишь скажем, что народ метко называл опричников кромешниками за их черные дела. Только в Новгороде и его окрестностях по ложному навету опричниками под водительством царя порублено, удушено, сожжено, утоплено в Волхове за январский и февральский разбой 1570 года до пятнадцати тысяч человек. Идя к Великому Новгороду карать его население за мнимую подготовку к отступу в Литву, опричники опустошили Клин, Городни, Тверь, Торжок. Били не только вельмож, бояр, дворян, но и всех подряд мужиков, жен и детей, громили и разоряли монастыри, вырезали пленных в острогах и тюрьмах.
Зная хорошо почву междоусобных войн, карательных походов золотоордынских ханов и их масштабы, Михаил Иванович не находил столь жестокого повода к расправе царя со своим народом, содрогался от чудовищного злодеяния, в душе осуждал Иоанна, но как и остальная знать вынужден был молчать, старался нести службу как к тому обязывала его честь. Он ходил с полком в Коломну и снова возвращался в Серпухов. Проверял надежность старых засек, ставил рогатки, строил вторую линию. Воротынский хорошо знал, что государем готовится поход на Ревель, понимал свою ответственность за прочность границы на отведенном полку рубеже и был удивлен, когда получил известие, что царь с сыном Иваном и опричным войском движется в Серпухов.
Воеводе уже донесли, что из Путивля и Данкова государю приходят тревожные вести о многочисленном татарском войске, вторгшемся в пределы русской земли по Муравскому шляху. Разъезды видели облака пыли, обнаружили многочисленную сакму, слышали прыск и ржание лошадей. Наместник Путивля князь Петр Татев отправил в столицу сторожу Обрамку Алексеева, он сообщил, что видел крымских людей у Межи и Коломока. Орды водимые царевичами Магмет-Гиреем и Али-Гиреем приходили под Рязань, но узнав, что русские полки стоят на берегах Оки, устрашились и преследуемые ратью во главе с окольничим князем Дмитрием Хворостининым, ушли обратной дорогой.
Воротынский ждал Иоанна не без опаски. Настораживало неровное состояние духа государя. Он не любил деятельной самостоятельности воевод и снисходительно относился к распрям между ними в Ливонской войне. Распри не подрывали власть самодержца, а по его мнению, наоборот укрепляли, заставляли действовать воевод только по его указаниям. Они также давали повод обвинить князей в измене и незамедлительной расправе. В то же время инициатива полководцев снижалась, они не могли проявить свои качества в полной мере: смелость, решительность, мужество. Дух такого человека был некрепок, что в целом отрицательно отражалось на боевой готовности воинов, их усердия в ратных делах. Все это видел опытный и мудрый Воротынский, и всякий раз задавался вопросом: чего ожидать? Тем более в этом разбойном году.
Серпухов встретил въезд государя колокольным перезвоном. Воеводы, бояре и духовенство поднесли Иоанну хлеб и соль, творили молитвы за здравие. Стрельцы сгоняли с церковных площадей нищих и голодающих. Они шли из разоренных опричниками северных уделов в одиночку и семьями. С языков несчастных срывались проклятия в адрес самодержца, кромешников, жуткие подробности разбоя, пролитой крови, чему поначалу верилось с трудом. Число беженцев в поисках лучшей доли росло с каждым днем и услышанное подтверждалось. Люди цепенели от ужаса, затворялись в домах. Иные беженцы не задерживались в Серпухове, подавались на Дон в казаки. Другие находили временное пристанище в благодатном городе, часто посещаемого государем и милуемого им, как опорную крепость на подступах к столице, богатую хлебом, льном, прядильнями и выплавкой черного чугуна из местных руд, как и в Туле, растущим числом литейных дел мастеров, оружейников, что делали пищали и белое оружие. Ссориться царю с серпуховским и тульским людом было накладно. Он милостиво склонял перед ними главу свою.
Несмотря на то, что был конец мая, улицы Серпухова не прибраны от навоза и мусора. Правда, неприглядность эту скрывала буйная зелень в палисадах возле домов и церквей, а также вдоль крепостных стен дикорастущими кленами и липами. Чище и ухоженнее выглядел кремлевский холм на высоком мысу между левым берегом реки Нары при впадении в нее речки Серпейки. Белокаменный кремль, заложенный в юность Иоанна, опоясан высокими стенами с пятью башнями и тремя полубашнями. Государь, озабоченный движением крымцев к Окским пределам не видел никаких беспорядков, и, помолившись усердно, удалился с Воротынским, боярами, стрелецкой головой, Малютой Скуратовым, Борисом Годуновым, шурином Михаилом Темрюковичем Черкесским в палаты воеводы, что размещались в Серпуховском кремле.
Михаил Иванович упрежденный о приезде самодержца его передовыми вершниками пережил первое внезапно нахлынувшее на него безотчетное волнение, навеянное тверской и новгородской зимней расправой, теперь был спокоен и сдержан. В его осанистой поступи чувствовалась уверенность, но и примеченное наблюдательным Борисом Годуновым уважительное поклонение перед государем, не заискивание, как человека с носимой в душе виной. Однако зоркий глаз князя тоже заметил некоторую перемену в царе: его высокая фигура сутулилась, походная срядь старила его, борода стала длиннее, но густотой не отличалась, глаза излучали всем знакомую суровость и властность, но при этом лик его был утомлен. Поразило Воротынского отсутствие князя Афанасия Вяземского и обоих Басмановых. И это вновь взволновало. Знать не врет молва: в страшной опале бывшие первостепенные опричники, безжалостно брошены в пыточные.
«Упаси боже, от новой опалы, образумь государя нашего, нет у него врагов подлинных среди князей, бояр и воевод. Все животы свои положим за землю русскую, православную»,─ молился про себя князь, смелейший и неустрашимый ратник, пропуская вперед Иоанна и его людей в свою воеводскую. Она свободно вместила вошедших бесцеремонных людей.
Государь прошел к престолу, где обычно восседал князь-воевода в часы, когда собирались воинские люди для сообщений и решения дела. Опричники разместились на лавках, что тянулись вдоль стен. По бокам царя встали, как рынды первые доверенные лица красавец со спокойным бесстрастным лицом юный Борис Годунов и Малюта Скуратов с бешеным, поедающим взглядом князя и его воевод.
─ Вижу, князь, ты в походной сряде. Готов выступить супротив крымских хищников? Где ж они?
─ Передовой полк всеминутно готов отразить набег, государь. Только пока бить некого, доносят, царевичи повернули, не дойдя до Рязани, ушли той же сакмой.
─ Меня убоялись! А откуда узнали?─ подозрительно уставил взгляд на князя Иоанн.
─ Были малые сшибки под Рязанью и под Каширой, государь. Я тебе доносил, что окольничий Дмитрий Хворостинин и Федор Львов с опричным полком татар побили, языков похватали и полон освободили. Крымцы на своей шкуре испытали стойкость русского воина, они сюда идут за наживой, а не за смертью. Получили отпор и назад той же сакмой, чтобы доподлинно не узнать, сколько их приходило.
─ Какой силой шли?
─ Казаки-следопыты называют две-три тьмы.
─ Собаку-хана султан турецкий науськивает, хотя мы послали к нему умудренного Новосильцева. Посол поздравил Селима с воцарением на престол турецкий, высказал наше пожелание – мира и дружбы, большой торговли.
Воротынский был солидарен с гневом государя о турецком давлении на крымцев, о впадении в наши земли с целью воевать Астрахань.* Летом в 1569 году Касим паша без объявления войны с большим караваном судов, с тяжелыми пушками на борту, провизией поднялся по Дону до Большой излучины. С ним шла многотысячная турецкая и татарская конницы и янычары. Дойдя до Переволока паша взялся копать канал для прохода судов в Волгу, но ярмо этой затеи оказалось тяжелым и едва не сломало шею туркам. Тогда Касим велел тащить суда и пушки волоком. Но и сия ноша выпала из рук. Татары в помощи не усердствовали, а советовали возвратиться. Девлет-Гирей не хотел, чтобы древними татарскими улусами владели турки. Тут к паше прибежали астраханцы-единоверцы и сказали, что возле крепости
