веру народа в царскую святость. Мало кто видел в нем наместника Божьего и защитника, а скорее тирана и разорителя. К рукотворному урону людскому в царстве в эти два злосчастных года присовокупился неурожай от холодов летних и засухи. Сеять в разоренных землях сделалось некому, оставшиеся в живых крестьяне и дворяне снимались с обжитых мест и бежали в иные земли и грады для налаживания хозяйства и торговли. Повальный голод множил трупы тысячами, к тому же к голоду присовокупилась смертоносная язва.
На радость и ликование властителя Крыма Девлет-Гирея во дворец к нему стекались вести о смертоубийстве своих граждан опричной дружиной во главе с царем Иоанном. Молва доносила об опустошении Тверского великого княжества многолюдного и хлебородного, славного в севе льна и получения из него тканей, обильного скотом и дающего лошадей для ратных походов, но якобы замыслившего тайную измену. Хану доносили, что сего побоища не знали тверичи со времен Батыева, не сравнима и ужасна сия расправа и с местью хана Узбека свершившаяся почти два с половиной века назад, потому что русскую голову секла русская рука, грабила и жгла.
Девлет-Гирею не пристало наводить следствие и причину такого разорения княжества, он был обрадован уменьшением голов в царстве, а значит и московской рати. Но его мудрый мурза Дивей воскликнул:
─Иоанн безнаказанно избивает наших будущих данников. Нам негде будет брать большие полоны, а дань оскудеет!
Хан изумился такой тонкой мысли своего мурзы, обещая в скором будущем разбить русское войско и полонить самого царя, вернуть прежнее господство над Русью.
Чауша* приносили новые вести о карающем и опустошительном походе Иоанна в Великий Новгород, этого постоянного оплота русской земли. Хану не доносили подробностей, но называли убитыми многие тысячи людей всех сословий и рангов, жен и детей.
─ Новгород никогда не был у ног наших нукеров, но он всегда пополнял русские полки,─ весело говорил хан,─ пусть царь Иван выжигает город и посады, нам будет большая польза. Я награжу своих вестников, устрою пир в честь бескровной нашей победы и приглашу на пир московского посла.
─О, великий царь, наша радость может разгневать Ивана, он в гневе страшен и полетят новые головы с плеч его князей и бояр!─ поддержал хана Девей-мурза, остальные алпауты согласно закивали головами.─ Сам Аллах вложил в руки Ивана карающий меч.
─ Султан Селим, после неудачного похода на Астрахань, не решается направлять в русскую сторону своих пашей с войском, он побуждает нас воевать Русь и обещает укрепить войско янычарами с пищалями и пушками. Но мы не любим, когда нас поучают и будем сами искать сторонников в Польше и Литве, получать от них богатые подарки и воевать против царя Ивана,─ высказал свою волю хан.─ Мы передадим послу Нагому, что поминки царя Ивана с каждым годом скудеют, мы хотим с его земли полную дань, будем требовать в свои руки Казань и Астрахань. Если получим, тогда его земли оставим в покое. Пусть все улусы готовятся к набегу в начале мая. Сначала мы посмотрим насколько Иван крепок, узнаем его дороги и вперед Селима покорим Русь.
15.
Зима 1571 года заканчивалась, весенние ростепели уносили снега, сливали их в реки и озера, обнажая человеческие безобразия на улицах городов. Не оправившаяся от голода Москва выказывала заиндевевшие трупы нищих. Не торжествовали даже гробовщики, ибо безвестные трупы не нужны никому и за их погребение не возьмешь мзду. Хотя всякий труд оплаты своей достоин. Умерших стаскивали на окраины города за скудную похлебку такие же нищие. Иные трупы сжигали на кострах, иные бросали в реку, но больше закапывали в ямы за посадами. И не было видно пресечения мора от голода и язвы, только надеялись на милость Божью, молясь неустанно в церквах, да на будущий урожай, если не случится прошлогодних разоров от опричного войска, да татарского огня и полона. Будет ли кому сеять на обширной русской земле?
В апреле князь Воротынский, как и многие другие, был вызван к государю. Среди них Михаил Иванович увидел первостепенного боярина князя Ивана Бельского, князя Ивана Мстиславского. Иоанн был в гневе.
─Собака-царь крымский готовится впасть в наши земли с большим войском,─ сказал он воеводам,─ под начало войско свое отдает хитрому и коварному Дивей-мурзе, да и будет сам при деле, грозится покорить царство наше. Велю, не мешкая, собрать полки силою в пять десятков тысяч. Большой полк поведет главный воевода первостепенный боярин князь Бельский, да боярин Морозов, с правой руки встанут Мстиславский и Шереметев Меньшой, полк левой руки поведет Иван Петрович Шуйский да Иван Щербатой. Михаил Воротынский и Петр Татев возьмут передовой полк, а сторожевой полк отдаю под начало Ивану Андреевичу Шуйскому, да Ивану Плещееву. Опричную дружину держать в запасе. Велю выходить на берег и стоять прочно. Зелье для пищалей и огнестрельный наряд взять сполна.
Услышав такую роспись, князь Михаил Воротынский, померк лицом. Не доверил государь ему главное командование, хотя уже не раз и успешно возглавлял береговое войско, а после выстраданного им и написанного Устава о пограничной и сторожевой службе надеялся на свое верховенство на южной границе. Почему, чем не угодил опять государю, какие сомнения вызрели в его подозрительном уме? Повлияло семейное несчастье – сметь жены? Глупости. Царю ныне сострадания не ведомы. К росписи с претензиями не подступишься. Князь Иван Бельский – Гедиминович. По рангу не уступает. Умудрен в правительственных делах, но в воинском искусстве не сильно крепок. Всего дважды участвовал в военных походах. Первый раз ровно десять лет назад отражал татарский изгон, потом участвовал в Ливонской войне. Иоанн приблизил его, поставил первым боярином в думе. И он зажирел, сидя в палатах за государственными делами, утратил качества воеводы, как старый мерин теряет бодрую иноходь. Воротынский же, какой уж год обустраивает засечную линию по Оке. Кто больше сведущ в обороне, у кого прижилась дальняя разведка и сторожи, как не у него? Не ладное творит государь, назначая большим воеводой давно отошедшего от воинских забот боярина. Что ж, дела человека висят над ним гроздьями. Одни светлы его добрыми делами, другие черны от яда ошибок, сорвешь такой и обагришься своей кровью. Что-то вспомнился святой старец в рубище, обронивший загадочную фразу: «Будет тебе, князь, труд и ратная слава, но впадешь и в горечь!»
Труд уже был, князь понимал, что создал важнейший воинский документ, которым будут пользоваться потомки на многие лета. Впереди ратная слава? Больно не тот человек князь Иван Бельский, с кем за воинской славой ходить. Уж Воротынский знал способности к ратному делу каждого здесь стоящего. По государственному рангу на войну посылать опасно. Впрочем, он тоже не последний вельможа, третья голова за Мстиславским в Боярской думе, сам больше склонен к полковому строительству, потому по сей день в ближней царской воинской думе, а круг ее очень мал. Не только лично за себя огорчился, а за то, как поведется дело ратное. Но князь, помня опалы, взял себя в руки. Прочь обиду, когда за тобой русская земля в стонах от занесенной татарской сабли в надежде, что русские богатыри отведут ее.
И князь Михаил сказал себе: возведем же, братья по разуму, в ранг святости непогрешимые деяния свои, в силу мудрости своей и веры в добро будем жить без зла и ненависти, подставлять друг другу плечо в тяжких делах своих.
Если хватит ума, то хватит силы и воли одолеть супостата, как солнцу хватает света, чтобы обогреть необозримую Землю нашу и возродить в пустынных краях человека творца, а не разрушителя. Покоренные народы исчезают с лика земли, и во тьме веков умирает память о них. Что теперь сталось с половцами и печенегами, некогда рьяно воевавших земли предков наших, куда укатились? В неизвестность. Мы же устояли в прошлом, устоим ныне и будем стоять вечно!
Князь с присущей ему энергией помимо Разрядного приказа стал собирать войско передового полка и все воинское снаряжение. В заботах наказал верному Никите, сердце подсказывало, вывезти семью из Москвы вместе с княгиней Марьей, быть при ней.
Никто из воевод не знал, от кого государь получил весть. Тайный приказ подчинялся только ему. Думали: крымский посол Афанасий Нагой доносит через казачий Днепр и Дон.
Поскакали гонцы Разрядного приказа во все города, где на своих квартирах зимовало распущенное войско. Первыми встали в строй стрелецкие полки,* что сели усадьбами в стрелецких слободах Серпухова, Тулы, Коломны. Войско стекалось в опорный город по росписи для традиционного смотра на пятое воскресение Великого поста. Сам государь придирчиво взирал на полки, добавлял огнестрельный наряд. Рать собиралась крепкая, многочисленная с пушками на подводах. Стрелецкие полки, вооруженные пищалями, бердышами и саблями хорошо тренированные составляли ядро пешего войска, считай первые регулярные воины государевы. Многочисленной и хорошо вооруженной была дворянская конница, в которую вливались дети боярские. Шли с разных мест отряды казаков и пополняли, в основном, большой и передовой полки. Благословив войско и воевод, Иоанн велел становиться по росписи. Ныне большой полк остался в Коломне, передовой полк ушел в Серпухов, полки правой и левой руки на засеках по Оке.
Еще не полностью установилась по государеву и боярскому приговору сторожевая и пограничная служба, но расписанная ответственность дозора по головам уже приносила плоды. Князь Михаил Тюфякин и дьяк Ржевский доносили: в начале мая сторожевые разъезды увидели в степи большие массы татарской конницы, а ночью море костров у переправ Северского Донца. Но войско пока дальше не идет. Хан собирает в кучу ногаев, черкесов и другой воинский люд.
16.
Встревоженный вестью Семена, Афанасий Нагой велел своим опричникам тайно выведать о словах полонянина. Первое, что увидели сыскные люди – на базаре бойко торговали овсом купцы сильной еврейской общины, которой хан благоволил, получая от торговли на его рынках солидную долю. Цены на овес вздорожали. Тайные шептуны татарские за серебряную монету сказали, что на мордах у лошадей висят торбы с овсом во множестве. Афанасий выждал неделю, скрытно выясняя подлинность слухов, отправил на Дон к казакам тайного гонца. Он должен был сказать атаману Михаилу Черкашенину, что хан готовит большой поход на Русь. Пусть эту весть быстро понесут казаки в Москву самому царю. Грамоту Афанасий не давал, а только тайный знак известный одному государю. Сам же бил челом мурзе Дивею, и просил согласие на выкуп раба его Семена. Де мол, сей раб был с покупками на базаре, его узрел и узнал мой служилый человек, признал в нем сына дворянина Головина, сотоварища. За него Нагой готов дать вдвое больше, чем цена на самого лучшего полонянина на Бахчисарайском базаре. Если достопочтенный мурза пожелает вести торг, то сговориться можно во время трапезы, что устроит посол, когда пожелает великий мурза.
Дивей долго не отвечал, Нагой подумал, что жадный мурза обиделся за столь низкую цену за сына дворянина, но через две
