Полководец князь Воротынский

седмицы мурза прислал гонца и соглашался продать раба, только гораздо дороже. Не откажется он и от трапезы и даже привезет с собой парня. Если посол не согласится дать больше, то Дивей  тут же велит сломать  рабу хребет и бросит его собакам. Великий мурза на трапезе сообщит волю хана.
Нагой за многие лета, находясь в Бахчисарае, познал всякие хитрости татарские, связанные с угрозами. Чтобы запугать и показать свою твердую волю, подобные мелкие угрозы чаще всего выполнялись. Зная  о подготовке похода, Нагой смекнул, что мурза, скорее всего для потехи, выполнит угрозу. Такое бахвальство говорит еще и о том, что мурза уверен в успехе нового набега, возьмет сотни  рабов. Предполагал посол и о воле хана. Она не нова: вновь будет через посла требовать от Иоанна Казань и Астрахань. Бей Сулешев сообщал Афанасию, что хан тяготится покровительством султана Селима, с неохотой принимает его помощь в войсках и огнестрельном  оружии. Хан не любит  обременять себя пушками, они мешают ему делать стремительные  наскоки на ратников, на малые города и деревни, также быстро, взяв полон, откатываться. Но ныне он согласен на турецкую помощь. Знать задумал дело немалое. Сам же он хворает. В набег собирается с трудом и неохотой,  его подталкивают Порта да раздоры между царевичами, которые делят власть и недовольные сидением на месте отца.
Мурза в назначенный день явился в посольство со своей многочисленной свитой. Нагой ждал и принял ханского посланника  как подобает.
Против роскоши ханского дворца и дома мурзы посольство Нагого выглядело скромно. Находясь в состоянии постоянной войны, государь не давал много средств на обустройство, зато на приемы не скупился, и Афанасий устраивал богатые обеды, где были  русские  и татарские блюда, меда сладкие и крепкие.
Дивей был одет в дорогой шелковый халат золотистого цвета.  На груди глухая перевязь усыпанная  каменьями, под которой угадывалась упругая грудь. Широкие шаровары заправлены в сафьяновые красные сапоги с восточным орнаментом шитый черным жемчугом. На голове малахай из тонкой белой фетры, края которого обметаны серебряной нитью, а на острой макушке и верхних полях горели рубины. Ножны сабли украшены серебряной чеканкой, эфес блистал золотом. Черные глаза мурзы горели властным огнем, губы скривились в надменной улыбке. Стан его был крепок и подвижен. С таким человеком шутки плохи. Но Афанасий Нагой был не из робкого десятка и сам мог сразить любого гневным и властным взглядом, и держался перед мурзой уверенно и свободно. Одет был не беднее гостя. Его алый атласный кафтан на груди расшит золотом,  широкие рукава схвачены у запястий  бриллиантовыми застежками. Желтый шелковый кушак плотно опоясывал его ладный стан. Кисти кушака с золотистой бахромой свисали почти до колен. Широкие бархатные штаны заправлены в сапоги с высокими голенищами, где красовался бисер жемчуга. На голове парчовая мурмолка с красочной окантовкой с ликами святых угодников. С левой стороны висел дорогой кинжал работы тульских оружейников.  В его посольской палате он без лишних эмоций принял мурзу, который сначала пожелал высказать посланнику русского царя  требование хана.
─Великий царь Девлет-Гирей не сочтет сил своего ханства. Его  боятся польский король Сигизмунд и литовские великие князья и недавно прислали моему господину дорогие поминки. Царь милостиво принял их, обещал не трогать набегами их земли. Мой великий господин от царя Ивана подарков не просит, он может их взять сам, и требует вернуть  Казань и Астрахань, тогда он будет считать царя Ивана своим братом.
Афанасия не смутила такая откровенность. Бесцеремонность ханского посланника говорила  о многом: битые и слабые враги всегда заискивают, рассыпаются угодливыми похвалами, подобострастно кланяясь. Этот же изволил лишь слегка наклонить голову, подчеркивая ханскую силу и независимость от других владык, а так же и от турецкого влияния после позорного поражения паши Касима под Астраханью, его бегства безводными степями, устлав путь трупами  воинов.
─ Царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич  знает о такой просьбе великого хана, и думает, как бы ублажить своего брата. Велю послать гонца к государю Ивану Васильевичу с челобитьем великим сегодня же. А сейчас прошу на трапезу в честь великого мурзы Дивея, полководца и первостепенного вельможи царя Тавриды.
─ Мы согласны трапезничать, с гонцом не спеши, может ты дашь мне столько за раба моего, сколько попрошу и отправишь его на свою землю вместе с гонцом. Я привез его с собой и одел в дорогой халат. На потеху мы можем сломать ему хребет и выбросить голодным собакам.
─Великий мурза пощадит сына моего  товарища, пусть золотые монеты сберегут ему жизнь,─ сказал Нагой.
─Не лешим себя удовольствия торга на  трапезе,─ хитро отвечал  мурза,─ я велю позвать раба и  палача, когда вино заиграет в наших жилах.
─ Пусть исполнится желание великого мурзы,─ ответил Нагой, а сам подумал, что сия беспечная игра в торг убедит мурзу в полном неведении посла о готовящемся походе.
Разговаривая так, вельможи прошли в трапезную, где их ждал роскошный обед. Вскоре разгоряченный крепкими напитками, напичканный добротно приготовленным мясом по-татарски, мурза пожелал начать  торг за своего знатного раба. Он хлопнул дважды в ладоши и в  трапезную вошел одетый в желтый халат  и сапоги Семен, а за ним  голый по  пояс палач с бритой головой, мошной грудью, сильными руками с узлами мускулов. Он поиграл  ими описывая те  движения рук, а  также ног при которых человеку ломают хребет. Семен знал, какая ожидала его участь, если посол поскупится, но держался мужественно, отвесив  поклоны своему хозяину и  послу.
─ Проходи Семен, сын Головнина рода  дворянского, отрок моего сотоварица. Испей чашу вина, если позволит твой хозяин, я даю за тебя хорошую казну.
На стол слуга перед Дивеем поставил серебряное  блюдо, а Нагой бросил на него горсть золотых.
─ Пусть выпьет кубок мой раб перед кончиной,─ взглянув на мелкие монеты, сказал  мурза, ─ поднесите ему вина.
Тот же слуга подал Семену серебряный кубок с вином и парень, не торопясь, осушил его не пролив ни капли. Мурза сделал знак палачу и тот приблизился к Семену, готовый схватить несчастного  в клешни и разом переломить позвоночник в верхней его части. Но Нагой бросил на блюдо горсть крупных монет, и мурза отвел казнь. Жестом  приказав убрать блюдо, он сказал:
─ Щедрость посла заставляет меня отдать своего лучшего раба, хотя луна предостерегает от всяких торгов  перед великими событиями.
У русских трапезников вырвался гул довольства.
─Ты теперь свободный сын дворянина, садись с нами на дальнее  место и трапезничай на равных за будущую службу отечеству,─ сказал Нагой.
Семен поспешил выполнить наказ, и  трапеза потекла своим руслом. Нагой же  вновь убедился, что мурза  ненароком обмолвился о предстоящем большом набеге на Русь.
В ту же ночь во дворе посольства были снаряжены четыре пары рысаков на татарский манер.  Как только открылись ворота Бахчисарая, вестники  Нагого в сопровождении Семена, одетого в татарское платье, взяли направление  на север. Одни должны были пойти на Дон, вторые к днепровской Хортице. И те и другие везли грамоту хана Девлет-Гирея, в которой он требовал у Иоанна вернуть Казань и Астрахань в противном случае  будет жечь и пустошить московские земли.

17.
Ночь уже похрапывала, укрытая кучевыми облаками, сыпала огненные падучие звезды, вспыхивала тусклыми зарницами, как бы боясь раскрыть перед человеком свои тайны, хорошо освежала просторы остывшим низовым ветерком. Нечего шляться по долам, надо спать, чтоб днем  трудиться. Но кому как. Старшой разъезда Гришка Охапкин выскочил верхом на холм перед далеким Северским Донцом и замер от неожиданности, судорожно сжав в руке хлыст: перед ним полыхал заревом костров далекий берег реки. Днем отсюда Донец не виден, даже его пойменные заросли – далеко. Надо скакать полдня, чтобы узреть лесистую пойму и еще остаток дня, чтобы зачерпнуть пригоршней речную воду, напиться и напоить коня.
Татарва! Кучкуется перед походом, потому  близ своих владений жжет безбоязненно костры. Далее ни-ни. Попрет ходом. Ночлег  впотьмах, в схоронках. Он это знал от стариков. Теперь видел несметную орду сам, обозначенную кострами. Сколько их, костров – отсюда не сосчитать. У каждого, наверняка, десяток воинов сидит. Сплошное зарево. Много!
─ Что стал? ─ подскакали к Гришке отставшие  товарищи, и, увидев далекие огни, замерли.
─ Набег?─ молвил один из них, осмыслив увиденное.─ Только в какую сторону?
─ В нашу,─ ответил сурово Гришка.
─ Авось на ляхов? Они ближе.
─ Гадают гадалки,─ озлился Гришка,─ наше дело донести не мешкая, тадысь глазеть, куда пойдут и снова донести. ─ Ганька да Ивашка, аллюр три креста к атаману. Я с остальными останусь здесь. Лучшего обзору не сыскать.
В ночной степи гулко разлетелись слова дозора, и быстро затих скрадываемый прошлогодними пожухлыми травами топот пары рысаков.

Шатер Девлет-Гирея стоял на холме перед удобной переправой через Северский Донец. Степь донская цвела. Пахло чабрецом и мятой. В пойме реки разлился цвет  яблонь, вишни и черешни, в плавнях и старицах гнездились кряквы и серые гуси, лебеди-шипуны и казарки. Величаво проплывали над рекой большие белые цапли, а на верхушках дубов гнездились аисты. Хан смотрел на свой цветущий край. Он не был ни охотником, ни путешественником, чтобы восторгаться богатством земли. Он был властелином и воином, как и все его подданные. Вон они устраиваются на ночлег у костров прямо на земле, подстелив под себя потник, а под голову седло. Лошади их стреноженные отпущены выедать молодую донскую траву. Сыр да жареное просо с ячменем, черпак воды из реки вот  походная пища нукера. Они выносливы и беспощадны, как волки, остервенело рвут павшую добычу, упиваясь кровью врага. Они пируют после, когда возьмут и угонят полон, скот и лошадей. В глубине Дикой степи на последней ночевке, у реки, вспыхивают  тысячи костров: воины бьют скот и обильно варят в котлах мясо, а вестник победы – сеунча  летит к хану  на крыльях. Он тоже любил победные пиры в степи, но ему больше мил уют своего дворца, танцы  наложниц во время многочисленных пиршеств, звон золотых монет взятой казны, сверкание дорогих украшений. Но  скудеют поминки от русского царя  и вызывают священную злобу.  Поэтому он смотрел на степи и деревни, лежащие впереди, как завоеватель. Он возьмет там золото и серебро, товары и хлеб, наложниц и полон для продажи в Азове оптовым купцам. Он и его воины не торгуют сами, у них есть для этого евреи, армяне, арабы. В его стане отчаянные нукеры, которых он поведет за собой разорять русские земли,  и когда-то вновь покорит Русь, как это сделал  великий  Бату-хан. В своей одежде крымчак подражал величайшему из великих, носил небольшие усы, но бороду брил.
Дальше за рекой  уже не его владения, но его стол, казна и могущество. Посланные царем Иваном люди ставят на Дону заставы, оказачиваются здесь беглые  люди с разоренных  северных русских земель. Их все больше и  больше, а воевать с ними не просто. Они как мыши разбегаются по степи,