Полководец князь Воротынский

на заплечные дела, схватили гонца  собрата своего опричника, туго ремнем стянули запястья, заломив  руки за  спину. Сорвали с плеч одежду. Тут и тренога сподобилась, перекинули через перекладину ремень, подтянули двое дюжих палачей, взлетел гонец с вывернутыми  руками, коротко взвыл от  боли в  суставах, повис. Смочила моча шаровары, заправленные в сапоги.
─ Целуй крест,─ Малюта поднес  его губам,─ сказывай, что видел, да не привирая.
Поцеловал несчастный распятие, собрался с духом, не сказал, а вскричал плачем:
─Смерч огненный по Москве гуляет. Собака-хан запалил сначала посады, налетел вихрь,  огонь через тын московский перескочил. Буря сделалась огненная, горит все живое и неживое.
─ Татары где, татары?─ закричал Иоанн.
─ Не ведомо мне, где татары. Я на Неглинной у Темкина стоял.
─Что же  Темкин?
─Попятился от огня к северным  воротам, да там люду в три ряда  устлано. Я едва на волю вырвался.
Не прошло и часа возни с вершником, как  второй мчит:
─Государь, нет боле Москвы и московского люда, и войска берегового нет. Все в огне захлебнулось.
─Крымец где?─ побелевший лицом  государь трясущейся рукой ухватил гонца за бороду, рвал ее в бессильной злобе.
─ Москва в пепле и трупах, грабить нечего, царь стоит на Воробьевых горах, не решаясь идти приступом на пораженный огнем и взрывами Кремль.
Ночь и день прошли в тревоге и ожидании. Иоанн распорядился сниматься и бежать далее в северные пустыни, запереться в Кирилло-Белозерском монастыре. Выступить войско не успело, как  едва живой примчался новый вершник.
─ Государь, царь крымский  простоял день и ночь и повернул свои  тьмы  вспять, пошел  жечь и пустошить землю нашу. Один Воротынский с полком на Таганском  лугу цел остался.
Иоанн не то  в гневе, не то в радости оттолкнул ногой вестника, и бегом скрылся в светлице. Опричники и среди них Борис Годунов стояли в растерянности, не зная, что делать. Первый пришел в себя  Годунов.
─Государь наш в раздумье. Дорог каждый час, он пошлет в сугон уцелевший полк Воротынского. Пусть же воевода хоть что-то спасет, кого-то убережет от полона. Снарядить  государевых вершников к Воротынскому и отправить его по следам разбойников. Того пожелает и сам государь.
Годунов решительно распахнул двери царских покоев и твердой походкой удалился к Иоанну, чтобы словом и советом поддержать его в лихую годину.

Полк Воротынского уцелел весь. Князя не удивил приказ государя идти за татарами и гнать разорителей. Но, как матерый волк умел быстро перегрызать глотку своей жертве, так  и хан, раскидав свои тьмы по южным и восточным уделам,  умел быстро грабить, разорять и жечь села,  уходить от погони. Князь Михаил понимал, что  войско его упало духом от  невиданного пожара, от гибели неисчислимого количества людей,  воинов берегового войска и тех, что сидели в столице, от груд пепла и своего бессилия что-либо изменить. Оно растерянно и подавлено. В таком состоянии полк не представляет собой стойкую рать,  огромная татарская армия, что гарцевала на виду у ратников во время пожара, сомнет его. Как-то надо вернуть веру в свои силы и стойкость. Через молитву, через Божье слово и его убеленного сединой и сечами воеводы. Он выехал перед полком в сопровождении князя Петра  Татева, ударили оба в медные барабаны, сбивая оцепенение с каждого, зычным голосом молвил:
─ Православные братья, сотоварищи мои, государь повелевает нам идти за разбойником ханом и спасать от полона православных людей наших.  Войско не смогло отстоять Москву, отразить басурмана, основа рати  погибла в огне у нас на глазах. Я хочу спросить вас, братья, есть ли в том вина нашего полка?
─Нет, княже-воевода, ты верно  указывал: встречать татарву надобно в поле!─ раздались крики.
─Полк не пропустил лучников на Таганку, разметал их!
─Веди нас, князь, за басурманом, кровь ключом бьет в жилах, душа мести жаждет!
─Воины русские, братья православные, я уверовал в силу вашу и поведу полк в сугон* басурманов. Помолимся прежде за упокой погоревших и утопших людей московских, ратников-братьев, отомстим врагу во всю силу полка нашего!─ зычно говорил воевода. Он первый, сняв папаху, поблескивая лысиной, стал накладывать на себя крестное знамение, обращая взор свой на церковь Успения Богоматери, возвышающуюся над пожарищем, по которому бродили редкие оставшиеся в живых люди, отыскивая в трупах своих близких, разбирая завалы в реках Москве и Яузе, течение которых пресеклось и вышло из берегов. Его примеру последовал весь полк, поворотившись на церковь, сняв шеломы и мурмолки.
Полк ушел и в нескольких верстах от Москвы увидел следы грабежа, но долго татар не встречали, и уж на каширской и рязанской земле настигли отдельные отставшие отряды грабителей,  гнали их, те  избегали ударов, уходили стремительно от погони. Хан же думая, что из Новгорода пришла сильная рать, оставляя крепкие заслоны на переправах, уходил в Дикую степь и привел в Крым более ста тысяч пленников, многочисленные гурты скота и косяки лошадей.
Никогда не было столь масштабного страшного разорения и тлена в одном граде русского государства от руки врага. Ни во времена Батыева нашествия, ни в царствование хана Узбека, ни в Мамаево. Даже само мамаево побоище не исчислялось столькими трупами людскими, также не сравнится ужасом и сожжение Москвы Тохтамышем. Тогда войско и москвичи оборонялись, вместе с русскими воинами падали и татарские головы, и была Москва не столь крупным градом. Хотя чего  греха таить, предательством князей русских, обманом  и коварством в тохтамышево нашествие покорены защитники  и сожжен непреступный Кремль, разграблена великокняжеская казна, пока Дмитрий  Донской поднимал полки. Ныне же горели русичи от глупости воеводской,  да  иностранцы к несчастию оказавшиеся здесь при своих товарах и делах. Горы трупов были не только человеческие, но и конские и другого скота. От множества потонувших, бросившихся спасаться в реки от жара,  вода вышла из берегов,  затопила  низины меж московских холмов, разнося всюду обгорелые трупы. Некому было убирать их и хоронить.  Карамзин, ссылаясь на зарубежные источники, сообщает: «Только воинов сгорело сто двадцать тысяч и граждан, кроме жен, младенцев и жителей сельских бежавших в Москву от неприятеля; а всего около осьмисот тысяч»*.
Безусловно, оценить количество погибших довольно трудно. Если учесть общую численность населения государства, это число завышено. Но ущерб неслыханно огромен, ни с чем не сравним по тем временам. Папский легат Поссевин насчитывал в  Москве 1580 году всего лишь тридцать тысяч населения. Шестьдесят лет назад в столице имелось 41500 домов и не менее ста тысяч жителей.
Позволим не согласиться с таким подсчетом. Если брать в расчет только взрослых, то есть, мужа и жену, проживающих в этих домах, цифра сходится. Но известно, что в средние века семья из двух человек не могла существовать, надо на дом прибавлять максимум трех детей, выросших в течение пятидесяти лет, давшие потомство. Таким образом, приплюсуем еще более 125 тысяч жителей столицы. Если брать расчет в пять детей, что вполне реально, то общая цифра жителей перевалит за  триста тысяч человек. Если мы возьмем на себя смелость и решим, что за пятьдесят лет до трагедии число жителей столицы удвоилось, то вряд ли погрешим  против истины. Добавим несколько тысяч гостей, проезжих купцов, иностранцев, хлынувший поток крестьян и ремесленников из Подмосковья под защиту стен от татар в мае  того ужасного года, число воинов, то  цифра из зарубежных источников  все-таки окажется близкой к реальности. Жуть от сожжения стольких людей потрясающая, не вмещающаяся в сознание, что такое могло произойти с русским народом от рук врагов. И можно ли простить тех, кто допустил трагедию?
Иоанн не хотел видеть свой позор, не пришел в Москву, остановился в  Братовщине и приказал сгонять жителей с других городов для очистки многоверстного пепелища от трупов, а так же Москву-реку и Яузу. Приказал хоронить, чтобы не распространялся тлен, и не вспыхнула какая новая прилипчивая болезнь. «И как государь пришол из Ростова к Москве, и, видя такую великую беду и излия многие слезы, и повелел  городы чистить, мертвых людей  погребать. И чистили городы до Ильина дни».*

24.
Еще далеко не все трупы были погребены и убраны, как явились к государю в июне гонцы царя Девлет-Гирея. Гордый и вознесенный на вершину славы крымцами за столь блистательную победу, не потеряв и  тысячу своих нукеров, хан решил унизить Иоанна  в грамоте, коей увековечил свою победу, превзойдя многих властителей.
«Жгу и пустошу все из-за Казани и Астрахани…Я пришел на тебя, город твой сжег, хотел венца твоего и головы; но ты не пришел и против нас не стал, а еще хвалишься, что-де я московский государь! Были бы в тебе стыд и дородство, так ты б пришел против нас и стоял. Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе  быть, так отдай наши юрты – Казань и Астрахань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать – ненадобно; желание наше – Казань и Астрахань, а государства твоего я дороги видел и опознал».*  Гонец вытащил из-за пояса кинжал и хотел передать его в качестве подарка от хана, но Иоанн  в гневе отверг сей подарок.
Гордый и самовластный государь, не терпящий возражений своих подданных, видя во всех делах  измену и расправляясь с ними в пытках, казнях и массовых убийствах, устрашенный столь сокрушительным поражением от варвара и врага своего стал  искать мира, обещая отдать Астрахань, на что хан не соглашался, требуя  Казань. Иоанн, зная турецкую поддержку крымца, пытался уступками и подарками оттянуть новое вторжение Девлет-Гирея. Но вместо того, чтобы деятельно готовить войско к отпору  нового набега, он учинил расправу над мнимыми предателями, наведшими царя на Москву и последовала пятая эпоха убийств своих приближенных. На кол был посажен в ложном подозрении шурин Михайло Темрюкович, якобы за то, что его отец, князь черкесский Темрюк участвовал в набеге вместе с ханом, что в последствии не подтвердилось дознанием посланного специального гонца в Крым Севрюка Клавшова.  Забиты палками были князья  Иван и Василий Яковлевы и воевода Замятий Сабуров, боярина Льва Салтыкова постригли в монахи, а затем умертвили. Казнил царь при помощи яда одного из своих фаворитов опричника Григория Грязного, князя Ивана Гроздева-Ростовского… Но не только  казни отвлекали царя от управления государством,  от защиты  южных рубежей, а личные страсти. Он уж давно изнывал половою истомою в поисках третьей жены. Нашествие хана прервало это занятие. Но он продолжил поиск невесты, хотя еще дымились гари столицы и не все погибшие были погребены. Была собрана сначала четверть невест, царь отобрал дюжину, сравнивая их в красоте и женственности. Остановил выбор на Марфе Собакиной, дочери купца новгородского, а также избрал невесту для царевича Ивана Евдокию Сабурову. Нарушая все церковные каноны, самодержец женился в конце октября, а ровно через полмесяца царица умерла, как говорят злые языки, от страха перед государем.

Преследование татар передовым полком Воротынского длилось несколько дней. Настигая разрозненные отряды